Альфред Хейдок - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Альфред Хейдок
• Жанр: Классическая проза

Оглавление:

Рассказ деда Маркела

Переодетые

Лжеучитель

Песнь торжествующей любви

Навсегда

Очерк о Змеиногорске

Переодетое счастье

В пургу

Как Камушкин пошёл на первомайский парад

Мотылёк

Дождь

Летят утки…

Сказание о царе Юдхиштхире

---

— Чего надо? Говорите поскорей — я иду на работу, — заговорило существо глухим голосом.

— Мне бы Ткачиху…

— Я Ткачиха.

Я объяснил, что хочу поселиться у неё, и хорошо бы со столом… Она перебила меня вопросом:

— Городские? — и тут же добавила, что еда у неё деревенская, мне не подойдет. Все же быстро пришли к соглашению, и она отвела меня в летнюю половину избы, а сама ушла.

Хозяйки в тот день я больше не видел. Вечером её сын, мальчик лет 12-ти, принес мне на ужин отварной картошки, хлеба и очень вкусного молока. Ел с аппетитом.

7 июня.

Забавно, что со мною произошло. На другой день я проснулся поздно. Солнце светило в окно во всю: птички чирикали и где-то мычал теленок. Я выглянул в окно и увидел женщину, развешивающую мокрое белье на веревке, протянутой во дворе. Женщина стояла спиною ко мне, лицом к солнцу. На ней было тонкое платье без рукавов, и солнце безжалостно просвечивало его насквозь, и то, что я сквозь него увидел, было достойно изумления. Высокая сильная женщина была сложена бесподобно. Линии ног, бедер и не очень тонкой талии были гармоничны и, я бы сказал, — пленительны. Беспрестанно движущиеся красивые поднятые руки то обнажали, то закрывали контур высокой груди. Солнечный свет искрился в русых волосах, небрежно закрученных на затылке.

Я замер, залюбовавшись ею. Не знаю, сколько времени это продолжалось и как вдруг она повернула лицо к моему окну. Боже мой! Да ведь это была хозяйка, вчерашнеё «существо»!..

Увидев меня, она ничуть не смутилась, по-видимому, совершенно не подозревая, как нагло солнце раздело ее. Она даже спросила меня, как спалось в новом месте. А я тут же попросил ее, чтобы не посылала мне еду с мальчиком — хочу кушать со всеми за общим столом.

8 июня.

Вживаюсь в своё новое окружение. У Анны Васильевны (так зовут мою хозяйку) сынишка Федя и полоумная — полутруп старая мать. Она лежит в задней комнате и не в состоянии говорить. Но когда я приблизился, водимый Федею, который знакомил меня с домом и всем, что в нем было, у старухи сердито округлились глаза и в горле что-то забулькало и заклокотало. Видимо, не пришелся ей по нраву. А Федя мне объяснил, что булькает она тогда, когда хочет сказать «плохо, нет, не надо…». А порою шипит — «шо-шо…». Это она хочет сказать «хорошо».

Федя где-то пропадает у соседних мальчишек или водит меня на речку — рыбу удить. Симпатичный парень. Со всем хозяйством справляется Анна. Она и на колхозную работу ходит, и дом в порядке держит. Как это ей удается — не понимаю. Она постоянно в движении, строгая, с невозмутимым лицом и почти никогда не улыбается. Вчера застал её в дровяном сарае: она ставила круглые чурбаки на попа и сильными ударами топора раскалывала их на части.

— Это не женская работа, — сказал я и взял из её рук топор, стал колоть сам. И тут я первый раз увидел на её лице улыбку — точно солнечный луч осветил её лицо, и оно как бы расцвело, стало еще красивей. Пока я здесь — это буду делать я. Надо же помочь женщине, у которой муж не вернулся с фронта Отечественной войны и которая так героически сражается с жизнью.

9 июня.

Распорядок дня у меня установился замечательный. Рано утром, как только услышу в открытое окно швырк-швырк, как молочная струйка под руками хозяйки льется из вымени в подойник, встаю и бегу к колодцу умываться. А вода там холодна, после сна бр-р…Только умоюсь, а уже Анна Васильевна подает кружку парного молока. Потом завтракаем. Анна Васильевна, да что там — Анюта, уходит на колхозную работу. А мы с Федей наводим дома порядок. Федя кормит старушку, подметает пол, я таскаю воду для дома и для коровы. Как она много пьет! Потом с Федей берем удочки и уходим на речку. Надо сказать, что рыбы там чрезвычайно мало, но эти переходы с одного омута на другой по цветистому лугу, это ожидание, что вот-вот клюнет — очень интересно! Если на наши удочки что-нибудь попадается (что бывает редко), мы триумфально несем домой, и Анюта приготовляет рыбу так, чтобы каждому достался кусочек. Дров я наколол множество — хозяйка стала чаще улыбаться и вчера со смехом сказала, что за такую помощь надо будет заплатить. «Платят по разному», — почему-то пришла в голову такая мысль, но я ничего не сказал, только взглянул на неё.

11 июня.

Ну, что теперь со мной будет? Так неожиданно все кругом изменилось! И эти стены, и все окружение стали иными: все просветлело, стало ближе и милее, и я весь полон радости.

Радость — это тень бога на земле. Сам он — любовь. И радость проистекает из любви. Злые не радуются, а только злорадствуют. А как бы выглядела радость, если бы придать ей видимость? Но у радости могут быть тысячи оттенков и, стало быть, столько же образов. А моя радость — это многоцветный свет. А свет есть звук, вернеё, мелодия, слышимая не уху, а сознанию. И нежные пальцы играют на струнах сердца эту мелодию, и оно звучит, поет… И кругом все становится светлее, милее и прекраснеё.

И еще мне кажется, что мои губы продолжают… Эх! Лучше изложу все по порядку.

Был воскресный полдень, и мы только что пообедали, как на улице перед окном залихватски заиграла гармонь. Под её звуки пьяный голос выкрикивал слова частушки.

Федя подбежал к окну и тотчас объявил:

— К нам Лукьяныч идёт.

Тень прошла по лицу хозяйки — она сжала губы. По тем немногим словам, которыми я успел обменяться с ней, пока Лукъяныч поднимался на крыльцо и проходил через сени, нетрудно было догадаться, что идёт ухажер хозяйки, не раз делавший ей безуспешные предложения.

В дверях появился парень выше меня ростом, этакий здоровяк. Он молча оглядел нас и вдруг с деланной торжественностью поднял вытянутую руку, как это делали римляне, когда приветствовали кого — либо, и громко произнес:

— Приветствую Анну Васильевну, героиню труда и мою повелительницу! Мне можно войти?

— Перестань кривляться, заходи. Зачем пришел? — спросила хозяйка, вставая со стула.

— Неласково встречаешь, Анна Васильевна. Мы ведь старые друзья…

— Не помню, чтоб особенно дружили.

— Да я так… Намедни иду, а с твоего двора «тюк-тюк», кто-то рубит, а ты на работе… Ну, думаю, Анюта плотника пригласила что-то делать…Так почему же не меня? Вот и зашел спросить… Ведь я же для тебя, Аннушка, черту на рога полезу! И тут он пытался обхватить её за талию, но Анна ударила по рукам, стараясь их отвести — между ними началась борьба.

Во мне, по-видимому сработала какая-то неизвестная мне пружина — я не пойму, как очутился между ними и изо всех сил оттолкнул от себя Лукьяныча. Но почти в тот же миг я получил сильный удар по скуле, и злобный голос произнес:

— Вот этого Пушкина мне и надо. За этим я и пришел.

На меня посыпались удары…

Эти черти деревенские здорово бьют. Я тоже бил и толкал его к двери, которую предупредительно распахнула хозяйка. Она тоже бросилась мне помогать. Но Лукьяныч обеими руками ухватился за косяки, и его нельзя было оторвать от них. Тогда я сильно ударил его ногою в живот, и он отпустил руки и вывалился. Хозяйка захлопнула двери и задвинула засов.

Оба мы тяжело дышали.

— Да у вас щека в крови. Сядьте на диван, я принесу таз с водой и сделаю перевязку, — сказала мне хозяйка и, обратившись к Феде, велела ему отнести гармонь Лукьянычу. — А то еще сам припрется за ней!

До чего нежными могут быть женские руки! Как осторожно она обмыла мне лицо и стала накладывать лейкопластырь на ранку, низко наклоняясь над моим лицом… Рана омыта. Наложен лейкопластырь. Я лежу на диване, хозяйка тоже сидит боком на нем же и еще поправляет пластырь около уха. Какие у неё теплые пальцы! Так и хочется, чтобы она еще повозилась с моей ранкой.

— Больно? — спрашивает она.

— Болит, собака! — цежу сквозь зубы. Я бессовестно лгу: боль уже прошла, но мне хочется, чтобы меня жалели, — вот этак поглаживали.

У хозяйки глаза темнеют. Её пальцы ласково ворошат мои волосы около уха, а потом ползут вверх. Мне так хорошо. Я беру её свободную руку, прикладываю к губам — целую в ладонь. Испуганный короткий рывок, но такой слабый, что её рука по-прежнему остается в моей, и шепот:

— Не надо.

— Надо, — говорю сдавленным изменившимся голосом и за руку тяну её к себе на грудь. Слабое сопротивление, отворачивает лицо. Но ловлю её голову рукой, поворачиваю и… тут она сама целует меня полураскрытым ртом…

Мы долго не можем оторваться друг от друга. Потом начинается шепот. Краткие признания. Да, она давно заметила — с самого начала, что понравилась мне… что я слежу за ней. Впервые заметила, когда мыла пол в моей комнате… Нравлюсь ли я ей? Да, с первого раза, иначе и не пустила бы на квартиру… Но только не думала, что так скоро… Знал ли я, что она думает обо мне? Нет! Считал её такой строгой — почти каменной… Но знает ли она сама, как она красива? Нет, она не считает себя красивой… у неё много недостатков. Говорили, что у неё узкие глаза какого-то неопределенного цвета… Врут люди — не верь им, Анюта! У тебя прекрасные глаза — агатового цвета! Ты красива — очень красива, и я буду тебе это твердить каждый день, пока ты не поверишь… Какая у тебя высокая грудь и атласная кожа, которую мне так хочется гладить…