Ярослав Голованов - Падение «Иезуита»

• Название: Падение «Иезуита»
• Автор: Ярослав Голованов
• Издательство: Правда
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1965

События, описанные в этой повести, достоверны и документальны. «Иезуит» не вымышленная фигура, еще осенью 1964 года его можно было встретить на улицах Москвы.

Руководство Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР разрешило специальному корреспонденту «Комсомольской правды» ознакомиться со всеми документами по делу «Иезуита», а также принять непосредственное участие в оперативной работе сотрудников Управления КГБ по гор. Москве и Московской области задолго до того, как преступная деятельность «Иезуита» была пресечена, а затем присутствовать на допросах, беседовать со свидетелями и обвиняемым.

В повести изменены некоторые фамилии ее героев — настоящих героев и «героев» в кавычках. Время и место действия сохранены.

---

— Я думаю, что говорить надо не только и даже не столько о Прохорове, — сказал Воронцов, — сколько о Кузнецове, Иноземцеве, Шаболине. До тех пор, пока рядом с ними Прохоров, они будут катиться вниз. Ну пусть не катиться, а сползать.

— Уж куда дальше сползать, — возразил Куприн. — Человек работает на оборонном предприятии, и мало того, что он совершенно халатно относится к элементарным правилам работы с секретными документами, он сознательно передает их в руки врага. Не мог не знать Шаболин, что Прохоров хочет запродать полученные от него сведения! Как хотите, но я в это никогда не поверю!

— И все-таки, — Воронцов начал не торопясь, — и все-таки, кто такой Шаболин? Парню 26 лет. Рос без отца. Это для мальчишки очень важно — отец… Окончил советскую школу, советский вуз. Как из него мог получиться враг? Кузнецов тоже, видно, в лагере немало передумал. Сейчас работает… Жена, дочь… Вы говорите «никогда не поверю». Это все эмоции. Не в интуиции дело. Влезть надо в душу человека, посмотреть, насколько она больна, эта душа, можно ли ее вылечить. И давайте не торопиться с выводами, пройдет следствие — мы получим полную картину всего, что было. Определим точно меру их причастности к этому делу. И тогда уж — верь не верь — закон будет решать, насколько, в какой мере виновны Шаболин, Иноземцев и Кузнецов, Сбить их с ног, ей-богу, дело нехитрое… Труднее не дать упасть.

— Правильно, — согласился Козин, — не верю, чтобы они уже были потерянными для нас людьми…

— Вспомните, — продолжал Воронцов, — мало ли было случаев, когда люди, на первый взгляд именно потерянные, буквально возрождались. Вызывали, говорили, и не раз, не два, ездили на работу, советовались и с домашними, и с друзьями, с комсомолом, с партийными организациями — и менялся человек. Не сразу, вначале с предубеждением, осторожно, но прозревал, понимал: хотят помочь, а не в тюрьму упрятать…

Говорили долго, но о Прохорове — ни слова.

Куприн наконец не выдержал:

— А как же с Прохоровым, Александр Николаевич?

— Я запросил Ярославль, — сказал Воронцов. — Прохоров рвется в Москву, утверждает, что тяжело болен, требует медицинского обследования. Его положили сейчас в госпиталь, но я убежден, что это явная симуляция. Просто он боится потерять свои тайники, с такими трудами сорганизованную связь… — Он помолчал, а затем добавил: — Вчера я был у заместителя главного военного прокурора. Получена санкция на арест Прохорова.

Специальная оперативная «Волга» шла ровно, с легким свистом — 150 километров в час. Куприн с шофером — впереди, мы с Рощиным — сзади. Звонкий, сухой осенний лес летел за окнами машины.

— О чем ты думаешь, Александр Петрович? — тихо спросил я.

— Да все о нем я думаю, — обернулся Рощин. — И о себе. Мы ведь одногодки. Я тоже в сороковом в армию ушел, во флот. Он у экзарха в Риге сидел… Я попал на Северный флот… Там меня и ранили… Подожди, я тебе как-нибудь расскажу о Севере. Вот это повесть! Не повесть — поэму писать надо о наших ребятах! Потом в комсомоле работал. Это, наверное, лучшее мое время было. А потом, когда стал чекистом, опять с моряками. Знаешь, сколько у меня друзей на Балтике? Не забывают… Ты понимаешь, как это приятно, когда тебя не забывают?.. И все-таки ужасно несправедливо, что мне уже сорок два…

Солнцем на дивных куполах своих чудо-церквей встретил нас Ростов Великий. Высокое ярко-голубое небо, какое даже не каждой весной бывает, кружило голову. Мы пообедали в маленькой столовой. Куприн заготовил бутерброды на обратный путь.

— Много, — протестовал Рощин, — не съедим.

— Не много, — сказал Куприн. — Ты учти: это на пятерых…

В Ярославль приехали уже под вечер. В областном управлении КГБ к нам присоединились два следователя. Обсудили план ареста. Прохоров находится в госпитальной палате вместе с другими больными. Объявлять ему об аресте там не очень удобно — начнутся кривотолки: ведь он всем рассказывает, какой он больной, требует, чтобы его в Москву к профессорам-специалистам отправили. Было решено, что Куприн пройдет в палату под видом врача, скажет Прохорову, что его решено отправить в Москву, а заодно проконтролирует, не оставит ли что-нибудь Прохоров в тумбочке: вполне возможно, что некоторые записи он держит при себе постоянно, не доверяясь никаким тайникам.

Куприн разыграл роль врача, как профессиональный артист. Он не сразу подошел к Прохорову, поговорил с больными, одному пощупал живот, другому велел показать язык, бормотал какую-то латынь и делал пометки в блокноте.

— Прохоров? Так, так… — Он остановился перед худощавым скуластым человеком. Черные волосы — назад. Цепкие глаза. Совершенно спокоен. — В Москву поедете, Прохоров. Кончилась ваша служба. Неважный у вас анализ, неважный, — соврал Куприн, — лечить вас надо…

Через пятнадцать минут Прохоров, с трудом скрывающий свою радость оттого, что обман его так блистательно удался, уже спускался по лестнице с чемоданчиком в руках.

— Анатолий Яковлевич, — Куприн тронул его за рукав, — на минуту зайдите сюда, пожалуйста. — Куприн открыл дверь дежурки. Прохоров вошел. Метнул взгляд на синий кант погонов майора-следователя.

— Вы Прохоров Анатолий Яковлевич? — спросил майор.

— Да, а в чем дело?

— Будьте любезны, ваши документы.

Прохоров протянул паспорт.

— Прохоров Анатолий Яковлевич, 1922 года рождения, — вслух прочитал майор. — Все точно, — сказал он Рощину.

Рощин смотрел на Прохорова. Уже год день и ночь он думал об этом человеке. Год он говорил с ним, спорил, переубеждал, изучал, надеялся и обманывался в своих надеждах, вживался в его психологию, думал его мыслями и, наконец, объявил ему войну. Уже год шла их невидимая дуэль. Сейчас он впервые увидел его.

— Согласно санкции заместителя главного военного прокурора, вы арестованы и обвиняетесь по статье 64 Уголовного кодекса РСФСР, — сказал майор.

— Что? Что такое? — спросил удивленно Прохоров. — Что это за статья?

— Измена Родине. — Майор протянул ему постановление. — Прочтите и распишитесь.

Лицо было совершенно спокойно, только руки изменили ему. Лист бумаги мелко вздрагивал, словно человек читал его в вагоне идущего поезда.

— Это недоразумение, — глухо сказал Прохоров, — это какая-то ошибка…

— Мы разберемся, — тихо сказал Рощин, стоящий за его спиной.

Прохоров обернулся. Их взгляды встретились.

…Было уже совсем темно. Прохоров сидел в машине между Рощиным и мной. Он молчал и все смотрел вперед, дальше мутно-серой дороги, дальше света фар, в ночь.

В целях конспирации оперативные работники контрразведки дали Прохорову псевдоним «Иезуит». Этот псевдоним родился случайно, но, мне кажется, оказался удивительно точным. В ночь на 2 октября 1964 года «Иезуита» не стало. Появился подследственный Анатолий Прохоров.

Сентябрь — ноябрь 1964 г.