Дороти Сэйерс - Встреча выпускников

• Название: Встреча выпускников
• Автор: Дороти Сэйерс
• Жанр: Классический детектив

---

Больше никогда Харриет не переступала порог его дома. И при этом он никогда не нарушал уединения Мекленберг-сквер. Два или три раза любезность заставляла её пригласить его войти, но он всегда приводил какие-то оправдания, и она поняла, что он был настроен оставить это место по меньшей мере свободным от любых неудобных ассоциаций. Было ясно, что у него не было глупых намерений повысить свою ценность, временно отведя войска: скорее с его стороны была попытка покрыть какой-то ущерб. Он возобновлял предложение брака в среднем раз в три месяца, но так, что не приходилось извиняться за какую-либо неловкость с обеих сторон. Однажды первого апреля из Парижа прибыл вопрос в виде единственного латинского предложения, начинающееся с подавленного «Num…?»,[29] как бы предвосхищающего ответ «Нет». Харриет, порывшись в грамматике в поисках «вежливых отказов», ответила ещё более кратко: «Benigne».[30] Вспоминая своё посещение Оксфорда, Харриет обнаружила, что оно дало тревожный эффект. Она начала считать Уимзи само собой разумеющимся, как на фабрике боеприпасов можно было бы считать само собой разумеющимся динамит. Но открытие, что звук его имени всё ещё способен вызывать в ней такие взрывы, что она может так неистово негодовать на похвалу или порицание его со стороны других людей в одно и то же время, разбудило предчувствие, что динамит, возможно, всё ещё был динамитом, каким бы безопасным он не выглядел из-за долгой привычки.

На каминной доске её гостиной лежала записка, написанная мелким и довольно трудночитаемым почерком Питера. В ней сообщалось, что он вызван старшим инспектором Паркером, который испытывал трудности в деле об убийстве на севере Англии. Поэтому он должен с сожалением отменить их встречу на этой неделе. Не могла бы она воспользоваться билетами, которыми он уже никак не может распорядиться иначе?

Харриет сжала губы, читая последнее осторожное предложение. С того ужасного случая в первый год их знакомства, когда он рискнул послать ей рождественский подарок и она, в порыве оскорблённой гордости вернула его ему с язвительным упреком, он был очень осторожен и никогда не предлагал ничего, что могло быть истолковано как нечто, представляющее ценность. Если бы сейчас он исчез из её жизни, у неё не осталось бы никакой вещицы, напоминающей о нём. Теперь она взяла билеты и заколебалась. Она могла отдать их кому-нибудь или пойти сама с подругой. В целом, подумала она, ей не очень-то хотелось сидеть на спектакле со своего рода призраком Банко, оспаривающим владение соседним креслом с кем-то другим. Она положила билеты в конверт и послала их супружеской паре, которая брала её в Аскот, а затем порвала записку и бросила её в мусорную корзину. Избавившись таким образом от Банко, она вздохнула свободнее и обратилась к другим неприятностям, которые ожидали её в течение дня.

Это был просмотр трёх книг для нового издания. Перечитывание собственных работ обычно довольно утомительно, и, когда она покончила с этим, она почувствовала себя полностью вымотанной и недовольной собой. Казалось, действующие лица были в порядке, — как интеллектуальные упражнения, они были даже блестящими. Но чего-то в них недоставало: теперь казалось, что они были написаны с мысленной оговоркой, намерением не позволять проявиться её собственному мнению и личности. Она с отвращением просмотрела умное и поверхностное обсуждение двумя персонажами семейной жизни. Она, возможно, смогла бы написать намного лучше, если бы не боялась выдать себя. Ей мешало осознание того, что она сама находится в гуще событий, слишком близких к описываемым, и боится  действительности. Если бы она смогла остаться в стороне от себя, она бы обрела уверенность и лучше контролировала ситуацию. Это было бы большим даром, благодаря  которому — при всех сопутствующих ограничениях — учёный может считать себя благословленным: единственный глаз, направленный на объект, не затенённый и не отвлекаемый второстепенными пылинками и бликами. «Действительно ли второстепенными?» — бормотала про себя Харриет, когда заворачивала корректуры в оберточную бумагу.

«Когда один, я всё же не один,
О, Боже, мне не скрыться от тебя!»[31]

Она была чрезвычайно рада, что избавилась от билетов в театр.

Поэтому, когда Уимзи в конце концов возвратился из своего путешествия на север, она пошла на встречу в воинственном настроении. На этот раз он пригласил её на обед в клуб «Эготист» — довольно необычное место встречи. Это был воскресный вечер, и в их распоряжении был отдельный кабинет. Она рассказала о поездке в Оксфорд и воспользовалась возможностью, чтобы перечислить ему многообещающих учёных и рассказать об их исследованиях, которым супружество положило конец. Он мягко согласился, что такие вещи действительно происходят слишком часто, и, в качестве примера, привёл блестящего живописца, который, подталкиваемый честолюбивой женой, теперь стал машиной для создания портретов членов Академии.

— Конечно, — беспристрастно продолжал он, — иногда партнёр просто ревнив или эгоистичен. Но в половине случаев дело в чистой глупости. Но не это имеется в виду. Удивительно, как мало людей имеет в виду что-либо определенное даже в течение одного года.

— Я думаю, что это выше их сил, независимо от того, что они имели в виду. Всё зло — от других людей, которые на них давят.

— Да. Причём из лучших побуждений. И, конечно, можно говорить, что вы не будете вмешиваться в жизнь  другого человека, но вы это делаете самим своим существованием. Загвоздка, или, скорее, практическая трудность, если можно так выразиться, в том, чтобы не существовать. Я имею в виду, что мы-то есть, и что прикажете с этим делать?

— Ну, полагаю, некоторые люди чувствуют себя призванными к тому, чтобы личные отношения стали делом всей их жизни. Если так, то для них всё в порядке. Но что делать другим?

— Утомительно, не так ли? — сказал он с ноткой насмешки, которая показалась ей неприятной. — Вы думаете, что они должны исключить человеческие контакты в целом? Это нелегко. Всегда есть мясник, булочник, домовладелица или ещё кто-то, с кем нужно бороться. Или люди, у которых есть ум, должны тихо сидеть и позволить заботиться о себе людям, у которых есть сердце?

— Так часто делают.

— Да, делают. — В пятый раз он вызвал официанта, чтобы тот поднял салфетку Харриет. — Почему-то гениальность делает мужей плохими и всё такое. Но что вы собираетесь делать с людьми, у которых, к несчастью,  есть и мозги, и сердце?

— Я сожалею, что продолжаю ронять вещи, но этот шёлк такой скользкий. Ну, в этом-то вся проблема, не так ли? Я начинаю полагать, что они должны сделать выбор.

— Не идти на компромисс?

— Я не думаю, что компромисс сработает.

— И я дожил до того, чтобы услышать, что человек английской крови выступает против компромисса!

— О, я — не чистая англичанка. У меня есть какая-то примесь шотландцев и ирландцев, подхваченная где-то по пути.

— Это-то как раз доказывает, что вы англичанка. Никакой другой народ никогда не хвастается тем, что он полукровка. Я сам вполне раздражающий всех англичанин, потому что, помимо всех обычных национальностей, на одну шестнадцатую — француз. Так что компромисс — у меня в крови. Но чем я фигурирую в вашем каталоге — сердцем или мозгом?

— Никто, — сказала Харриет, — не может отрицать ваш ум.

— Кто от этого выигрывает? Вы можете отрицать моё сердце, но будь я проклят, если вы станете отрицать его существование.

— Вы ведёте спор, как остряки елизаветинской эпохи: одно слово — два значения.

— Это было ваше слово. Необходимо что-то отрицать, если вы намереваетесь быть жертвой Цезаря.

— … Цезаря?

— Скотиною без сердца.[32] Ваша салфетка вновь упала?

— Нет, на этот раз сумочка. Она как раз под вашей левой ногой.

— О! — Он оглянулся, но официант исчез. — Хорошо, — продолжал он, не двигаясь, — это дело сердца, чтобы ожидать решение ума, но с точки зрения…

— Пожалуйста, не беспокоитесь о сумочке, — сказала Харриет, — это не имеет абсолютно никакого значения.

— Ввиду того, что у меня два ребра сломаны, лучше и не пытаться, потому что, если я присяду, то, вероятно, никогда не смогу встать.

— Хорошенькое дело! — воскликнула Харриет. — Мне показалось, что сегодня вы чуть более жестоки. Почему вы не сказали раньше, вместо того, чтобы сидеть с видом мученика и заставлять меня делать неправильные выводы?

— Похоже, я ничего не могу сделать правильно, — печально сказал он.

— Но как вас угораздило?

— Упал со стены самым нехудожественным образом. Я немного спешил: с другой стороны был довольно заурядный тип с оружием. Виновата не сама стена, а тачка внизу. И не так рёбра беспокоят, как пластырь. Он очень туго затянут, и под ним кожа чертовски зудит.