Фелисьен Марсо - На волка слава…

• Название: На волка слава…
• Автор: Фелисьен Марсо
• Издательство: ТЕРРА
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-300-02391-4

Фелисьен Марсо, замечательный писатель и драматург, член французской Академии, родился в 1913 г. в небольшом бельгийском городке Кортенберг. Его пьесы и романы пользуются успехом во всем мире.

В сборник вошли первый роман писателя «Капри — остров маленький», тонкий психологический роман «На волка слава…», а также роман «Кризи», за который Марсо получил высшую литературную награду Франции — премию Академии Гонкуров.

---

Вот, например, еще что я вам скажу… Хотя нет. Я иду вперед слишком быстро. Я собирался было рассказать об одном инциденте, случившемся гораздо позднее. Минуту. Я не должен торопиться. Такой текст, как мой, имеет смысл, только если я не буду ничего пропускать. Даже если есть риск, что иногда я повторюсь.

Прежде всего нужно сказать, что после окончания школы, в пятнадцатилетнем возрасте я устроился к Дюфике, в магазин канцелярских принадлежностей на улице Фонтен — изготовление, крупнооптовая и мелкооптовая продажа, ВСЕ ДЛЯ БЮРО, как было написано на полосе материи, натянутой в глубине магазина. (Потому что если верить Шампьону и иже с ним, то девизом человека является: все для любви. Или все для задницы. Тогда как у Дюфике — а нас там было тридцать два человека от четырнадцати до семидесяти лет — мы жили под девизом: все для бюро.) Хорошая, серьезная фирма, с немного запыленными помещениями, с двумя большими витринами, в которых никогда ничего не меняли. В то же время мой отец решил, что я должен посещать вечерние курсы, потому что, по его расчетам, хорошо изучив производство, я мог бы стать одним из главных служащих фирмы. Что ж, я не имел ничего против. К тому же тут все было просто: для меня самое приятное — это когда за меня решают другие. Считаю нужным подчеркнуть, что я не принадлежу к числу тех, кто все время настаивает на своем. Решать самому — это меня утомляет. Вызывает у меня какое-то оцепенение. Я откладываю решение на столько, на сколько могу. Если мне, скажем, нужно выбрать между автобусом и метро, то я не делаю этого, пока не окажусь на месте, всегда надеясь, что в последнюю минуту мне будет какой-нибудь знак. При этом я труженик. Добросовестный. Даже скрупулезный. Господин Дюфике отметил это.

— Если Мажи совершает промах, то можете быть уверены, что это у него по глупости, а не по небрежности.

Вот только решений я не люблю принимать.

В мастерских и магазине Дюфике я счел бы нужным отметать такие важные для меня вещи:

1. Моя зарплата: 350 франков — на первом году, 1220 — на четвертом, с различными промежуточными стадиями.

2. Запах клея в переплетной мастерской, запах, от которого у меня были мигрени, что помешало мне хорошо изучить эту часть производства.

— Это ничего, — говорил господин Дюфике, — я тоже не очень хорошо разбираюсь в переплетном деле.

Но моя мать придерживалась другого мнения:

— Мне стыдно за тебя. Мужчина должен уметь все выносить. А что же ты будешь делать в армии?

Система. Я потом служил в армии, но никогда не сталкивался там с запахом клея.

3. Разговоры с приятелями и моя первая настоящая встреча — хронологически первая — с системой.

Здесь я должен кое-что объяснить. Как я уже говорил, вопросы пола в детстве меня не волновали. Они продолжали меня не волновать и потом. Несмотря на разговоры приятелей. Впрочем, они об этом тоже не очень много говорили. Господин Дюфике никакого баловства не позволял. Хотя, если верить системе, все должно было бы обстоять по-другому. Развращающее воздействие всяких мастерских хорошо известно, но меня, уверяю вас, меня никто не пытался развращать. Я сам в конце концов заинтересовался. Потому что время от времени обрывки каких-то разговоров до меня, конечно, долетали.

— А как твоя бабенка, Жюло?

Или:

— Ты уже был на улице Шатоден?

Возраст тоже, наверное, сыграл свою роль. Короче, к шестнадцати годам я решил, что так больше продолжаться не может и что при первой же возможности мне нужно переспать с женщиной. Вот тут я прямо слышу возгласы: бедный котенок, он решился, надо же! Каково! Ну да, в Париже за этим дело не станет. Учитывая особенно, что, возвращаясь вечером к себе домой, он проделывает такой путь! Пересекает весь Монмартр! В шесть часов вечера! Можно догадаться, о чем пойдет речь в следующем абзаце. Не правда ли?

Так вот! Тысяча извинений, милостивый мой сударь, но это дело заняло у меня три года. Именно так. МНЕ ПОТРЕБОВАЛОСЬ ТРИ ГОДА, ЧТОБЫ ПОТЕРЯТЬ СВОЮ НЕВИННОСТЬ. Проходя каждый день в шесть часов вечера через весь Монмартр! И даже делая крюк в сторону бульваров! Как я уже сказал, три года! Плюс-минус два месяца. Предположив, что мое желание возникло в день моего шестнадцатилетия. Такая точность может показаться немного подозрительной, но в известном смысле это именно так. Три года. Неправдоподобно? НО ЧТО ТАКОЕ НЕПРАВДОПОДОБИЕ? Осадок от правды? Названий, которое люди дают той части своей судьбы, которая остается в тени? Которое они дают тому, чему отказывают в реальности? Неправдоподобно? Не будем торопиться с выводами. Я тоже так думал. Считал, что это ужасно, что это самое худшее, что могло быть, и что это неправдоподобное происходит со мной — и, следовательно, я виноват. Ну а если бы я написал: три дня, вы не нашли бы это неправдоподобным? Почему же мои три года более неправдоподобны, чем ваши три дня? Если немного порассуждать. Если попытаться разобраться с проблемой вероятностей. Если я, скажем, бросаю шесть букв на пол, и они образовывают слово ЛЮБОВЬ, то это неправдоподобно. Ну а если они образовывают слово БОЛЮВЬ, то это уже не так неправдоподобно. Почему слово БОЛЮВЬ более правдоподобно, чем слово ЛЮБОВЬ? Вы, наверное, станете смеяться надо мной, но мне все равно. Я ведь не Эдгар Шампьон. Я не стремлюсь к тому, чтобы мной восхищались. Не мечтаю о Французской Академии. Я добиваюсь правды. Хочу понять, как все обстоит на самом деле. А на самом деле все обстоит так: в течение трех лет я, Эмиль Мажи, служащий у Дюфике, живя в Париже, искал в возрасте шестнадцати, семнадцати и восемнадцати лет женщину и не нашел. Я предлагал себя, но никто меня не взял. Неужели я был настолько уродлив? Красавцем я не был, это точно. У меня слишком приплюснутый нос, который не слишком выделяется на лице, не очень светлая кожа, постоянная припухлость красного цвета между носом и ртом. Угри. Акне, если по-научному.

— Мажи, — говорил брат господина Дюфике…

Он приходил иногда с гвоздикой в петлице, поскольку у него была какая-то доля в фирме.

— Мажи, когда я вас вижу, мне всегда кажется, что я нахожусь в оперном театре.

И он напевал:

— Лакне, твой нежный взгляд скрывает…

— Шарль!

Господин Дюфике сердился.

— Я запрещаю тебе. Идите, Мажи. Не обращайте внимания.

Внимания на что? Я ничего не понимал.

Итак, я не был красивым. Но я был не уродливее кого-нибудь другого. Если бумажник лежит на тротуаре, разве не найдется охотников поднять его? Даже если он потрепан и сделан из кожзаменителя. Я не был красивым, но я был тут, я был доступен. И хотя я не был красивым, я, наверное, все же не был и таким уж явно безобразным. Не был таким уж отталкивающим. У меня не было ни лысины, ни лишаев. Я не был ни горбатым, ни косолапым. Было же у меня, наверное, хоть какое-нибудь ОБАЯНИЕ ЮНОСТИ. В шестнадцать-то лет… Хотя, вероятно, и это тоже шутка — обаяние юности. Может, у меня был глупый вид? Возможно. Но в шестнадцать, в семнадцать лет вид у всех глупый. Может, я был застенчивым? Несомненно. Мне не хватало дерзости? Конечно. Чутья? Разумеется. Но мне было шестнадцать лет. Очарование юности. В Париже. Когда я болтался по улицам. Словно выставленный напоказ. Доступный. В пору смятения чувств. Меня двадцать раз могли подобрать, не спрашивая моего мнения, не ожидая моей инициативы. Нет. Я не был востребован.

А ведь я перепробовал все. Все, я прямо заявляю это. Кроме профессиональных проституток. Мне скажут… А что, собственно, говорить? Не пробовал я с проститутками. Насколько припоминаю, я боялся. Я слышал разные истории про болезни. Еще я боялся, что с меня запросят слишком большую сумму, а я, начав разговор, не знал бы, как отказать. Кроме того, у меня было смутное подозрение, что профессионалки предназначены для взрослых. Кстати, я припоминаю один случай, когда десять лет спустя одна из них отказалась пойти со мной, сочтя меня слишком молодым, и мне пришлось подвести ее к фонарю и показать документы, где было черным по белому написано, что мне двадцать семь лет. А уж что говорить про те времена, когда мне было шестнадцать? Мне бы точно дали от ворот поворот. Но я здесь не собираюсь объяснять. Я просто констатирую. В общем, с профессионалками не пробовал. Но если не считать их, то я перепробовал все. Предлагал себя женщинам всех типов, всех жанров и всех возрастов. И везде встречал отказ.

Я уж не говорю о совсем молодых, которые, как можно предположить, были еще более запуганными, чем я. Они отказывали из страха, даже не дожидаясь прямо поставленного вопроса. С ними как раз нужно было бы держать себя гораздо более уверенно, чем у меня тогда получалось. Нужно было выглядеть гораздо более убедительно. Не говорю я и о тех маленьких бесстыдницах, которые так любят смеяться, что готовы отказаться от мужчины ради удовольствия послать его подальше. Нет, я о них не говорю. С молодыми, со смазливыми провал был обеспечен. Это вписывается в систему. И я с этим соглашался. Но другие? Зрелые? Некрасивые? Безнадежные? Бесцветные? Скромные? Серенькие? В конце концов я стал приставать ко всем, к добропорядочным матронам, у которых явно было не так уж много возможностей и которые должны были бы бросаться на меня, как нищета на человеческий род. И ничего! Ничего! Однажды одна такая сидела на скамейке в сквере Вайян и явно о чем-то мечтала. Значит, свободна. Незанятая. А для чего же женщина бывает свободной, как не для любви? Я тоже присаживаюсь на скамейку. Она молчит. Я смотрю на нее. Смотрю с беззаботным видом. В конце концов она у меня спросила, который сейчас час. «Ага! — думаю я, — который час, прекрасно». Классический трюк. Я, значит, говорю ей, который час. И продолжаю разговор. Предлагаю.