Анатолий Уткин - Первая Мировая война

• Название: Первая Мировая война
• Автор: Анатолий Уткин
• Издательство: Эксмо
• Жанр: История
• Год: 2002
• ISBN: 5-699-01029-7

Первая мировая война оказала огромное влияние на события XX века: дала импульс технической революции и сделала насилие орудием разрешения международных споров Уроки первой мировой актуальны и для сегодняшнего времени, когда некоторые державы, как некогда Германия, претендуют на мировое господство.

---

Пока вклад России в общую борьбу был полновесным, потенциально спорные вопросы уходили на второй план. Но стоило восточному союзнику ослабить свой напор, как вперед вышли маскируемые прежде проблемы. Французский посол не зря в беседе с княгиней Марией Павловной помянул Польшу, она становилась проблемой во взаимоотношениях Запада и России. Понимая, что Германия и после войны будет для нее "вечной проблемой", Франция полагала, что возрожденная Польша будет безусловно антигерманским элементом европейской политической картины. А Франция нуждалась именно в таком элементе. Координационный польский комитет находился в Швейцарии, но наибольшую поддержку он получал от Парижа. Соответственно и французское посольство в Петрограде было на острие того давления, которое Запад оказывал на Россию в польском вопросе. (Разумеется, западные державы должны были действовать деликатно. Во-первых, в русском обществе еще достаточно живо помнили о польских восстаниях 1830 и 1863 гг. Во-вторых, обращение к польскому вопросу могло вызвать к жизни память о русско-германском согласии). Сазонов предупреждал посла Палеолога: "Будьте осторожны. Польша — скользкая почва для французского посла"{427}. Чрезмерным благоволением к Варшаве Запад мог потерять Россию.

Но и среди самих русских не было единой позиции в данном вопросе. Царь был настроен в польском вопросе достаточно либерально, он не являлся противником предоставления Польше широкой автономии. Ради сохранения ее под скипетром Романовых он готов был идти на существенные уступки. Эту позицию разделял Сазонов, хотя и ощущал, что особой общественной поддержки такая линия не имеет. И практически все западные послы разделяли ту точку зрения, что автономия Польши более реальна как результат выполнения царем своего обещания, чем как итог законодательства Думы, подверженной патриотическим веяниям публики.

Устраивала Запад и восточная политика царя. Император Николай явственно не желал чрезмерного увеличения территории Армении (он был за включение в состав империи Эрзерума и Трапезунда, стратегически важных для Кавказа, но не большей территории и был против предоставления Армении конституции). Нужно сказать, что русская армия продолжала развивать успех на Кавказском фронте, продвигаясь в глубину Малой Азии и вдоль черноморского побережья. Результатом успехов русских войск было то, что Англия в марте 1916 г. согласились на расширение русской сферы влияния в Персии, изменяя договоренность 1907 г. о демаркации зон влияния. Именно в эти дни тридцатипятилетний полковник Мустафа Кемаль — один из виновников галлиполийского унижения западных союзников — получил на Кавказском фронте генеральское звание и титул паши.

Смена военного караула

Стойкость Вердена подкосила непререкаемую прежде репутацию генерала Фалькенгайна. "Он доминировал повсюду благодаря своей личности и интеллекту, привлекательный и прямолинейный, уверенный в себе до степени высокомерия; его способности как штабного офицера и военного министра были общепризнанны, но его все начинали ассоциировать с поражением, а не с победой. Верден стал его политической могилой. Теперь имя Фалькенгайна связывали с окончательным крушением "плана Шлиффена", ему ставили в вину тесную дружбу с Конрадом фон Гетцендорфом (чьи армии преследовали неудачи), а теперь он выглядел перед всеми автором тупиковой стратегии{428}.

На стороне Антанты в это же время заходит звезда командующего британским экспедиционным корпусом "маленького фельдмаршала" Джона Френча. Знаменитый еще со времен бурской войны, сторонник опоры на военных профессионалов, Френч, офицер кавалерии, стал психологической жертвой ужасов войны. "Ужасно грустный, с выражением "я ненавижу все это!"{429}, Френч так и не смог отделаться от чувства вины за многотысячные пустые потери и впал в депрессию. Посетив Лондон, генерал Хейг — командующий Первой армией — нанес последний удар: Френч стал источником не силы, а слабости британского экспедиционного корпуса. Это мнение возобладало при дворе, а затем и в кабинете министров. Его придерживались король, премьер-министр и военный министр Китченер. Взошла звезда генерала Хейга.

О Хейге еще его современники говорили, что его трудно понять. Он был и остается своего рода загадкой. Вообще говоря, все генералы Первой мировой не были просты. Феноменальная по жестокости война была страшным испытанием для характера. И все же о Жоффре можно сказать, что он сохранил невозмутимость, Гинденбург — смертельную серьезность, Фош — внутренний огонь, Кемаль Ата-тюрк — определенность в действиях. В дневниках и письмах Хейга нет свидетельств подлинного человеческого сострадания. В нем постоянно ощущается удивительная отчужденность, он прошел сквозь страшные годы войны словно ведомый неким внутренним голосом, чувством-ощущением следования своей судьбе. Он был спиритуалистом и фундаменталистом в религии{430}.

Нет сомнения, Хейг, при всех его странностях, при вере в общение с духом Наполеона, был эффективным командиром. Его ставят выше Френча почти во всех отношениях. Показателем его искусства как полководца служит, к примеру, наступление при Сомме. Его план был чем-то похож на стратегический замысел Фалькенгайна при Вердене, но он не планировал создания человеческой молотилки — он планировал разрубить фронт и выйти из тупика окопной войны. Позиции немцев на Сомме были укреплены чрезвычайно, но Хейг верил в свою судьбу. Целую неделю продолжалась страшная артподготовка (1000 полевых орудий, 180 тяжелых орудий, 245 тяжелых гаубиц — три миллиона снарядов, а 1 июля 1916 года девятнадцать британских дивизий и три французских пересекли ничейную землю. Хейг верил, что защитников уже не осталось, и требовал от своих солдат движения только вперед.

Веселая летняя заря обещала успех. Пехотинцы шли вперед навьюченные тридцатикилограммовым грузом (понадобится в долгих переходах по немецким тылам). Некоторые беззаботно катили перед собой футбольный мяч: впереди пустыня, кто может выжить после недельного артобстрела? Замысел оказался пустым. Германские оборонительные позиции оказались сильнее, чем о том доносила британская разведка. Трехметровой глубины окопы спасли многих в оборонительных рядах немцев{431}. Колючая проволока, не сокрушенная снарядами, была смертельным препятствием для британской пехоты. Молодая поросль Британии умирала вследствие недосмотра своих командиров и цепкости германской обороны, пулеметы которой, вынесенные из глубины окопов, оставляли пустоты в дружных цепях.

Немец пишет об этом бое: "Крик часового "они идут!"... Шлем, ремень и винтовка и вверх по ступенькам траншеи... Впереди мундиры цвета хаки, они в двадцати метрах от наших окопов. Они продвигаются медленно, будучи в полной экипировке... Огонь пулеметов пробивает бреши в их рядах"{432}.

60 тысяч потерь в первый же день наступления. Но Хейг верил, что потери немцев не меньше{433}, и приказал на второй день возобновить наступление. Но потери затаившихся в траншеях немцев оказалась в десять раз меньше британских, к тому же к ним подошли несколько батальонов подкреплений. Немцы были, конечно, поражены "изумительным спектаклем беспримерного галантного мужества и бульдожьей решимости", но пулеметы их работали с прежним напряжением. Фалькенгайн послал на Сомму полковника фон Лоссберга, создавшего в дальнейшем практически непробиваемую систему обороны на Западном фронте — систему эшелонированной обороны. К 31 июля немцы потеряли на Сомме 160 тысяч солдат, а англичане и французы — 200 тысяч. Наступление западных союзников захлебнулось в собственной крови. Это был западный вариант Вердена.

Что касается репутации боевых вождей воюющих государств, то она достигла невыразимого пика в ходе мировой войны, чтобы рухнуть затем в море обличений. Эти "полубоги" — Жоффр, Френч, Хейг, Невиль, Мольтке, Фалькенгайн, князь Николай Николаевич — стали видеться иначе после разоблачительных книг Ремарка, Барбюса, Сассуна. И теперь на пожелтевших фотографиях мы видим невозмутимые лица тех, кто бестрепетно посылал цвет молодежи России и Запада в смертельный котел войны. Они стоят у полированных автомобилей, на заднем плане замки, где они обдумывают свою убийственную стратегию, эскорт из прекрасных всадников готов броситься в путь, вокруг не знающая фронтового ужаса обслуга.

Это потом мир узнает о еженощном десятичасовом сне Гинденбурга, о посыпанной песком дорожке для ежедневных конных прогулок Хейга, о шампанском в царской ставке, о двухчасовых ланчах Жоффра. О спокойном комфорте замка Борепэр в дни, когда квартировавшему в нем генералу Хейгу докладывали о смерти десятков тысяч его солдат. (Это было мало похоже на личный риск Веллингтона, бывшего в самых опасных местах Ватерлоо и отдавшего свою личную полевую кровать раненому офицеру). Пока они национальные герои, и их кожа достаточно крепка, чтобы спокойно наблюдать бойню народов. Премьер Ллойд Джордж, не понаслышке знавший военных вождей, пишет об "одиночестве с которым большинство генералов, занимавших высокие места, избегали личной опасности — новшество современной войны"{434}.