Елена Коронатова - Бабье лето [повесть и рассказы]

• Название: Бабье лето [повесть и рассказы]
• Автор: Елена Коронатова
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

В сборнике — повесть и шесть рассказов сибирской писательницы Е. Коронатовой. Ее герои — наши современники. Одни из них только начинают жить, и автор с глубокой озабоченностью прослеживает, как они поступят, впервые, может быть, оказавшись в сложном положении. Другие только после тяжких раздумий, трудных поисков своего места в жизни избирают наконец верный путь.

В характере Клавдии — главной героини «Бабьего лета» — много доброго, хорошего. Но она отбилась от людей, в колхозе не работает, живет одиноко, тускло, только для себя. Разными путями, порой и не совсем чистыми, в дом ее приходит достаток. Но это не радует ее. Лишь давняя сердечная привязанность к Матвею, сильному и душевному человеку, согревает ее унылую жизнь. Когда-то их дороги разошлись, а теперь оба мучаются, не находя верной тропы к сердцу друг друга. Лишь вырвавшись из узкого собственнического мирка, находит Клавдия свое счастье — в коллективном труде, в радости общения с людьми, в любви дорогого ей человека.

---

Клавдия приметила: гостья то на нее посмотрит, то в зеркало заглянет.

— На два годочка я тебя постарше, а к тебе не приравняешь, — тихо, будто вслух подумала, произнесла Марья.

— Кажется это тебе. Ты теперь раздобрела.

— Какое там кажется, — вздохнула Марья. — А толстею потому, что старею. Вон сколько морщин, и седина пробивается. — Марья отвернулась от зеркала и, еще раз оглядев подругу, сказала: — Ох и красивая же ты баба!

— Ну, ты уж скажешь, — с довольным смущением отмахнулась Клавдия. — Уж какая красота, годы не те.

— Не те, — грустно вздохнула Марья.

— Садись, Маруся, к столу. Уж извиняй за угощенье, чем бог послал…

Клавдия разлила по стопкам темно-красную душистую наливку.

— За что выпьем?

— А чтобы хлопцы не журились. — Обе засмеялись. — Хороша наливочка, — похвалила Марья.

Клавдии захотелось сказать что-нибудь приятное подруге.

— Нынче шла мимо твоих полей. Добрая у тебя кукуруза будет.

— Добрая, — согласилась не без удовольствия Марья. — Ох и попало же мне за эту самую королеву полей, по первое число попало!

— От кого?

— Да от самого секретаря райкома. Подзаросла маленько кукуруза-то. Ну и я прохлопала. Тут, как на грех, принесло начальство.

— Начальству что?! Лишь бы ругаться, — поддакивала Клавдия.

— Ну, не скажи, — Марья отодвинула тарелку с закуской, положив крупные, загорелые до черноты руки на стол. — Не скажи, — в раздумье повторила она. — Тогда секретарь райкома сказал: мне, говорит, Марья Власьевна, как шла зарплата, так и будет идти, сколько бы мы кукурузы ни получили с гектара. А вот они, колхозники, намного меньше заработают, если урожай будет никудышный. И не только те, что в полеводстве работают, но и животноводы пострадают. Животноводство нам без кукурузы не вытянуть, а меньше сельхозпродуктов — хуже горожанам. Вот, говорит, Марья Власьевна, какой круговорот получается. И все, мол, зависит от бригадирского глаза.

— Обидно, поди, когда вот так выговаривают, — посочувствовала Клавдия.

— Сперва-то, конечно, обидно, — согласилась Марья. — Ну, а после спасибо скажешь. Пусть и обидное слово, но ко времени — дороже похвалы. — Она улыбнулась, вокруг глубоко посаженных глаз лучиками собрались морщинки. — Я тогда сгоряча сказала: мол, если устарела, так можно бригадиром поставить кого помоложе. А секретарь спросил, сколько мне лет, да и говорит: «Сорок два года — баба ягодка». А ты говоришь, годы не те.

Обе женщины призадумались.

Каждая о своем.

Клавдия, вглядываясь в лицо Марьи, будто пытаясь что-то прочесть в нем, спросила:

— Скажи, Маруся, правду: тебе велели сдать в колхоз всю свою животину?

— Да кто мог велеть? — удивилась Марья. — Кому это надо?

Лицо Клавдии выразило недоверие.

— Может, и надо, чтобы другие вслед за тобой сдавали?

— Чудная ты, засмеялась Марья, — на черта мне сдалась эта животина. Овцы и коровы, сама знаешь, ухода требуют. Время на то нужно, а мне и так дня не хватает, от ночи еще кусок оттяпываю.

— Как же без своего молока, мяса жить? — допытывалась Клавдия, а сама думала: «Ой, что-то скрывает Марья».

— Много ли нам с Лидкой надо. А понадобится — в колхозе возьму. Скоро совсем одна останусь, Лида замуж выйдет.

— А Гришатка из армии вернется?

— Ну, милая, это еще два года ждать. Через два года и многосемейные посдадут свою скотину. Колхоз молоко нам навяливать будет. Я что скажу тебе, — Марья наклонилась к Клавдии, глаза ее стали озорными, какими бывали в молодости, когда сероглазая хохотунья Маруся придумывала очередную проказу над парнями. — Слышь, Кланя, я и огород задумала сдать.

— Как «сдать»? — не поняла Клавдия. Она живо представила себе огород Марьи. Не раз завидовала ей. Живет Марья на краю деревни. Всегда смогла бы прихватить земли, чернозем-то какой — удобрять не надо, уж она бы на месте Марьи давно так сделала. А тут вдруг «сдать»…

— Сдам землю в колхоз — и вся недолга! — Марья хлопнула по столу. — Нужда пришла возиться: полоть, поливать. Некогда мне. Знаешь, какое в бригаде хозяйство! Рядом с моей хатой ясли строят. Видела? Типовые. Так вот пускай на моем огороде ребятишкам садик посадят.

— Всю землю сдашь? — каким-то сдавленным голосом спросила Клавдия.

— Маленько оставлю, — и странным, незнакомым Клавдии, мечтательным тоном Марья продолжала: — Цветы посажу… Георгины и хризантемы. Чудное слово — хризантемы! Вазу куплю хрустальную. Видела в городе, в универмаге, вазу, вся сверкает. Поставлю цветы на стол, и пусть в хате красуются.

— Врешь, — со злостью проговорила Клавдия и тоскливым шепотом повторила: — Врешь.

— Что вру? — удивилась Марья.

— Да все… что молоко будут навяливать. Что огород сдашь… и будешь эти… как их… хризантемы разводить.

— Вот увидишь — сдам, — весело проговорила Марья. — Я и с Матвеем Ильичом советовалась. Он одобряет.

Последние слова больно кольнули Клавдию.

— Сказывают, Матвей тебя на каждом собрании восхваляет. Дескать, самая наилучшая бригада Марьи Власьевны, — с деланным равнодушием произнесла она.

Марья внимательно поглядела на подругу. Та сидела понурив голову. Опущенные рыжие ресницы прятали глаза. На щеках рдели красные пятна.

Марья тихо, беззлобно сказала:

— С чего же ему хаять? Ему не надо меня, как кутенка, носом тыкать. Я и без председателя понимаю, что делать. Почитай, двенадцатый год бригадирствую. А насчет чего другого, так ты брось, не такой он человек. Да ты Матвея не хуже моего знаешь.

Они долго молчали. За окном начал накрапывать дождь. По темным стеклам потекли косые струйки.

— Уж этот дождь не ко времени, — посетовала Марья. — Все мои планы спутал. Нипочем машины по полю не пройдут. Завязнут вместе с механиком. Боюсь, что все зарастет. Сорняк так и ползет. Одна надежда на баб.

Клавдия не отозвалась. Марья взглянула на нее и не узнала. Неужто час назад она могла позавидовать ее красоте? За столом, опустив плечи, сидела немолодая женщина с серым лицом и погасшим взглядом.

Марья положила свою крупную, с узловатыми пальцами руку на плечо Клавдии.

— Эх, Кланя, думаешь, не понимаю я, что у тебя на душе. Обе мы с тобою одинокие бабы. Все я понимаю. Помню, тетка на свою вдовью судьбу плакалась. Вдову, мол, всякий оговорить может: вдова быстро идет — кого-то догоняет, тихо идет — кого-то поджидает. Я в ту пору тетке не верила. А как сама овдовела — поверила. Думаешь, я слез не лила? Думаешь, мне не завидно, когда бабы в праздники с мужьями за стол садятся?

Марья прошлась по горнице. Постояла, глядя в темное, мокрое от дождя окно, и чуть слышно проговорила:

— Для кого ночка, а для вдовы… Не знаешь, как ее, проклятую, скоротать!..

Марья грузно опустилась на стул. Ее большие сильные и беспокойные руки безвольно поникли.

Клавдия, давшая себе зарок никому не говорить правду о поездке к дочери, не выдержала и рассказала все, что пережила и передумала за последние дни. Только почему-то умолчала о своем разговоре с Матвеем, о том, как он приходил к ней, а она не отозвалась. Хотя случись у нее с Матвеем все по-другому, она бы не плакала, не жаловалась на судьбу.

— Не поеду я туда, не нужна я им, — сказала она, мысленно добавила: «И Матвею не нужна». — Я для них пришей-пристебай… Кругом я одна-одинешенька. — Клавдия уронила голову на руки.

Марья не уговаривала. Пусть выплачется. Невыплаканные слезы что ледяная корка на сердце; поплачешь — и корка растает.

Понемногу Клавдия успокоилась. Подняла голову и взглянула на Марью.

— Что же мне теперь делать-то? — с тоской спросила она. — Куда же мне податься? Куда ни придешь — попрекают. Будто я что украла. Барыней… единоличницей обзывают. А какая я единоличница?.. — Клавдия захотела что-то сказать еще, но только шумно вздохнула и вытерла фартуком глаза.

— Куда? Одна у тебя путь-дорога — в колхоз, — спокойно заговорила Марья. — Ты, Клавдия, учти: без тебя колхоз обойдется. Один гусь поле не перетопчет. Прошло то время, когда уговаривали в колхоз идти. Вон Дементьевы вернулись, а ведь хату продали. Просят обратно их принять. Строиться собираются. Нет, Клавдия, тебе туго без колхоза придется. На что жить будешь? Яблоками да огурцами торговать? Мы нынче свой урожай снимать будем. Весь рынок яблоками засыплем. Поедешь в город на рынок, а там со всех колхозов навезут всякой всячины. Ну ладно, пусть у тебя на год барахлишка хватит, а дальше что: хату продавать?

Марья задела за самое больное место. Клавдия вздрогнула. Нет уж, пока у нее своя крыша над головой, она сама себе хозяйка.

— Примут меня? — тихо спросила она.

Марья ответила не сразу. Она обошла зачем-то вокруг стола, постояла у комода, разглядывая портрет Петра, чувствовала на себе настороженный, пытливый взгляд Клавдии. Потом села рядом.