Юрий Гальперин - Мост через Лету

• Название: Мост через Лету
• Автор: Юрий Гальперин
• Издательство: Лимбус Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8370-0590-9

Юрий Гальперин, один из самых интересных русских прозаиков второй половины XX века, почти не известен в России. Три главные его вещи — «Играем блюз», «Мост через Лету» и «Русский вариант» — не могли быть опубликованы в Советской России. Широкому читателю на родине они стали доступны только в середине девяностых, однако потонули в потоке «возвращенной литературы». Это, конечно, несправедливо.

 По слову Андрея Битова, «Гальперин тяготеет к той культурной ветви, которая привита к стволу русской литературы Набоковым». Действительно, ироничная, стильная, умная проза Гальперина сравнима по чистоте и мастерству с набоковской; однако, с одним отличием: проза Гальперина теплее и человечнее, она обращена прежде всего к живой и непосредственной эмоции читателя.

---

Котлеты были обыкновенные, и вторую я не доел.

— Ешь все, иначе не выйдешь из-за стола.

Приказ прозвучал категорично, — с мамой спорить бесполезно, это и отец говорил. И я предпринял обходной маневр:

— А почему у нас нет денег?

— Это не твое дело, артист. Доедай и дуй отсюда.

— Что же ты не объяснишь ребенку?

— Что я ему объясню?

Назревала ссора. Я испугался, что сунулся в такое дело.

— Просто я мало заработал. Понимаешь, деньги надо уметь зарабатывать. Тут что-то одно: или работать, или зарабатывать.

— Ты работаешь? — догадался я.

— А с деньгами пока не получается.

— Поменьше надо кричать про джаз. Даже если ты всю жизнь на это положишь, тебя просто обойдут стороной. Мало тебе досталось за буржуазную культуру? Будешь на старости лет в кабаке играть…

— Ну, это мое дело, — сказал он тихо и четко. Мама замолчала и принялась убирать со стола посуду.

— Так что пока нечем хвастаться, — сказал он мне. — Ничего не выходит.

Мы посмотрели друг другу в глаза. И я понял, что, может, с музыкой у него и выходит, — только денег у нас почему-то нет.

— После получится, — сказал я, когда мама ушла на кухню мыть посуду. Мне захотелось сказать ему хорошее.

— Пропадаешь целыми днями! — крикнула она и хлопнула дверью.

— Думаешь, получится?

Я думал, что у него обязательно получится, должно получиться.

— А где ты пропадаешь?

— Пытаюсь сочинить кое-что.

— Ну и как?

— Никому не нужно.

Он вздохнул и помолчал, подсчитывая в уме.

— Сколько стоит твоя машина? — спросил он вдруг. — Если тридцать, можно купить с получки.

— Таких уже не будет.

— Ну, не заливай. Тоже мне дефицит.

Он встал и вывернул карманы. Потом открыл шкаф и обшарил карманы старого пиджака и концертного костюма, — это называлось заначкой. Он сосчитал, что нашел, и присел на корточки передо мной. Теперь я смотрел на него сверху вниз.

— Скажи, тебе здорово нужна эта машина?

Мне сделалось неловко: ну и пожар я затеял. Как маленький. Но я вспомнил Марио, автогонки и поезд, на котором она уехала, и эту девочку из нашего класса, что сидела впереди меня и не оборачивалась. И сказал: «Ага…»

Он показал мне деньги, скомкал и сунул в карман.

— Должно хватить, одевайся.

Мы мигом оделись и, как тени, прошмыгнули через кухню.

— Вы куда? — крикнула мама. — Тебе скоро на работу.

— Мы быстренько, мы вдвоем…

Но в ближайшем магазине таких машин не оказалось. Мы двинулись в ДЛТ, потом в «Пассаж» и в «Гостиный двор». В универмагах не было. Мы ходили по разным магазинам и магазинчикам и не могли найти. Вечером, после работы, людей на улицах и у прилавков стало больше. Повалил снег.

Магазины должны были скоро закрыться. Я уже не верил, что мы найдем машину. И еще я боялся, что ему надоест. Он ворчал недовольно и сказал:

«Надо бы перекусить». Но, поймав мой взгляд, замолчал. И мы пошли дальше по неосвещенным улицам.

Перед самым закрытием мы нашли ее в маленьком магазинчике на Лиговке. Денег едва хватило. Осталось пятнадцать копеек.

— На телефон как раз, — обрадовался отец. — Подожди, я позвоню.

Он позвонил на работу и сказал, что задержится или, скорее всего, совсем не придет, и что потом объяснит, а пока пусть обеспечат замену. Объясняться при мне он не хотел. Я понял, что завтра он им наврет, как и я вру, когда прогуливаю. Но это хорошо, что он не стал врать при мне. Я бы тоже не стал при нем обманывать, даже зная, что он не выдаст.

— Пойдем пешком, здесь недалеко. Я знаю дорогу, — сказал я, предчувствуя наплыв радостной болтливости.

— Меньше болтай, — сказал он. — Надо подумать. Домой мы шли тихо. Я старательно молчал, и он был доволен. Под конец я совсем устал и прямо в шубе уселся на диван.

Мама ждала. Она нахмурилась, но когда узнала, где мы были, засмеялась. Она все смеялась, — просто удержаться не могла, так она смеялась. Мы не понимали, в чем дело, и на всякий случай улыбались. Мама вдруг принялась целовать нас обоих и сказала:

— Два балбеса! Что же делать с вами, а? Счастьице мне Бог послал!

А потом, загадочно улыбаясь, мама достала из буфета коробку и поставила на стол. Мы задохнулись — в коробке лежали пирожные.

— Вот. И денег больше нет.

И тогда засмеялись все трое. А отец сказал:

— Не беда, я завтра достану, — и снял пальто.

Мы понимали: ничего он не достанет. Просто мама опять займет у соседки Анны Дмитриевны до получки или до аванса. Но я не знал, что такое аванс. И мне было смешно, что у меня родители не как у других. Они были хорошие, и мы все любили друг друга, и еще очень любили детские игрушки и пирожные.

В тот вечер никто не знал, как в будущем сложатся наши обстоятельства. В тот вечер у нас не было денег, и нам было весело. Мы пили чай с пирожными и смеялись до самой ночи. И в постели я еще продолжал смеяться. А красный автомобиль смешно жужжал и бибикал в коробке под кроватью.

Я не знаю, может быть, они уже что-нибудь чувствовали? Наверное, было что-то. И уже ощущалась какая-то горечь, как запах дыма из-под пола, когда у соседей внизу топилась печь.

6

Ночью выпал снег. Утром, когда по темным, заспанным улицам мы торопились в школу, снег еще продолжал идти. Он падал почти вертикально, сплошной массой в мутном свете фар самосвалов и грейдеров. Гул моторов казался усталым и бессильным перед непонятной силой бесшумно падающей стены. Но снегопад кончился внезапно, как только рассвело.

На большой перемене мы выглядывали на улицу и удивлялись: сколько насыпало! А если бы еще больше, до самого второго этажа! Тогда прорыли бы ходы-тоннели под снегом между домами — в каждое парадное отдельный ход, — а в школах отменили занятия, потому что нарушилось бы расписание автобусов, трамваев и метро… Почему метро?.. И метро тоже. И «Аэрофлота». И еще много чего.

Но со снегом справились быстро. Дворники очистили тротуары почти до асфальта, даже старый лед скололи. И посыпали мостовую солью с песком, отчего она сделалась грязной, почти коричневой. Было холодно и снег не таял. Его сгребли в длинные сугробы и убрать не успели. Серые сугробы тянулись вдоль закопченных фасадов пяти-шестиэтажных зданий. В домах топили печи, и в воздухе носился дымок, пахло осиновыми дровами. Белая полоса бульвара на улице Правды освежала картину, да тонкие белые полоски на балконах, на карнизах, да по краям крыш.

На бульваре снег лежал нетронутый по сторонам протоптанной между скамеек тропинки, на колючих кустах, на ветвях молодых невысоких деревьев. Я огляделся. Прислонил портфель к стволу окоченелой липы, снял кожаные мамины перчатки и спрятал в карман — слепить настоящий снежок нужно голыми руками, — и приготовился.

Мне повезло. Все получилось, как я и мечтал: их было четверо. Они напали первые, окружили Машу и держали у щербатой стены старого дома напротив, размахивая портфелями, кричали.

Я стоял у скамейки: бульвар разделил улицу вдоль на две части. Маша не видела меня за кустами и деревьями. И они не видели, не догадывались, что я тут, рядом. Их оказалось четверо против одного — как раз то, что требовалось. Я был уверен, лучшего случая не представится.

Их всюду видели вместе: Серегу Удалова, Кузю и двоих из пятого «д». Одного звали, кажется, Беликов. А второго я знал лишь в лицо. Кузю знала вся школа: он остался на второй год в пятом классе, но его побаивались даже семиклассники. Четверка успела переваляться в снегу возле школьного крыльца, где получилась обычная свалка. В пальто нараспашку, румяные и задорные, они толкались на панели, не давая ей пройти. Портфель у Сереги раскрылся, — книжки вот-вот вывалятся в снег, — под носом застыла прозрачная сопля. Но он не замечал.

* * *

Маша смеялась над ним, а он будто ничего не замечал. Он не давал ей проходу ни в школе, ни на улице.

Маша Бобровская сидела за третьей партой в средней колонке, спиной ко мне. Уже пять месяцев каждый день все пять уроков подряд, кроме физкультуры, я смотрел ей в спину и не мог наглядеться. Шея у нее была смуглая, длинная, скрытая пушистой косой, а из-за уха выбивалась непослушная прядь светлых волос, и само ухо тонкое и розово светилось. Я глаз не мог отвести. То есть не так, и, конечно, дело было не в ухе, — разве расскажешь, да и как объяснишь, кто поверит в такую глупость, как любовь в пятом классе. А она была самая красивая у нас.

После уроков или вечером мы с дружком моим Вовкой Ивлевым бродили взад-вперед по Разъезжей, чтобы встретиться как бы случайно, если вдруг родители пошлют ее в булочную, или она сама выйдет погулять. Ивлев не сердился на меня за пристрастие к Разъезжей, тесной и узкой, где вечная толчея и снуют машины. Изредка мы заглядывали во двор на Загородном: там жил Володька, там на штабелях дров между сараями помещался наш штаб — шалаш из ржавых листов старого кровельного железа, которое громыхало на ветру и протекало, если шел дождь. Но в шалаше можно было сидеть на дощатых ящиках из-под болгарских помидоров (экзотические наклейки, изображения плодов несъедобно-красного цвета). Разговоры сводились к одному.