Андрей Степаненко - Еретик

• Название: Еретик
• Автор: Андрей Степаненко
• Жанр: Исторические приключения

Историю пишут победители. Но меня больше интересует мнение тех, кого победители «выдавили за кадр». Поэтому роман местами антиисторичен.

Летописцы уготовили Амру ибн аль-Асу иную, чем в романе, судьбу: проигрыш в мятеже, спасение жизни ценой униженного выставления своих ягодиц на волю победителя, долгую жизнь в позоре и смерть в своей постели.

Странная судьба для человека, вышедшего на Византию с 2500 воинов, спасшего родину от голода, а мусульман от физического исчезновения, давшего исламу толчок по всей Северной Африке, а затем и далее — на Сицилию и в Испанию, посмевшего отказать халифу и решительно вставшего на защиту покоренных народов от грабежа. Такие люди не умирают своей смертью и, тем более, не подставляют ягодиц.

---

— Да, все они уверовали в Единого, — ответил вождю Симон и двинулся к Босфору, вслед за нарушителями данного Амру слова.

Нарушителей было много — в основном, те, кто поумней. Видя, что здесь, на заснеженном поле их ничего, кроме чумы и смерти не ждет, они пересекали узкий пролив и переходили на ту сторону. Многие знали из рассказов, что на той стороне тоже есть горы, поля и пастбища, какие-то люди и какая-то еда.

Симон подошел к воде и замер. Он бывал здесь трижды и помнил узкий морской пролив быстрым и теплым. Сегодня по нему с хрустом двигались ледяные глыбы — то серые, то голубые, а то и зеленые, — вероятно, из разных рек Понта Эвксинского. Лед он тоже помнил — видел в горах, почти такой же толщины.

«Сколько здесь? Локтей шесть-восемь?»

Никогда не видевшие ледохода варвары испуганно гомонили, возбужденно подбадривали друг друга, однако, наступать на этот ужас никто не решался. Симон огляделся. Он знал, что произойдет, когда они станут входить в маленькие города на той стороне: сначала резня, затем дележ еды и женщин, затем хмельные танцы на площадях, а в конце опять резня — теперь уже за передел власти внутри племен. Огромное богатство, само валящееся в руки, кружило головы всем — не только варварам.

В любой другой ситуации он бы не стал подавать пример и показывать, как это следует делать, но сегодня ставкой была Царица Цариц, и он вздохнул, глянул в небо и двинулся по скользкому, убегающему из-под ног льду. И — он еще не дошел до середины — варвары закричали, заголосили и, подвывая от ужаса, побежали вслед за ним.

* * *

Долгой дорогой в Константинополь Кифа признал главное: никто в Ойкумене не занимается главным — собственно Спасением. Папы и Патриархи думали только о власти и деньгах. Теософы устраивали кровавые побоища из-за мелких парадоксов и обходили молчанием чудовищные логические провалы в Писаниях. Аскеты тренировали собственные горячо любимые дух и тело, совершенно не заботясь об остальных. Ну, а люди, обычные люди с ужасом смотрели на оранжевое зарево над головами и ждали конца всему сущему.

— Ну, и кто тогда будет Спасать?

Даже пророки и праведники, вроде его собственного, забитого камнями учителя, не годились для этой цели, — ибо часто, слишком часто не умели спасти даже самих себя. И лишь Кифа — пожалуй, один-единственный человек во всей Ойкумене — мог теперь сформулировать предстоящую задачу.

Главное, было совершенно очевидно, почему Господа в последние столетия не видно и не слышно: Творец явно отпустил своих овец на вольное пастбище — до поры до времени. Ну, а поскольку овцы сами собой управлять не могут, он же учредил для них юридически полномочного управителя — Церковь.

Кифа улыбнулся. Церковь действительно напоминала ему солидную нотариальную контору, коей Владелец сего дома доверил свое имущество, своих рабов и своих овец и козлищ. Понятно, что когда-нибудь Хозяин вернется, и все овцы и козлища будут пересчитаны, а их судьба будет переопределена. А пока… пока выходило так, что Церковь не справляется.

Кифа поджал губы. Это был важнейший из сделанных им выводов. Несмотря на все усилия Церкви Христовой донести Божьи заповеди до самых дальних уголков Ойкумены, человек отчаянно нуждался в Спасении! И — Симон был прав — для Спасения заповеди определенно были бесполезны. Ибо не могли эти заповеди сделать козлищ овцами, а овец спасти от гнева Бога-Отца. Для Спасения нужна была живая кровь Искупителя.

* * *

Первый, кто пришел выразить Костасу соболезнование, — вопреки всякому протоколу — был Филагриус.

— Ваш отец уже, наверное, в раю, — склонил голову казначей, — и целует ноги Иисусу.

— Что случилось? — насторожился Костас.

Первой к нему должна была подойти его жена Грегория, затем — ее дядья, затем ее братья, затем ее сестры, затем племянники… ритуал был строго расписан.

— От вас утаили главное, — тихо произнес казначей. — Елену. И она сейчас прямо здесь, в Константинополе.

— Какую Елену? — не сразу сообразил Костас и вдруг вспомнил какой-то давний слух — его передавали шепотом, с риском потерять голову. — Что… ту самую?!!

Казначей безмолвно склонил голову еще ниже.

— И где она в точности? — глотнул Костас.

Если то, что говорили о Елене, правда, хотя бы наполовину, с Мартиной можно было уже не считаться.

— Я не знаю, где она теперь. Я знаю только, что ее приводили к вашему отцу перед его смертью.

«И почему отец ничего мне не сказал?»

Наиболее вероятной казалось версия, что Ираклий обделил Костаса и предназначил Елену старшему сыну Мартины. В такой ситуации Папа пойдет на мировую однозначно, уже потому, что рожденный от Елены Царь Царей будет на одну восьмую часть итальянец.

— Что еще скажешь? — заметил Костас многозначительный блеск в глазах Филагриуса.

— Деньги, — так же тихо произнес казначей, — у патриарха Пирра есть свободные деньги. И ваша матушка Мартина…

— Она мне не мать, — отрезал Костас.

— Мартина знает об этих деньгах. Там очень много: хватает и на флот, и на войну.

— Ты уверен? — собрался Костас в комок.

— Я казначей, — улыбнулся Филагриус, — я умею считать не только свои деньги, но и чужие. У патриарха очень много свободных денег.

Костас поджал губы. Он видел, что Филагриус втягивает его в конфликт со своим старым противником, но если все сказанное — правда, с деньгами Пирра и Еленой в качестве жены Костас мгновенно станет первым из первых.

* * *

О том, что Елену все-таки разыскали, Мартина узнала от патриарха Пирра.

— Мне не все известно, Мартина, — честно признал патриарх, — но, похоже, ее приводили к смертному одру Ираклия.

Елена нахмурилась.

— А она действительно так родовита?

— Да, Мартина. Более родовитой женщины в Ойкумене быть не может.

— Костас о ней знает?

Пирр лишь пожал плечами.

— Трудно сказать. Скорее, нет. Если бы знал, вышел бы шум, а пока в Константинополе тихо.

Мартина задумалась. Она бы не рискнула вводить такую женщину во власть, даже в качестве жены своего сына. Слишком родовита. На ее фоне держащие страну аристократы стали бы выглядеть мелкими самозванцами, и вся система управления Византией просто развалилась бы на кусочки.

Мартине вообще в последнее время казалось, что Ираклий прав, и власть — оружие обоюдоострое: думаешь, победил врага, а на самом деле, подрезал себе ноги. Так часто выходило в последнее время, а уж церковный раскол проходил именно так.

— Ее следует найти и убить.

— В моих монастырях ее нет, — покачал головой патриарх, — тебе хорошо бы переговорить со своими людьми во дворце.

— Благодарю тебя, — кивнула Мартина, но патриарх не уходил, — что-нибудь еще?

— Филагриус, — тихо произнес патриарх, — он попытается сделать переворот.

— Исключено, — отрезала она, — Ираклий предусмотрел в своем завещании каждую деталь.

Патриарх скорбно поджал губы.

— Ираклий не мог предусмотреть вливания такого количества денег, какое уже тратит на Костаса этот казначей. Я не могу этому помешать, я просто хочу, чтобы тебя не застали врасплох. Жди переворота.

Мартина хмыкнула. Она ждала. Слишком уж хорошо знала она своего пасынка.

* * *

Симон оказался в Константинополе только в конце назначенного Сенатом трехдневного траура. Осажденная столица не открывала ворот, а едва ему, подчиняясь наведенному приказу, пытались бросить сверху веревочную лестницу, жертву наваждения убивали те, кого Симон отсюда, снизу не видел. И когда он все-таки вошел, Ираклия уже хоронили в Церкви Святых Апостолов.

Симон затесался в толпу у храма, и достаточно быстро выяснил главное: о Елене все еще не знают. Народ говорил о завещании императора, о том, что престол поровну поделен меж двух сыновей императора от двух разных его жен — 28-летним Костасом и 15-летним Ираклонасом. Мартине, как говорили, назначена роль императрицы и матери обоих — в точном соответствии с законами.

«И в чьих руках Елена?»

Сколько он ни прислушивался к себе, а ответа не слышал, — так, словно о существовании Елены вообще никто не знал. Чтобы проверить эти свои ощущения, Симон даже пробился на ипподром, — там как раз происходило обсуждение судеб верховной власти.

— Где сыновья Ираклия?! — кричали с мраморных скамеек представители знатнейших родов. — Покажи их, Мартина!

— Ираклий доверил империю мне, — резонно возражала Мартина, — со мной и будете разговаривать. Что вы хотите спросить?

— Пусть приведут сыновей императора! — волновалось собрание.

Симон постарался успокоиться, настроился на Мартину и понял главное: она о Царице Цариц знает, и, более того, намерена ее убить.

— Хорошо, будь по-вашему, — согласилась Мартина.

Привели сыновей императора, и Симон тут же отметил, что о Елене знает и Костас. У него на Царицу Цариц были совсем иные, сугубо личные планы. Но главное, что почувствовал Симон, и Мартина, и Костас были в растерянности. Они оба опасались, что их планы в отношении Царицы Цариц неосуществимы.