Аиссе - Письма к госпоже Каландрини

• Название: Письма к госпоже Каландрини
• Автор: Аиссе
• Издательство: Наука. Ленинградское отделение
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1985

Предлагаемая читателю книга – признанный «маленький шедевр» французской прозы. Между тем литературным явлением он сделался лишь полвека спустя после смерти его автора, который и не помышлял о писательской славе.

Происхождение автора не вполне достоверно: себя она называла дочерью черкесского князя, чей дворец был разграблен турками, похитившими её и продавшими в рабство. В 1698 году, в возрасте четырёх или пяти лет, она была куплена у стамбульского работорговца французским посланником в Османской империи де Ферриолем и отвезена во Францию. Первоначальное имя черкешенки Гайде было изменено на более благозвучное – Аиссе, фактически ставшее её фамилией.

Письма Аиссе к госпоже Каландрини содержат множество интересных сведений о жизни французской аристократии эпохи Регентства, написаны изящным и одновременно простым слогом, отмечены бескомпромиссной нравственной позицией, искренностью и откровенностью. Первое их издание (в 1787 году) было подготовлено Вольтером; комментированное издание появилось в 1846 году.

---

Госпожа де Тансен [100] по-прежнему больна, но я очень боюсь, как бы почтенная ее сестрица не преставилась раньше. Она со дня на день становится все более прижимистой. Чувствую я себя не слишком хорошо, все худею. А ведь здоровье – главное наше достояние; оно позволяет нам выносить тяготы жизни. Горести действуют на него пагубно, как это явствует из вашего примера, и не делают нас богаче. Впрочем, в бедности нет ничего постыдного, когда она есть следствие добродетельной жизни и превратностей судьбы. С каждым днем мне становится все яснее, что нет ничего превыше добродетели как на сей земле, так и в мире ином. Сама я, на свое несчастье, не всегда могла похвалиться благонравием, но я преклоняюсь перед людьми добродетельными, я восхищаюсь ими, и лишь горячему желанию быть к ним причастной обязана я всякого рода лестными отзывами о себе; сострадание, с коим все относятся ко мне, позволяет мне чувствовать себя не столь уж несчастной. Мне теперь останется не более двух тысяч франков [101], и я уже примирилась с тем, что придется отказаться от вещиц, доставлявших мне более всего удовольствия. Украшения и бриллианты мои проданы, но ведь вы, сударыня, вы уже давно отрешились от всего этого. У вас куда больше, чем у иных, всяких причин для огорчения, и вы более иных достойны жалости, но вас должно утешать сознание, что вам не в чем себя упрекнуть – вы исполнены добродетели, вы любимы и почитаемы, а значит, у вас и больше друзей. Берегите их, сударыня, и берегите свое здоровье – то и другое суть сокровища неподдельные.

Госпожа де Парабер, бросив своего любовника, ныне возложила сию обязанность на д'Аленкура. Г-н де Нель позволил себе по отношению к принцу де Конти довольно неуместные шутки, и хотя принц приказывал ему замолчать, тот все не унимался. Его высочество, разгневавшись, хотел бросить ему в лицо тарелку. Г-н де Нель принес принцу свои извинения, которые встречены были довольно нелюбезно – принц в ответ сказал, что-де напрасно погорячился, потому что с трусами надлежит поступать, как с назойливой собакой, попросту дать пинка; а ежели г-н де Нель этим ответом не удовлетворен, то знает, где его найти, У госпожи де Нель состоял в любовниках г-н де Монморанси [102] – связь эту устроил в свое время Рион [103], теперь он счел своевременным ее разорвать и подсунул своему приятелю госпожу де Буффлер [104]. Госпожа де Нель в отместку, дабы поставить его в глупое положение, пустила слух, будто Рион зарится на королеву. Тот был этим так задет, что поспешил к кардиналу [105],чтобы оправдаться. Видите, чем забавляются наши прекрасные дамы и наши кавалеры. Герцог со своей стороны наслаждается жизнью в Шантильи [106]. Госпожа де При выслана в свои владения [107], где выплакала себе все глаза, и утешается, читая и перечитывая сей прелестный указ о рентах. Наш король все так же привержен к охоте. Королева в тягости. Вот вам и все светские новости. Как непохож ваш город на Париж! Там у вас царствуют здравомыслие и добрые нравы, здесь о них не имеют понятия.

Не так давно произошел любопытный случай, вызвавший много толков; хочу вам о нем рассказать. Месяца полтора назад Изе, [108] здешний хирург, получил записку, в которой просили его прибыть к шести часам вечера того же дня на улицу По-де-Фер, что возле Люксембургского дворца [109]. Он отправился туда; там уже ждал человек, который привел его в какой-то расположенный поблизости дом, ввел в сени, а сам вернулся на улицу, заперев снаружи дверь; Изе начал удивляться, почему же его не ведут к больному. Но тут появился привратник и сказал, что его ждут на втором этаже, пусть он поднимается туда. Открыв дверь, вошел он в прихожую, всю обтянутую белым; навстречу ему вышел лакей, писаный красавец, весь в белом, завитой и напудренный, с белым кошельком для волос [110], двумя белыми тряпицами в руке и заявил, что ему приказано обтереть хирургу башмаки. Изе отвечал, что в этом нет нужды, он-де только из носилок [111],и башмаки у него чистые. Однако лакей возразил, что в этом доме соблюдается особая чистота и сия предосторожность необходима. После этой церемонии препроводили его в комнату, тоже всю обтянутую белым, и другой лакей, одетый точно так же, как и первый, снова проделал всю церемонию с башмаками. Затем ввели его в обширные покои, где всё решительно – постель, ковер, обивка стен, кресла, стулья, даже пол были белыми. Здесь, у камина перед огнем сидел какой-то высокий человек в белом ночном колпаке, белоснежном халате и в маске – тоже белой. При виде Изе сей странный призрак буркнул: «А в меня бес вселился» и больше ни звука не произнес, а взял со столика лежащие там шесть пар белых перчаток и начал одну за другой натягивать их себе на руки – и так целых три четверти часа. Изе сделалось жутко, но еще больше напугался он, когда, оглядевшись, заметил в комнате различное огнестрельное оружие; тут его стало так трясти со страху, что он принужден был сесть, чтобы не упасть. Наконец, встревоженный молчанием фигуры в белом, спрашивает он, зачем его сюда призвали, пусть скажут, чего от него хотят, его ждут другие больные, время его принадлежит им. На это фигура в белом сухо отвечает: «Какое вам до них дело, коли здесь вам хорошо заплатят» и опять замолкает. Еще четверть часа проходит в молчании; наконец привидение дергает шнурок звонка. Являются оба белых лакея; он велит им принести бинтов и приказывает лекарю, чтобы тот отворил ему кровь и выпустил пять фунтов крови. Изе, удивившись такому количеству, спрашивает, какой врач прописал ему столь обильное кровопускание. «Я сам», – отвечает привидение. Опасаясь, как бы от волнения не поранить пациента, Изе предпочел отворять ему кровь не на руке, а на ноге, что менее опасно. Приносят горячей воды; белое привидение снимает с себя пару белых нитяных чулок, очень красивых, затем вторую, затем третью и так одну за другой шесть пар и, наконец, касторовые карпетки на белой подкладке, после чего взору Изе открывается красивейшее колено и красивейшая нога, и у него при этом вовсе нет уверенности, что это не женская ножка. Он пускает кровь; когда наполняется второй тазик, больному становится дурно. Изе хотел было снять с него маску, чтобы открыть доступ воздуху, однако лакеи этому воспротивились. Больного в обморочном состоянии кладут на пол, Изе накладывает ему на ногу повязку. Придя в себя, человек в белом велит согреть себе постель, и после того как это было сделано, ложится в нее. Изе щупает ему пульс, слуги выходят. Раздумывая над странным приключением, он направляется к камину, чтобы почистить свой ланцет, как вдруг слышит позади себя шум и в висящем над камином зеркале видит человека в белом, который скачет вслед за ним на одной ноге и вот-вот его настигнет; Изе цепенеет от ужаса, а призрак берет с доски камина пять экю, протягивает их ему и спрашивает, доволен ли он. Изе, весь дрожа отвечает ему, что да, доволен. «Ну, а теперь убирайтесь!». Изе не заставил себя долго просить и со всех ног бросился вон из комнаты; в передней его встретили оба лакея, которые, освещая ему путь, то и дело отворачивались, давясь от смеха. Потеряв терпение, Изе спросил их, что означает все это издевательство. «Сударь, – отвечали они ему, – чем вы недовольны? Разве вам не доплатили? Разве вы потерпели какой-либо ущерб?». Они довели его до самых носилок, а он себя не помнил от радости, что все кончилось благополучно. Сначала он решил было об этом приключении молчать, но назавтра явились к нему справиться, как он себя чувствует после того, как пускал кровь человеку в белом. Тут уж он всем стал рассказывать эту историю, не делая из нее больше тайны. Она наделала много шуму; о ней узнал король, а кардинал заставил Изе пересказать ему все с начала до конца. Было множество всяких предположений и догадок – а я так думаю, что все это попросту шутка, которую учинили над хирургом какие-нибудь молодые люди, чтобы его напугать.

Прощайте, сударыня, не сомневайтесь, прошу вас, в моей глубокой вам преданности.

Письмо VII

Из Парижа, 1727.

Напрасно вы, сударыня, обвиняете меня в том, будто я вас забыла, надобно иметь лучшее мнение о друзьях ваших, особливо обо мне, которая так высоко ценит вашу дружбу. Могу поклясться: дня не проходит, чтобы я не вспоминала вас, не пожалела о том, что вы от меня далеко, не строила бы планов о своей к вам поездке, и я буду делать все от меня зависящее, дабы исполнилось то, чего я так пламенно желаю. Ради вас я без сожаления готова покинуть здесь все и всех. Я сейчас в ужасном расстройстве, и это сказывается на моем здоровье – я до того исхудала, что самой страшно. Ведь на меня одно за другим все обрушилось – и смерть моего благодетеля г-на де Ферриоля [112],и болезнь шевалье, который вот уже три месяца страдает астмой, и сокращение пожизненных рент. Вот какое письмо написал он от моего имени кардиналу де Флери. Я не сомневаюсь, что вы найдете его превосходным.

«Милостивейший государь,

Не смею льстить себя надеждой, что ваше высокопреосвященство вспомнит, что я имела честь встречаться с ним, однако хочу надеяться, что необычность моего положения вызовет в нем чувство сострадания и он простит мне свободу, с коей я решаюсь изложить свои обстоятельства. Г-н де Ферриоль привез меня из Турции, когда мне было четыре года и, воспитав как собственную дочь, в довершение своих благодеяний пожелал оставить мне некоторое состояние, которое позволило бы мне вести образ жизни в соответствии с полученным мною воспитанием. С одобрения и согласия всего семейства де Ферриоль он завещал мне четыре тысячи ливров пожизненной ренты. Ныне, милостивейший государь, у меня сокращают более половины упомянутой суммы, вследствие чего я потеряю то, что доселе доставляло мне спокойствие и независимость, коими моему благодетелю угодно было обеспечить меня. Осмеливаюсь умолять ваше высокопреосвященство, чтобы со мной поступили не по всей строгости закона; не допустите, чтобы лишили меня состояния, являющего собою свидетельство великодушия французов. Если вы пожелаете навести обо мне справки, вам подтвердят, что нет у меня ни склонности, ни способности к обогащению. Прикажите же, чтобы мне оставили то, чем до сих пор я владела на законных к тому основаниях. Тем самым вы дадите мне возможность испытывать к вам то же чувство благодарности, которое испытываю я к тем, кому обязана всем, чем ныне владею, и вечно буду пребывать вашей покорною слугой и т. д.».