Прасковья Орлова-Савина - Автобиография

• Название: Автобиография
• Автор: Прасковья Орлова-Савина
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1994
• ISBN: 5-280-02461-0

В записках П. И. Орловой-Савиной отражена бурная, наполненная драматическими событиями сценическая жизнь России 1820–1860 годов, «золотого века» русской культуры.

---

В бенефисе брата я играла в вод<евиле> Ленского «Муж — каких мало и жена — каких много». Прелестная В. Н. Аоенкова играла первую роль жены, а я вторую — ее знакомой. Да простит мне добрая память о ней, что я расскажу не то что дурной, а чисто женский ее поступок со мною.

Только что я приехала — она была так внимательна, что прислала спросить, какого цвета у меня будет платье, чтобы она могла надеть не дисгармонирующий цвет. Прибавляя, что она из своего гардероба может выбрать, а я, вероятно, для одной роли привезла и платье одно. Я, поблагодарив ее за внимание, послала сказать, что у меня платье белое, кисейное. И что же я вижу? На В. Н. прекрасный белый атласный капот, отделанный пунцовым атласом. Прекрасная шляпка, белая с красным пером, и красный кашемировый платок, с белой ангорской бахромой… а действие летом, на даче. Увидя меня, она немного сконфузилась и начала оправдываться в костюме, слагая вину на горничную: она живет на даче, приказала горничной, но она не поняла и проч. Я не дала ей договорить, поцеловала ее, и тем все кончилось. Хотя публика очень любила свою любимицу, но и меня принимали и вызывали прекрасно! Еще были 2 сцены из 4 акта «Гамлета», когда Офелия сумасшедшая. Ну тут я не боялась соперничества. Мне еще в Москве многие говорили, что, несмотря на талант и все достоинства Асенковой, она гораздо ниже меня в этой роли. Все знали, как она была неподражаема в комедии и водевиле, так слаба в драме, особенно в трагедии. Когда при начале спектакля мне принесли прекрасный венок и букет из полевых цветов, то я попросила принести мне чистой соломы и, свив из нее венок, выдернула несколько цветов, украсила ими солому, что было натуральнее и приличнее сумасшедшей. Помню как В. Н. и учитель ее И. И. Сосницкий стояли за первой кулисой и следили за моей игрой. Надо сознаться, что и я употребила все усилия, чтобы не ударить лицом в грязь. Прежде всего занялась внешностью; приехав с репетиции, мне вымыли мои длинные золотистые волосы, я крепко заплела их в косы и, играя первую пиесу в чепце, не расчесывала их, но когда распустила в Офелии — они были похожи на золотистые волны, и когда со словом «Он шутил!» я захохотала диким смехом и обеими руками подняла волны волос, то публика разразилась аплодисментами, а Я. Г. Брянский, игравший короля, на грудь которого я упала с рыданием, шептал мне: «Прекрасно, моя голубушка — прекрасно!» Он был давно знаком с мужем, и он и его жена очень были к нам добры и внимательны, так же как и В. М. Самойлов и жена его. По окончании сцен из «Гамлета», во время вызовов ко мне все подходили с похвалами, и особенно И. И. Сосницкий, в дом которого мы также были дружески приняты. А В. Н. Асенкова пришла ко мне в уборную и, шутя став на колени, сказала: «Сыграть так я не могу. Прошу вас подарить мне этот венок, чтобы хотя им я походила на превосходную Офелию!» Потом был третий акт из «Горя от ума», где я представляла Н. Д. Горичеву. Это брат поставил для моего мужа, он кроме игры и прекрасно танцевал кадриль и мазурку. По этому видно, что первый мой дебют в Петербурге был очень хорош! Брат приобрел хороший сбор, а я — славу.

Тут надо упомянуть, как Бог сохранил моего мужа, м. б., от смерти. Я упоминала, что нас очень ласкали Самойловы. Мы у них обедали, и помню, что мне представили 16-летнюю Веру Васильевну, впоследствии украшение Александрийского театра, и сказали, что и она желает поступить на сцену. Я поцеловала ее в голову и пожелала успеха. Это уже не первый случай, что я как будто благословляю будущих великих артистов. Так было и с обоими братьями Рубинштейнами. Когда их отец приехал в Москву и остановился у своего старого знакомого — актера Вышеславцева, тогда последний просил мужа и меня сделать ему честь посетить его, с тем, чтобы послушать двух талантливых детей и сказать свое мнение и совет. Старшему, Антону Григорьевичу, было 8 лет, а Николаю Г. 4 года. Первый уже превосходно играл, так что я была в восторге, поцеловала его в голову и благословила ехать в П. Б., уверяя отца, что там он найдет людей, которые разовьют этот великий талант. АН. Г., только доставая носом до клавиш, уже мог сказать, в каком тоне взят аккорд, или сам ударить верно — ля, до, ми и прочие названные ноты. Господь помог им в П. Б. найти покровительницу в лице дивной, незабвенной, великой по уму и доброте ее высоч. в. к. Елены Павловны. Вся Европа знает, чем стали Рубинштейны, особенно Ант. Гр. И в заключение я должна сознаться, хотя и совестно, что с вышеупомянутого вечера я никогда их не слыхала… Теперь мечтаю, если Бог поможет быть в П. Б., добиться того, чтобы слышать этого гения! Они родятся веками. В настоящее время я знаю еще двоих: Николая Дмитриевича Дубасова в П. Б. и Анну Петровну Палибину в г. Осташкове. Последняя моя любимица и также с 3–4 лет пристрастилась к фортепиано и 8 лет уже играла в концерте, еще далеко не доставая педали. А бывало, на вечерах увижу я новые ноты и попрошу кого-нибудь из больших, ученых пианисток разыграть… они отнекиваются; я посажу мою любимицу, и она a livre ouvert[36] сыграет превосходно! Я спрошу: «Как это ты можешь, так бегло читать ноты?» Она пренаивно ответит: «Я и сама не знаю!.. Мне кажется, так надо».

Однако я слишком увлеклась талантливыми людьми и чуть не потеряла нить рассказа. В 39 году была свадьба вел. кн. Марии Николаевны с принцем Лейхтенбергским; были разные увеселения, и — не помню почему — вместо 1 июля, как всегда бывало, Петергофский праздник был отложен до 11 июля. А наш отпуск был до 5-го. В. М. Самойлов умолял остаться до 11-го, чтобы я с его семейством поехала в Петергоф, а он с мужем в любимое место, на лодочке, в пустынь Преподобного Сергия, и, верно, многие знают следствие этой несчастной поездки. Сделался сильный вихрь, лодку перевернуло, и почтенный, добрый Василий Михайлович нашел смерть в любимом путешествии, а моего мужа Господь сохранил. Софья Васильевна, жена покойного, уведомляя нас о своем несчастии, писала, что последние его поцелуи достались мне, потому что он был восхищен моей игрой в роли Офелии.

В начале 1841 года скончалась прелестная В. Н. Асенкова. У брата тоже летом был бенефис[37], и он снова звал нас, а чтобы не всегда нам тратиться в его пользу, он писал, что директор позволяет мне сыграть несколько раз и даст бенефис. Конечно, мы поехали еще с большим удовольствием. Публика приняла меня очень хорошо! И разнесся слух, что меня перевели на место В. Н. Асенковой. Надо сказать правду, что в это время почти не было хороших драматических актрис: Дюр переходила из балета, Федорова из цирка и ввиду моего приезда пошли учиться к директору, воображающему, что он и в самом деле смыслит что-нибудь в драматическом искусстве! Они обе плакали и говорили, что если я много буду играть, то публика после на них и смотреть не будет. Директор понял справедливость их слов, передал их моему брату и сказал, чтобы я, сыграв в бенефис брата и еше раза 2–3, взяла свой бенефис и уезжала. Я и сама, не желая никому вредить, была рада такому предложению. После 4 представлений мне назначен бенефис; шла новая драма «Жизнь за жизнь!», и В. А. Карат, и все первые артисты с удовольствием участвовали. На репетиции — в день представления — бежит ко мне из кассы К. В. Третьяков, он продавал у меня билеты, и говорит: «Матушка, сходите-ка к директору, спросите, что это значит: сейчас ко мне в кассу приходил чиновник и сказал, чтобы я после спектакля расчета не делал, а всю сумму представил в контору». — «Ну что ж, вы так и сделайте!»— «Нет, нет, — заговорили все артисты, — это какие-нибудь новые штуки, подите к нему и объяснитесь». — «Но как же вы, все будете ждать меня?»— «Ничего, мы подождем, только идите!» Контора, а его квартира напротив, и я отправилась. Но прежде надо объяснить порядок наших бенефисов. Кто берет полный бенефис, у того вычитают только вечерние расходы. У меня сохранились эти листы, из которых видно, что дирекция берет за все, даже за воздух, которым мы дышим, да к этому надо прибавить так назьшаемые на чай или водку бутафорам, капельдинерам, сторожихе при уборных, портным, портнихам, рабочим за кулисами, ламповщикам, кучерам, и найдутся еще желающие поздравить с бенефисом. Такие же расходы и в половинный бенефис, только дирекция вычитает половину сбора по казенной цене, а другая половина и добавочные на места — эти поступают бенефицианту. Всегда выбирается доверенное лицо, которое сидит три, четыре дня в кассе, и к концу спектакля он рассчитывается с театральным кассиром и привозит бенефицианту чистый сбор, а бенефициант отсчитывает ему за труды руб. 25–30, так по крайней мере мы с мужем всегда делали; про других не знаю. Вот при таких-то порядках всех и удивило это приказание: «Принести все деньги в контору!» Являюсь я к директору, он был у себя дома, один, а не в конторе, спрашиваю: «Что значит это небывалое распоряжение?» И он, немного сконфузясь, отвечает: «Да вы так мало играли в пользу дирекции, только 4 раза, не считая бенефиса вашего брата. Между тем уже со вчерашнего дня все билеты проданы, то следует половину взять в дирекцию». — «Брат мне писал вашим именем, что я получу полный бенефис. И мне, как первой артистке, будет совестно против товарищей унизить себя. Если я играла мало — на это была ваша воля, если публика так благосклонно приняла меня и постаралась доказать это, несмотря на жаркое июльское время, то опять и в этом я не виновата и даже не смею относить этого к моему таланту, а слышала, что многие, нарочно приехав с дач, говорят: «Мы слышали, что Орлова останется на место Асенковой», — но когда увидали в афише, что «последний раз перед отъездом» — то поспешили посмотреть ее». Видя справедливость моих слов, он начал в другом тоне: «А знаете ли, я советовал бы вам совсем остаться в Петербурге». — «Что же буду я здесь делать и заслужу ли такую же любовь, как в Москве, где меня называют: «Любимое дитя Москвы!» — «Но здесь вы получали бы гораздо больше; здесь, при царском присутствии, служить лестнее… и здесь есть одно лицо, которое очень бы желало видеть вас в П. Б.». — «Приятно слышать, но кто же это?» — «Кн. Петр Мих. Волконский». — «Помню, он меня и маленькую очень любил!» (Когда он, приехав в Москву, посетил театральное училище — мне было лет 12. Приехал он к обеду; мне приказали читать перед обедом «Отче наш», и он только со мной и разговаривал. Спросил что-то стоявшую возле Ан. Федорову, та ответила как-то глупо, и он все меня расспрашивал, а я, отвечая, все глядела ему на грудь… «Что вы так пристально сюда смотрите?» — спросил князь, опуская глаза. «Любуюсь и радуюсь, что вижу двух государей!» У него на левой стороне были 2 портрета, Ал. I и Ник. I, осыпанные бриллиантами.) Гедеонов на мои слова ответил: «Ну, тогда вы нравились ему как девочка, а теперь он страстно любит вас, как красавицу и проч. и проч.». Наговорил мне множество комплиментов и даже прибавил: «Вы, конечно, знаете, в каком довольстве и почете живет m-me Бурбье? (франц. актриса, бывшая на содержании у кн. Волк.)». — «Вы, кажется, забыли, ваше превосходительство, что у меня есть муж и что не всякая женщина любит жить на чужой счет». — «Да вы только переходите к нам, а там, хоть для шутки, вы окажите свое внимание, так что и муж не узнает». — «Прошу извинить, вещами, касающимися чести, я шутить не умею», — с этим словом поклонилась и вышла. Все артисты и муж бросились ко мне: «Ну что? что?» — «Да ничего — глупости!.. пусть делает как хочет». Бенефис торжественно кончился! Ни на другой, ни на третий, ни на четвертый день мне денег не присылают, а отпуск кончается, надо ехать. Нечего делать, поехали к директору откланиваться. Надо заметить, что у всех бенефициантов принято правилом на другой день бенефиса ехать благодарить директора! Мы этого не сделали, благодарить было не за что. Он встретил нас несколько сконфуженно и строго, м. б., думал, что я передала мужу о деланных мне предложениях насчет кн<язя>, но я, зная его горячий характер, ничего ему не сказала. «Что же вы до сих пор не являетесь, я вас ожидал!»— «А мы от вас ожидали решения и, не дождавшись, приехали проститься — завтра мы уезжаем». — «А деньги? Они в ваших распоряжениях. Я велел присчитать вам, к половинному бенефису — поспектакльную плату». — «Благодарю вас! Этого мы не знали, да и не желаем. Если нельзя, как было обещано, отдать весь сбор бенефиса, то нам ничего не надо». Видно, что он очень разгневался, и сказал: «Я напишу Загоскину, вашему директору!» — «Все, что вам угодно. Директор слишком хорошо нас знает и уверен, что мы не сделаем ничего предосудительного». С этим мы откланялись и отправились.