Виктор Устьянцев - Почему море соленое

• Название: Почему море соленое
• Автор: Виктор Устьянцев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Морские приключения
• Год: 1975

Виктор Устьянцев — военный моряк, и все его книги рассказывают о моряках современного флота. Это и роман о моряках атомных подводных лодок «Автономное плавание», и повесть о бесстрашных покорителях Арктики «Синий ветер», и отмеченная литературной премией имени А. Фадеева повесть «Курс ведет к опасности», и другие произведения.

И в этой книге В. Устьянцев остается верен теме современного флота. Ее герои — командир ракетного крейсера Виктор Николаев, молодой матрос Костя Соколов, старшина Смирнов и моторист Саша Куклев не просто преданы флоту, они — люди высоких нравственных идеалов, чистые и благородные, смелые и находчивые, всегда готовые к борьбе.

---

Но и Голованов и Ермолин разошлись не на шутку.

— Замазывать недостатки — это, по-твоему, правильно? — наседал Севка.

— А чего же ты раньше молчал? На том же собрании? Не пустил он тебя в город, вот и повело тебя на справедливость. А где она раньше, твоя справедливость, была, а?

Севка неожиданно спокойно признался:

— А ведь ты прав, Ермоша. Верно, где она была? Или я только спьяну такой храбрый?

— Действие второе, картина третья: сцена самоистязания, — торжественно объявил Игорь.

— Погоди трепаться, тут принципиальный разговор.

— Ладно, самоедствуй. Закуси одеколон «В путь» своим гордым самолюбием.

— Игорь, помолчи, тут действительно серьезный разговор.

— Черт с вами, молчу.

Но замолчали все. Игорь иронически улыбнулся:

— Иссякли?

— Почему «иссякли»? — Ермолин опять завелся. — Другой бы как поступил? Поздравил бы Севку с днем рождения, сказал какие-то хорошие слова. А он небось и не знает о том, что день рождения.

— Откуда ему знать? — горько усмехнулся Голованов. — Он вообще ничего не знает. Я вот, к примеру, хотел не только освоить специальность рулевого, но и изучить штурманское дело. В конце концов, у меня среднее образование. А кто мне поможет? Однажды попросил определить место корабля по пеленгам, мне Саблин прямо сказал: это, мол, не твое дело, и нечего соваться.

— Стоп травить! — Игорь поднял руку. — Давайте условимся не нарушать последовательности развития драмы. Идет сцена самоистязания. Полоскать косточки старшего лейтенанта Саблина в помоях кубриковых сплетен будем в следующем действии. Прошу не отклоняться от сюжетной линии.

Молодец Игорешка! А я-то, дурак, тоже хотел рассказать о разговоре с Саблиным.

— Имею к вам, матрос Голованов, один кардинальный вопросик: как вы оцениваете свое личное отношение к службе? Все ли у вас в порядке? Только откровенно!

— А что мне от тебя скрывать? Конечно, не все в порядке. В румпельном отделении — мое заведование, а порядка я там так и не навел, сверху чисто, а по углам — грязь. Даже ржавчину обнаружил. На ЗКП крышка нактоуза на «соплях» держится, давно собираюсь починить, да все руки не доходят. Ну и более мелкие нарушения: обрезал тельняшку, вот видишь — бескозырка не по форме, читал на дежурстве и так далее.

— А у вас, матрос Ермолин, как идут дела? — тоном прокурора спрашивает Игорь.

— У меня список еще длиннее. Да разве для него хочется что-нибудь делать?

— Для кого, для Саблина? А разве вы, матрос Ермолин, Саблину служите? Кому вы служите? Ну, говорите, не стесняйтесь.

— Ну, народу, Родине.

— Вот именно: народу, Родине. И без «ну». Не бойтесь громких слов, они выражают суть. А какого же черта вы тут расхныкались? А ты чего молчишь? — теперь Игорешка напустился на меня. — Или боишься правду в глаза сказать, дружбу испортить? За спиной-то все вы Цицероны, а как в глаза сказать, у вас духу не хватает. Вы что, думаете, мир населен одними Саблиными? Фигушки! — неожиданно заключил Игорь и, аккуратно загнув пальцы, в самом деле показал нам фигу.

Успокоившись, веско сказал:

— Вот что, мальчики. Предлагается такое решение. Слушали: матросов Голованова, Ермолина и Соколова. Ну, чего пялишь глаза? И Соколова. Часть констатировочная: отметили беспринципность вышеозначенных лиц. Часть решающая — постановили: а) навести всем порядок в своих служебных делах, памятуя, что служим не для Пупкина или Саблина, а для народа; б) оценку каждому поступку и действию, своему или другого лица, давать с принципиальных позиций, а не из личных интересов; в) вести борьбу против всякой беспринципности и смело выводить на чистую воду всех проявляющих ее в той или иной форме, не щадя живота своего.

Кто за данную резолюцию, прошу голосовать. Принимается единогласно. А теперь полезем наверх, глотнем по паре унций кислорода.

Мы долго сидели на юте, дымили сигаретами и молчали.

А ночью я слышал, как Аристотель снова плакал.

24

Море опять ходит ходуном, и стрелка компаса мечется как угорелая. Саблин мрачно следит за ней, докуривая сигарету. Какого черта он торчит здесь, на мостике, мог бы спокойно покурить в своей штурманской рубке!

Вот уже несколько дней он мрачен как туча. Но никого не ругает, все молчит, отдавая лишь самые необходимые распоряжения. Об истории с одеколоном никто пока ничего не знает. Значит, все-таки Голованов был прав.

Ермолин подходит к Саблину, спрашивает:

— Товарищ старший лейтенант, куревом нельзя у вас разжиться?

Саблин вынимает из кармана портсигар, протягивает матросу. Ермолин поворачивается спиной к ветру, открывает портсигар, достает сигарету.

— Заодно уж и растопить разрешите. Как говорится, «дайте бумажки, вашего табачку закурить, а то у меня поесть нечего, да и переночевать негде». — Ермолин подмигивает Саблину. Вот нахал!

— А вы спросили у командира разрешение курить на мостике?

— Так точно. Он разрешил.

— И все-таки идите вниз. Вам тут вообще сейчас нечего делать, — как-то устало сказал Саблин. Он, наверное, и в самом деле устал. Третьи сутки мы беспрерывно ходим по штормовому морю, и третьи сутки Саблин не спускается вниз. Только прикорнет в рубке часок-другой и опять, смотришь, «кидает пеленжок», как говорит старпом.

Ермолин спускается вниз, Саблин уходит в рубку. Но вскоре за ним приходит рассыльный и говорит:

— Товарищ старший лейтенант, вас секретарь партбюро приглашает.

Саблин спрашивает у командира разрешение и спускается с мостика.

На мостике остаются вахтенный офицер, командир и я. Командир тоже спит мало. Когда на мостике его сменяет старпом, Николаев, вместо того чтобы спать, идет по кораблю. Утром задержался в турбинном отделении, потом пошел к турбинистам в кубрик, пробыл там до самого обеда. Протасов, заглянув после обеда на мостик, упрекнул командира:

— Так и не спишь? Ну-ну, смотри, свалишься. Мог бы свои научно-популярные беседы и после похода провести.

Николаев усмехнулся:

— Ну и замполит у меня. Прямо Шерлок Холмс. Откуда тебе известно о разговоре?

— А ты спроси у любого, ну вот хотя бы у Соколова, он тоже знает.

— Соколов, знаете?

— Так точно.

Я и правда знал. По кораблю уже прошел слух, что командир рассказывал турбинистам о том, что такое плазма.

— Нам бы тоже хотелось послушать, товарищ командир, — попросил я.

— Соколов правильно говорит, — подхватил Протасов. — Вернемся в базу, расскажешь всему экипажу. Договорились, командир?

— Разве от тебя отвертишься? Ладно, планируй, — согласился Николаев.

— Вот и отлично. Ну, я пойду на партбюро.

На мостике появился Гога, он пришел сменить меня.

Передав вахту Гоге, я пошел искать Игоря.

* * *

В кубрике боцманской команды стоит гвалт. Все стараются перекричать друг друга, и никто никого не слушает. Молчит только мичман Сенюшкин, пытаясь слушать всех сразу. У него-то я и спрашиваю, что тут происходит.

— Диспут, — улыбаясь, говорит мичман. — Подключайтесь.

— А о чем спорят?

— О жизни.

Ответ довольно неопределенный, пробую сам разобраться, о чем идет речь. Громче всех кричит старший матрос Голубев:

— Какая польза, скажем, от натюрмортов? Ими народ не накормишь, надо сначала о хлебе насущном позаботиться, а потом уж натюрмортами баловаться.

— Да пойми же ты, голова, не баловство это! Ты что, вообще против живописи?

— Я не против, я за живопись, но за такую, которая помогает, а не уводит. В войну был плакат «Чем ты помог фронту?». На нем стоит боец с винтовкой и показывает пальцем на каждого. Это нужно, это к совести человека обращено.

— А из музыки ты что — оладьи печь намерен? — наседают на Голубева.

— Музыка тоже разная бывает, — отбивается Голубев. — Скажем, под марш и шагать легче. Или песня. Она и слезу вышибить может. А что толку, если человек целый вечер на скрипке пиликает, а что — не поймешь. Нет, надо ко всему подходить с критерием практической ценности.

— Это — утилитарный прагматизм…

В другом углу разговаривают более мирно.

— Техника настолько задавила человека, что ему и отдохнуть негде. Пошел я в парк, хочу посидеть в тишине, пение птиц послушать, шелест листвы. А тут в громкоговорителе двадцать восемь раз подряд приглашают на карусель, на эстраде в микрофон визжит певица, а на соседней скамейке какой-то тип со «Спидолой» сорок минут рыщет в эфире. Какие уж там птицы, они все разлетелись. Вот во Франции законом запретили пользоваться транзисторами без наушников. По-моему, правильно сделали.

— Может, и правильно. Но при чем здесь техника?

— А вот при том, что все эти шумы-дымы задавили человека, превращают его в робота. Жмет он себе на кнопки, и только, а на него снаружи грохот и дым сыплются. В море и то теперь от этого не спасешься. Какая уж тут романтика! Правильно сказал один наш поэт: