Леонид Панасенко - Танцы по-нестинарски

• Название: Танцы по-нестинарски
• Автор: Леонид Панасенко
• Жанр: Научная Фантастика

---

"Странно все-таки мир устроен, - подумал Захар. - Выгон на месте, и вербы там торчат, и трава растет. Ставки тоже не изменились - может, только больше берега заросли. А вот Насти моей давно уже нет. И Женя ушла. Да и мои следы теперь сразу стынут... Говорят: человек - хозяин природы. То есть всего мира. - Захар даже головой покачал. - Сильно оно сомнительно... Все остается, все живет, а человек уходит, не успев даже понять, для чего жил. Какой же он хозяин?.. У других, правда, дети, внуки, род получается, смысл. Не получилось у нас с Настей ребенка. Теперь уже не поправишь..."

Мимо хаты, ковыляя по колдобинам, проехал автобус.

"Пора, однако, за работу браться". Захар вздохнул и понес под навес реечки, отшлифованные с вечера наждачной бумагой. Он и раньше делал ульи, но один или два, не больше, так как считал работу эту деликатной и тонкой. Пчела хоть и не умеет говорить, но существо, вне всяких сомнений, разумное. Этот заказ был особым. Правление колхоза решило расширить пасеку и заказало Захару шестнадцать двухкорпусных ульев. Про сроки не договаривались. Однако председатель повернул дело так, что теперь Захар сам себя подгонял. И хитрости вроде молодой председатель не применил. Просто уважение высказал и свою начальственную гордость как бы-чуть принизил. "Про то, сколько времени вам на работу понадобится, - сказал при всех членах правления, - мы с вами, Захар Степанович, договариваться не станем. Вы в селе первейший хозяин. Поэтому сами понимаете: чем раньше мы нашу пасеку на ноги поставим, тем раньше и мед гончаровский потечет..." Вот так повернул дело председатель. Хошь не хошь, а должен теперь Захар стараться и поспешать.

- Стараешься?!

Хитрый Мыкола будто из-под земли объявился. Захар кивнул, здороваясь, потому что помнил добро. Всякое. И платное и бесплатное. Червонец - не деньги, а в день похорон Жени здорово ему Мыкола прислужился.

Захар сгреб с верстака пахучие стружки, кивнул гостю: присаживайся, мол, больше негде.

Мыкола садиться не стал. Он достал из кармана грязно-серых штанов бутылку "Яблочного" и поставил ее на верстак. Захар улыбнулся, покачал головой. Недаром все-таки Мыколе прозвище дали: мудрует что-то, а зачем? Ведь все село знает, что он, Захар, среди бела дня без повода пить не станет. Тем более эти поганые "чернила".

- Ты, Захар, натуральный человек, но, я вижу, без понятия, - обиделся Хитрый Мыкола. С одной стороны, он как бы делал Захару комплимент, потому что слово "натуральный" у него было выше всех похвал, с другой, заявляя о "понятии", рисковал. Захар был такой простой, что мог и со двора погнать.

- Ты меня должен в хату позвать, закусь какую-нибудь натуральную предложить, - гнул свое Мыкола. - Я ж к тебе не просто так, за здорово живешь... А бутылку прихватил, чтоб конфуза не получилось. Вдруг, думаю, у тебя ничего согревающего нет.

Захар, не понимая, к чему гнет Хитрый Мыкола, отложил рубанок.

- Помянуть надо душу, - бесхитростно сказал тот. - Душа светлая была. Да и вроде не чужая тебе.

"Сегодня же сорок дней, - вспомнил Захар, и взгляд его обратился к околице, где за редкими деревьями и хатами на взгорке было видно кладбище. - Обычай, может, и пустой, но не мне его отменять. А Женю я каждый день поминаю. Не горькой водкой, а горькой думкой..."

Он кивнул, показывая, что все понял и согласен с Мыколой:

- Пойдем в хату, сосед.

Хитрый Мыкола жил аж возле первой бригады, рядом с кирпичным заводом, но Захар почти всех в селе называл соседями, а кого не называл, значит, не уважал или недолюбливал.

Захар поставил на стол еще теплую картошку, которую варил утром, помыл редиску и зеленый лук, затем большими кусками нарезал сало. Хотел еще открыть рыбные консервы, но Мыкола сказал, что в поминальном деле еда не главное, и он отложил банку в сторону. Достал из шкафчика бутылку, разлил в стаканы. Молча выпили. Захар захрустел пучком лука, аж тот слезу у него вышиб, хотя Мыколе показалось, что лук тут вовсе ни при чем. Покурили.

- Сережка небось переживал, что не успел с матерью попрощаться? - начал было Хитрый Мыкола, но Захар вместо длинного разговора обронил только: "Не его вина" - и налил по новой.

Теперь закусывали обстоятельно. Мыкола, позавидовав вслух столярному умению хозяина, выразил потом сомнение:

- Ульи ты, конечно, сделаешь натуральные. Но вот где пчеле кормиться ума не приложу.

- Это председателя забота, - ответил Захар. - Он у нас на агронома учился, пусть теперь сеет медоносы... Сад вон еще колхозный подрастает.

- И то так, - сказал Мыкола. - А помнишь, после войны ни одного тебе деревца в Гончаровке не осталось. Все на топливо, пошло. Зимы лютые, а на глине сама по себе и акация не вырастет.

- Скудные у нас места, - согласился Захар. Разговор мало-помалу наладился - неспешный, обо всем, кроме той, кого поминали: Мыкола сообразил, что не понравятся хозяину хаты слова про Евгению - какие бы они ни были.

Когда ближе к вечеру показалось дно второй бутылки, Хитрый Мыкола вспомнил о своем "Яблочном" и предложил его открыть. Захар отказался. Он как будто и не пил вовсе - только еще задумчивее стал да курил теперь чаще.

- Так я дома употреблю. За твое здоровьице.

Мыкола спрятал вино в карман и, чтоб Захар не передумал, стал прощаться. Его малость развезло. У калитки, которую Захар открыл, Мыкола долго соображал, чем бы отблагодарить хозяина за угощение. Затем приобнял Захара, сказал:

- Люди, может, и смеются, но я, пока глина сухая, опять себе место заготовил. Как-никак, Захар, мне пятьдесят восемь, всякое может случиться... Тебе тоже порядком годков настучало. А смерть - она, дура, слепая. Поэтому нам друг за дружку надо держаться... Я беду, конечно, не кличу, но случиться может всякое.

- Ты ясней, Мыкола, - попросил Захар. - Я не дипломат. И ты тоже. Говори, что думаешь.

- Я к тому разговор веду, что ты натуральнейший человек. - Мыколу качнуло, и он придержался за калитку. - Уважаю я тебя, Захар. А потому говорю: ежели вдруг тебя бог раньше призовет, то я тебе яму свою уступлю обещаю! И без всяких там денег. Понял?!

- Понял, сосед, понял, - улыбнулся Захар и легонько подтолкнул гостя. Только я помирать пока не собираюсь и тебе не советую. Иди домой, Мыкола, а то твоя Катря заругается - на цельный день, скажет, пропал.

- Я т-тоже не собираюсь!

Хитрый Мыкола решительно отпустил калитку, махнул рукой, то ли прощаясь, то ли удерживая равновесие, и пошел-поплыл по вечерней улице немного зигзагами, но не очень, будто обронил что-то и теперь искал в дорожной пыли.

Захар вернулся в хату, включил свет, а чтоб не заскучать после живого человека, включил еще и радио. На душе было муторно. По-глупому он утром горевал. Все уходит - таков закон. Выгон, например, только кажется прежним. Все в нем поменялось: и трава, и вода в ставках, и вербы - одни усохли, другие выросли. Уходит - и должно уходить. Иначе новому места не будет. Плохо другое. Плохо, что человек в других людей прорастает, в их жизнь и память, срастается с ними корнями. Выдернет его злой случай или болезнь из жизни, выкорчует - десяткам людей больно. Изменить бы все это, переделать. Но как? Вдруг по-другому еще хуже будет?..

Он достал из шифоньера бумаги Лахтиных, которые предлагал Сергею и которые тот непонятно почему не взял: какая ни есть, а все-таки память о матери. Среди бумаг он видел фото Жени - единственное, где она такая, какой была в молодости - худенькая, голова чуть запрокинута, будто ее косы, уложенные венком, перевешивают, улыбка робкая, а глаза ясные, смелые... Захар перекладывал пожелтевшие страховые полисы, старые квитанции об уплате налогов, облигации, открытки и письма Сергея - он узнал их по почерку...

"Как им Женя гордилась. Всякий раз заговорит - и все о нем. Об успехах его рассказывала, письмами хвалилась... - Захар стал вспоминать то немногое, о чем успел перемолвиться, с Сергеем в ночь после похорон да наутро, когда подошла машина, и молодой Лахтин, бросив завтрак, стал неловко прощаться. Прощался и отводил глаза, будто украл что-нибудь или собрался украсть. Да... Все как будто в порядке: Сергей у себя на заводе большой начальник, почти что профессор. Но... По всему видать, какая-то беда его гложет. Он, конечно, сам не признавался, а я не спрашивал - при таком горе о себе не говорят, но напрасно Женя так радовалась. Неладно с Сергеем. Душа у него болит. Или сам ее измучил, или люди... Надо бы написать соседу. Заодно и облигации отошлю".

Захар нашел тетрадку, шариковую ручку, которую весной купил в райцентре.

"Здравствуй, Сергей Тимофеевич, - начал он письмо. - Сообщаю тебе, что на хату твоей матери уже нашлось два покупателя. Один дает 2500 рублей, а Савка Кошовый дает 2700 и даст больше, потому что сына с невесткой хочет отделить. Я попусту торговаться не умею и не люблю. А цену назначил твердую - 3000 рублей. Хата того стоит. Сам помогал, если ты помнишь, ее строить. Как только продам, сколько надо возьму на памятник, как ты перед отъездом наказывал, а остальные вышлю по почте. Памятник закажу самый лучший, а так как их у нас делает тот самый Савка Кошовый, то ему часть денег и вернется. Вкладываю в это письмо семнадцать облигаций, какие были у матери, а выигрышные они или нет, ты уж сам узнай..."