Виктор Устьянцев - Только один рейс

• Название: Только один рейс
• Автор: Виктор Устьянцев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Морские приключения
• Год: 1975

Уволившись в запас, боцман Карцов не уехал, как многие другие, куда-нибудь поюжнее, а остался в небольшом заполярном порту и поселился на борту старенького катера.

Именно Карцову и команде его суденышка пришлось в штормовую погоду идти на дальний островок, чтобы доставить врача к рожающей женщине…

---

Деревенские мальчишки так и тащились хвостом за Карцевым, когда он шел по улице, а девчата, хотя и прятались за занавески, а тоже глаз с него не спускали. И он знал: позови любую, пойдет за него не задумываясь.

А Ксюшка отказалась. То ли был у нее на примете кто другой, то ли впрямь не соблазнили ее ни флотская форма, ни его тогдашняя стать, ни перспектива сменить затерявшуюся в березовых колках деревеньку на красавец Севастополь.

Ей было тогда около двадцати, но Карцов плохо помнил ее прежнюю. Когда он уходил во флот, Ксюшка пошла во второй или в третий класс, и он лишь смутно припоминал всегда замызганную, с ободранными острыми коленками шиловскую девчонку, не то седьмую, не то восьмую по счету в этой большой и потому вечно нуждающейся семье.

А теперь это была красивая крепкая девушка, про таких как раз и говорят — «кровь с молоком». И коленки теперь были круглые, и фигура вся точеная, как веретено. Но главное — глаза. Большие, темные и такие глубокие, что в них сразу утопаешь, как в омуте. Их выражение менялось постоянно и как-то неуловимо, трудно даже было понять, какие они в данный момент — грустные или веселые. И только когда Ксюшка смеялась, они становились искристыми, как пламя электросварки. И Карцов догадывался, что в этом пламени расплавилось не одно сердце. Позже он и вправду убедился, что добрая половина оставшихся в деревне парней была влюблена в Ксюшку.

Странно, что это не сделало ее ни кокетливой, ни самоуверенной, она оставалась тихой и скромной, даже застенчивой. И когда после кино Карцов предложил проводить ее до дому, испугалась:

— Что вы? Я привыкла одна, да и недалеко тут.

Она действительно жила от клуба всего через три дома, однако в то, что она привыкла ходить одна, Карпов почему-то не поверил:

— Будто так никто и не провожал вас ни разу?

— Представьте себе. Хотя желающие были, — сказала она серьезно.

— Отшивали?

— Нет, просто говорила, что не надо.

— И они уходили?

— Уходили.

— Ну, от меня так просто не отделаетесь. Я настойчивый. — Карцов попытался взять ее под руку, но Ксюшка спокойно отвела его руку и строго сказала:

— Только без этого. Рядом идите, если уж вам так хочется, а рукам воли не давайте.

Разговор у них не клеился. Проводив Ксюшку до дому, Карцов уже совсем собрался уходить, когда она вдруг спросила:

— А не страшно на море-то?

Он рассмеялся и стал рассказывать ей о море. Кажется, он тогда изрядно привирал, но Ксюшка слушала внимательно и серьезно, верила каждому его слову. Карцову и до этого приходилось «заливать» девушкам про море, но никто из них ни разу не слушал его так. Те все удивлялись, ахали и охали, но за этими ахами было больше жеманства, чем интереса или настоящего удивления. Ксюшка же слушала серьезно и молча, но с тем неподдельным интересом, который угадывается во взгляде, непроизвольном вздохе или просто в молчании.

Карцову стало стыдно, что привирает, и он сказал:

— А вообще-то все это не совсем так. Хотите, я расскажу, как на самом деле?

— Расскажите.

Они просидели на завалинке до утра, с подворий уже начали выгонять коров в стадо, — а они все сидели, и Ксюшку не смущало, что ее видят с ним, что сегодня же по деревне пойдут всякие слухи.

И Карцов понял, почему это ее не смущает. В ней самой было столько чистоты и ясности, что, если бы кто-нибудь и захотел сказать о ней худое, к ней это не пристало бы, потому что никто этому не поверил бы. В деревне всяк человек на виду, его знают с пеленок, людское мнение о нем складывается годами и почти никогда не бывает ошибочным.

За те несколько дней, что пробыл Карцов в деревне, ему не раз приходилось слышать о Ксюшке — должно быть, сельчане стали примечать его интерес к ней. Нет-нет да и обмолвится кто-нибудь будто ненароком о том, что лучше Ксюшки никто не сумеет рыбный пирог испечь, что и веселее нет девки в деревне, что и к людям она самая ласковая… Карцову было лестно, что о Ксюшке говорят только доброе, стало быть, не зря и он ее из всех выделил…

Слух о том, что Аграфены Карповой сын всю ночь просидел на завалинке с Ксюшкой Шиловой, обошел всю деревню с быстротой молнии, и, едва Карцов переступил порог дома, как мать спросила его:

— Глянется Ксюшка-то?

Он ничего не ответил, а мать уже выдала полную характеристику:

— За ей тут многие ухлестывают, только девка она строгая. Верная жена будет. И работящая. В ударницах ходит и по дому одна управляется. Сестра-то ее старшая, Настька, тоже еще в девках ходит, а дома ничего не делает. Видел Настьку-то? Тоже миловидная, лицом они даже схожие, а вот характером разнятся. Та — копуша, а эта как ветер, везде поспевает, хотя с виду и тихоня…

И тут же постановила:

— Сватай Ксюшку-то. Чо бобылем жить?

Он опять промолчал, а мать уже планировала с дальней перспективой:

— Детишки пойдут, опять будет кому присмотреть: и я еще дюжая, и у Ксюшки тут родни полдеревни. Нечо робят малых по морям-окиянам мыкать, без вас на ноги поставим…

— Да ведь я еще не женился, а ты уже про детей.

— Дак поди-ко мне тоже внучат на старости лет понянчить хочется. Тебя-то годами не вижу, дак хоть они в утеху будут. Думаешь, сладко одной-то? — Она заплакала.

Может, зря он тогда поторопился, до конца отпуска оставалось еще две недели. И как знать, не передумала ли бы Ксюшка за эти две недели? В конце концов, можно было бы еще год подождать, письма стали бы друг другу писать, они тоже помогают лучшему сближению.

Однако он сделал тогда предложение и сразу получил отказ. Пробовал добиться от Ксюшки объяснения, но она уклончиво повторяла одно и то же:

— Нет, не могу.

И только на третий вечер сказала:

— Я вас, Иван Степанович, очень даже уважаю, и разница в возрасте тут ни при чем. Да и разница-то небольшая — девять лет, пишут в книжках, такая и полагается. И уезжать отсюда не боюсь, наоборот, даже интересно бы поглядеть, какая она там, другая жизнь. Я ведь дальше Челябинска и не бывала. Только ведь сердцу не прикажешь.

— Значит, другим оно занято? — ревниво спросил Карцов.

— Нет.

— Так в чем же дело?

— А ни в чем. Просто, наверное, любви нет. Как-то я о вас слишком спокойно думаю. Наверное, потому, что человек вы очень надежный.

— А тебе ненадежный нужен? — усмехнулся Карцов. Усмехнулся нехорошо, и ему сразу стало стыдно этой усмешки. Ксюшка заметила ее, но тут же простила, догадавшись, что ему самому стыдно. Спокойно пояснила:

— Нет, опять вы не понимаете. Мне как раз надежный и нужен.

— Где же тогда логика?

— А я вот по ночам сплю.

— Ну и что?

— А вот то и есть, сплю себе спокойно, не мучаюсь.

— Это ты в книжках начиталась, что влюбленные обязательно должны мучиться и не спать.

Впрочем, сам он и не спал, и мучился. За неделю он почернел и похудел, мать с жалостью смотрела на него и в конце концов сказала:

— Ты, Ваня, лучше уезжай. Ничего, видно, не поделаешь. Не то горе, что сын ушел в море… — Она вздохнула и вышла в сени.

И Карцов уехал, не дожидаясь окончания отпуска. Потом попросил перевести его на Север. А когда через два года приехал в деревню хоронить мать, Ксюшка была уже на сносях, огрузла, лицо ее покрылось коричневыми пятнами, подбородок заострился, и только глаза оставались прежними — бездонными. Карцов надеялся увидеть в них затаенную грусть, но они были спокойными и добрыми.

И Карцов никак не мог поверить, чтобы она не спала и мучилась из-за того вон щуплого, белобрысого и совсем не видного парня, который то и дело суетливо предостерегает ее от резких движений, громких разговоров и отставляет стакан с брагой:

— Мамочка, нам и этого нельзя.

И она покорно со всем соглашается.

Вот эта ее покорность больше всего удивляла и огорчала Карцова: он считал Ксюшку гордой. Не гордячкой, а именно гордой в лучшем смысле этого слова, когда оно выражает меру человеческого достоинства. Но сейчас он видел, что покорность Ксюшкина идет вовсе не от равнодушия или подавленности, а от сознания, что муж прав. Должно быть, они не просто ладили между собой, а и хорошо понимали друг друга, были счастливы. В Карцове шевельнулось нехорошее чувство зависти, но он тут же подавил его и предложил Ксюшке:

— Перебирались бы вы в нашу избу, она мне совсем не нужна. У вас-то тесновато, да еще вот и прибавление ожидается.

Карцов заметил, что белобрысого обрадовало это предложение, он вопросительно посмотрел на Ксюшку, надеясь, что та согласится. Но она отказалась:

— Спасибо на добром слове, но мы уж как-нибудь сами устроимся.

— Я же вам от чистого сердца предложил! — обиделся Карцов. — И мать тебя очень любила.

— Я знаю. — Ксюшка смахнула набежавшую вдруг слезу, вздохнула и, помолчав, добавила: — Добрая она была. Может, оттого и умерла так рано, что за всех переживала. И жила-то она не для себя, а для людей…