Прасковья Орлова-Савина - Автобиография

• Название: Автобиография
• Автор: Прасковья Орлова-Савина
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1994
• ISBN: 5-280-02461-0

В записках П. И. Орловой-Савиной отражена бурная, наполненная драматическими событиями сценическая жизнь России 1820–1860 годов, «золотого века» русской культуры.

---

Возвратясь домой часу в девятом пить чай, нашла у себя Браилку, который пришел просить меня завтра обедать, а также и моих хозяев. Одиннадцать часов; пора спать.

А вы посидите, потолкуйте, Бог с вами!

10-го июля. По окончании дел по больнице Господь привел быть у обедни. Жара невыносимая! При всем желании почти невозможно ходить по другим домам. До двух часов просидела дома, читала, приготовляла бинты и после, вместе с хозяйкой, поехала к Браилке. Это на нашей улице, домов через шесть, но нет возможности дойти пешком. От них возвратилась в пятом часу, отдохнула, но уснуть не могла.

В шесть часов пошла в больницу, сама раздала сахар и хотела идти в другую, но пришел доктор, надо было перевязать раненых; фельдшера не было, и я сама с удовольствием перевязала три раны. Этот труд как будто был мне извинением, что я ходила в другие дома. Другим сама дала лекарство. В это время было семь часов; хозяйка ждала меня, чтоб ехать кататься, и мы поехали, взяв ее маленькую дочку. По возвращении пили с ней чай. Пришел доктор Краузе, и мы много говорили о театре прежнего времени. Он москвич и помнит прежнее. Сейчас разошлись; они сели ужинать, а я поспешила к тебе…

Прощай, мой друг! Помилуй и сохрани вас всех Господь!..

11-го июля. Сегодняшним днем не похвастаюсь. С утра почувствовала себя не совсем хорошо; пошла в свою больницу и не в состоянии была идти никуда более. Жара невыносимая… сорок градусов! Притом такая духота в воздухе, что если это еще продолжится, не мудрено быть чуме! В прежнее время в Симферополе считалось до двенадцати тысяч жителей, а теперь шестьдесят тысяч! И еще к 29-му июля должны прибыть тысяч сто ополченцев! Конечно, это помещается не в одном городе, но и в окрестностях, но базар для всех один, следовательно, все страшно дорого, и как офицеры, так и солдаты большею частью в городе.

Странно, при такой жаре у меня кашель и горло болит. В пять часов после обеда Шуберт привез ко мне молодую актрису Кутузову, чтоб я прочла с ней роль из «Материнского благословения». Это идет в четверг, 14-го июля, в его бенефис. Я прочла раз. В семь часов она ушла, а я побывала в своей больнице и оттуда перелезла через забор в немкином саду (такое местное название) и навестила солдатушек в доме Орлова. Двух перевязала, видя, что у них свалилась перевязка, и после долго с ними толковала о военных делах. Это очень приятно, но одно досадно: каждый хочет поговорить «с барыней и сестрицей», и потому говорят все в один голос. Они, голубчики, очень сердятся на эту войну и говорят: «Что это за война, что нейдут близко, а только кидаются «дурами»! Хорошо еще, что Бог хранит! Наши два солдатика несли котел с кашей, а она и бух, дура, в нее, после ее и разорвало, да хорошо, что никого не убило!»— «А у нас артельщик нес водку, так его, бедного, разнесло пополам; а другой товарищ спал, а она бух на него, так оба и взлетели на воздух, индо выше дерева!» А другой рассказывал, как он вел пленного француза, а тот вошел в город, поглядел, обратился назад и сказал (по-русски): «Дурак француз! бомба да бомба — а Севастополь цел!» Им-то так и кажется, что он цел, а между тем там стоят только некоторые стены, а внутренность вся разбита. Все начальники живут на северной стороне, а там только несчастные солдатушки под батареями.

12-го июля, пять часов. Утром был такой жар, что я почти все лежала. Доктор прописал лекарство, и я должна сидеть дома. Только сию минуту, соснув немного после обеда, встала и не могла, чтоб хотя на минутку не навестить своих голубчиков. Девять человек перевели в другую больницу, а одного несчастного отправили в холерную, и он там тотчас же умер. Бог знает, что с ним сделалось? Верно, наелся груш или слив.

Хочется мне теперь написать к Ал. Ив. Казначееву, да не знаю, достанет ли сил? Чувствую большую слабость. половина одиннадцатого ч. Ничего не написала, потому что пришли сказать, что привезли новых больных осьмнадцать человек. Я сама пошла, велела купить галет, приготовить самовар, и когда надо было наливать чай, я увидела, что он как вода, посмотрела в чайник и увидела, что это чай старый, высушенный. Конечно, я очень рассердилась, сделала выговор тому, кто так безбожно мошенничает. На это замечание он ответил: «Вот, важное дело: старшие-то и больше нас крадут — да им ничего не говорят!» Сознавая истину его слов, я только заметила ему, чтобы он хоть Бога побоялся.

После страшного дела 6-го июня привезли множество раненых иностранцев и почти всех поместили в доме губернского правления — вверху; а наши солдатики лежали внизу. Долго наши бедные страдальцы с терпением смотрели, как иностранцам проносили мимо их прекрасную пищу, табак и разные лакомства… наконец, стали роптать и просили, чтобы их хоть в разные дома разместили. Так и сделали: для французов отделали дом Ревельоти и всех туда перевезли. Там я уже редко посещала их, а здесь — как по просьбе начальства, так и по чувству сострадания — часто утешала их, раздавая любимую ими лакрицу, сахар, книги, бумагу, карандаши, карты и некоторым — деньги на пироги, которые приносили им продавать. Не забуду, как один, очень молодой араб, обрадовался, когда я дала ему несколько серебряных монет: брал деньги в зубы, подбрасывал их вверх, делал мне ручкой и не знал, чем выразить свою радость…

Однажды вхожу я к иностранцам и слышу кто-то говорит: «du sucre — сахар, du beurre — масло, de Геаи — вода…» При моем входе — замолчали, но я увидела написанные французскими буквами русские слова: sachar, maslo, voda и проч. Оказалось, что его учитель поляк, который, впрочем, не сознался, что он говорит по-русски, а сказал, что будто его также кто-то выучил писать эти слова. Разумеется, я не поверила, а поняла, что ему неловко.

Боже мой! Каких только ран не насмотрелись мы там! Показали мне нашего солдата с завязанным лицом и еще, смеясь, рассказали, что он сильно зевнул и в это время пуля пролетела навылет в обе щеки и, как уверял доктор, не тронула языка, и он надеялся на его выздоровление. Fit^ не забыть упомянуть, как, входя в губернское правление, я увидела, что отправляют наших раненых в дальние места на излечение. Видя, что слишком бесцеремонно обходятся при переноске с солдатами, поворчала на служителей и помогла ген. Остроградскому размешать их. Тут обратили мое внимание на сидящий обрубок и объявили, что у него отрезаны и руки и ноги!.. Я с участием обратилась к нему и сказала: «Бедняжка! я думаю, ты просишь Бога, чтобы Он послал тебе смерть…» Но обрубок очень спокойно отвечал: «Что вы это говорите, матушка! Да я еще жить хочу». — «Да как же, и чем ты будешь питаться». — «Господь милостив! Батюшка царь прокормит, а добрые люди помогут есть».

Признаюсь, этот урок веры и терпения вызвал у меня слезы!

И завтра должна буду встать раньше обыкновенного, чтоб самой этим заняться. Мне, благодаря Бога, лучше; только слабость. Лекарство доктор прописал прегадкое, а делать нечего — надо все выпить!

Христос с тобою!

13-го июля. Благодарение Господу, мне лучше, только слаба немного. Утром, справя все в моей больнице, поехала в Дворянское собрание, отвезла табачку, корпии, бинтов и проч. Оттуда проехала в аптеку, взяла разные медикаменты, назначенные для дома Федорова от комитета; сама раздала так называемые капли императрицы, т. е. те, которые она прислала от холеры.

Бывши в Дворянском собрании, заказала живущему там чиновнику сделать триста пирогов для пятницы Мария Ивановна Княжевич желала угостить чем-нибудь несколько больных в день Ангела своего мужа и поручила мне это сделать. Знаю, что в прежнее время подобные дни справлялись в Дворянском собрании и приглашался весь город, чтоб танцевать… В настоящее время дом уже наполнен кавалерами, и, как нарочно, в большой танцевальной зале лежат все безрукие и безногие!.. Тут я решилась справить этот день. Доктор Краузе дал мне совет, что и как устроить. Мария Ивановна хотела дать десять рублей серебром, я желаю дать то же самое; а <так> как, по здешней дороговизне, и этого мало, то Краузе просил позволения остальное взять на себя. Он очень хорошо принят и обласкан у них. При этом будет угощение и в моем доме. Также в упомянутых больницах я заказываю молебен, равно и в церкви хочу отслужить, если Бог поможет.

До обеда ездила с хозяйкой, купила два пуда табачку, чтобы раздать на прощанье моим голубчикам. Бутылку красного вина купила французам, потому что давно обещала. Вечером опять давала лекарство и велела напоить всех малиной с ромашкой; тут была рассержена враньем фельдшера и гадким супом, который принесли для больных. Тяжело видеть это мошенничество и не иметь возможности помочь!.. Конечно, я сказала это главному доктору, а он смотрителю; тот поехал распекать подрядчика… а все-таки больные были голодны, и вперед ничего хорошего не последует, потому что рука руку моет. Вот доказательство: в продолжение девяти месяцев, как продолжается война, из одного Симферополя положено в ломбард шесть миллионов серебром!.. А сколько таких, которые поумнее и до поры до времени держат деньги при себе!.. Страшно… за человека страшно!.. Хотя и тяжело знать это, но лучше уехать и не видать. Много еще придется мне вам порассказать, если даст Бог свидеться. Чего буду надеяться, после стольких милостей, оказанных мне милосердным Господом! Сегодня получила письмо от маменьки и от Николая Ивановича Греча, а завтра жду от тебя, мой друг!