Арон Ральстон - 127 часов. Между молотом и наковальней

• Название: 127 часов. Между молотом и наковальней
• Автор: Арон Ральстон
• Издательство: Азбука-Аттикус, Азбука
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01759-7

Впервые на русском — удивительный международный бестселлер, основанный на реальной драме выживания, основа номинированного на шесть «Оскаров» нового фильма Дэнни Бойла — прославленного постановщика таких хитов, как «На игле», «Пляж», «Миллионер из трущоб» (восемь премий «Оскар» 2009 г.); главную роль исполнил Джеймс Франко.

Арон Ральстон трудился инженером в компании «Интел», но пожертвовал престижной работой и высокой зарплатой ради удовлетворения своей всепоглощающей страсти к дикой природе и неприступным горам. Поселившись в живописном штате Колорадо, он поставил перед собой беспрецедентную цель — зимой, в одиночку покорить все 59 колорадских вершин, превышающих 14 000 футов, а также взойти на высочайшие горы всех штатов в стране. И вот однажды, отдыхая от подготовки к восхождению на аляскинский пик Мак-Кинли (самая высокая вершина Северной Америки), Арон отправился в пустынный штат Юта — покататься на велосипеде и полазать по каньонам. Там в узком ущелье на него скатился тяжелый валун, придавив к стенке его правую руку. 127 часов — столько Арон проведет в каменной ловушке, практически без воды, еды и сна. Рассчитывать на спасателей особенно не приходится — ведь никто не знает, куда именно он поехал; поднять валун — невозможно, весу в нем, наверное, полтонны; что же остается — попробовать самому ампутировать руку?..

---

Когда отошел наркоз, потянулись часы, оказавшиеся худшим периодом моего выздоровления. В ту ночь я дошел до ручки. Семь трубок входили и выходили из меня, и появилось три новых источника боли — от донорских участков и от левой пятки (давление веса моей ноги во время операции пережало какой-то нерв); я не мог уснуть, мне не разрешали ни есть, ни пить, поэтому я постоянно жаловался. Как могло так получиться, что я отрезал себе руку, ни разу не хныкнув, а теперь все, что я мог делать, — это распускать нюни? Медсестры повышали мне дозу наркотиков час за часом, но боль не стихала. В конце концов я не мог связать трех слов в одно предложение; я хотел попросить у родителей прощения за все это нытье, но мои попытки говорить ни к чему не приводили. Мама сидела рядом все это время, шесть часов до рассвета, не сомкнув глаз, и пыталась успокоить меня, но я страдал постоянно, несмотря на наркотики. Утром, когда свет проник сквозь шторы, ее лицо осветилось святым заревом, и я плакал от ее красоты, пока наконец не потерял сознание.

К 25 мая я провел в больнице семнадцать дней, но в конце концов выписался. Меня починили, я набрал почти весь потерянный вес, и заражение в кости проходило. Однако, поскольку мне нужно было ставить капельницы с антибиотиками каждые восемь часов, приходилось ложиться и на полчаса подсоединяться к мешку с раствором. Так продолжалось шесть недель. Даже когда это означало, что нужно вставать ночью, мама с папой всегда были рядом, дабы убедиться, что я принимаю лекарство вовремя. Все, что мне нужно было делать, это сидеть спокойно, но я ненавидел капельницы и слабость, которая от них появлялась, и поэтому редко упускал возможность поныть.

Выздоровление давалось мне тяжело. Не только эти капельницы — все, вместе взятое. Я непрерывно страдал и от фантомной, и от реальной боли, даже на наркотиках. Пока меня накачивали лекарствами, я никогда нормально не отдыхал. Обычно я всю ночь лежал в кровати в полукоматозном состоянии — и не бодрствовал, и не спал. Наркотическое оцепенение не позволяет сознанию перезагружаться в штатном режиме. С каждой новой дозой я рефлекторно отрубался — во врачебном кабинете, между сеансами трудотерапии и физиотерапии, на скамеечке в тренажерном зале клиники, в машине, когда мама везла меня домой. Когда я оживал, это было благодаря тому, что действие наркотиков проходило, и тогда начинались мучения. В итоге я превратился в такого эгоистичного и ворчливого хама, что меня самого от себя тошнило.

Мое пребывание дома было непростым для всех нас. Хотя мы все были благодарны Господу за то, что не лишились друг друга, и радовались оттого, что мы вместе и одна семья, нагрузка взяла свое. У каждого из родителей были свои дела, кроме заботы обо мне. Добавьте к этому мои встречи с врачами, наркотики, вопросы со страховкой. А в довершение ко всему — внимание СМИ и общественности. Нам пришлось снять трубку телефона с рычагов почти на два месяца, мы звонили местным властям, чтобы они приструнили телевизионщиков, которые вели наблюдение за нашим домом. Нервы у нас были вконец измотаны.

В первые четыре недели я зависел от родителей, как ребенок, начинающий ходить. Мне быстро надоели все усилия, связанные с моей новой жизнью, в которой отдых, выздоровление и реабилитация заняли место лыж, альпинизма и концертов. Все дела требовали времени; одно посещение клиники, со всей подготовкой, отнимало у нас с мамой целое утро. А встречи назначались мне сотнями, и все должны были быть согласованы с графиком приема лекарств. Не для того я выкарабкивался из каньона Блю-Джон, чтобы провести свою жизнь в дурмане абсолютного одиночества, напичканного страданиями. Однако именно в это превратились мои дни.

Испытания в каньоне были опасными, но прямолинейными. Как только я выбрался, испытания стали более разнообразными, и первое время я не чувствовал в себе готовности адаптироваться к новым обстоятельствам. Я хотел получить назад свою прежнюю жизнь, но это означало, что я должен как-то справиться с болезнью, с разочарованием и заставить себя что-то активно делать. Избавиться от препаратов — вот что было моей первой целью. В июне, когда большая часть болей от операций уже прошла, я стал постепенно отказываться от анальгетиков. Наконец-то я мог наслаждаться некоторыми признаками свободы — водил пикап, гулял с друзьями, пил большую «Маргариту». Я все больше и больше возвращался к своей самостоятельности и снова «рос» в процессе, похожем на второй пубертат. Мама не хотела меня никуда отпускать, и я не мог ее винить в этом, но мне нужно было получить назад свою независимость, ради нас обоих.

Когда я слез с наркотиков, дело пошло на лад. Я научился завязывать шнурки и даже галстук одной рукой. Я быстро совершенствовался, я натренировался писать левой рукой — печатными и курсивом (до несчастного случая я был правшой). Я начал печатать на ноутбуке пятью пальцами. Мой трудотерапевт заказал мне качающийся нож, и я смог резать мясо. Благодаря разным приспособлениям или новым методам я вновь научился делать почти все, что мне было нужно. Я понял, как заводить часы и застегивать эту хитрую пуговицу на левом манжете рубашки зубами. Однако все еще были дела, в которых мне нужна была помощь. Иногда я был слишком независим для того, чтобы просить о помощи. Иногда, несмотря на то что мне предлагали помощь из лучших побуждений, я хотел разобраться в проблеме самостоятельно. Однажды на кухне я заметил, как моя сестра борется со сложными чувствами, видя, как я пытаюсь почистить апельсин.

— Тебе не нужна?.. — Она не договорила.

— Свободная рука, ты хочешь сказать? — закончил я за нее. — Конечно нужна, глупая; у меня же теперь только одна рука.

Я улыбнулся Соне, и она покраснела. Я достал свой качающийся нож и разрезал нечищеный апельсин на восемь частей, так же как я делал во времена Младшей лиги по футболу. Я незаметно вставил дольку в рот, чтобы корка закрыла мои зубы, и стал прыгать вокруг, изображая гориллу. В тот момент, когда сестра уже решила, что я абсолютно лишился рассудка, я продемонстрировал ей свою идиотскую ухмылку, обнажив апельсиновую корку. Соня поперхнулась от смеха, вода попала в нос и вылетела в стакан, все лицо было мокрым. Это стало нашей коронной шуткой — спрашивать, не нужна ли мне свободная рука, даже если я ничего не делал.

Из-за моего упоминания «Маргариты» на пресс-конференции люди присылали мне различные подарки, как-то с этим связанные: двадцатидолларовые банкноты с желтой наклейкой «На „Маргариту“», подарочные сертификаты в мексиканские рестораны, где делают правильные коктейли. Даже бутылки текилы. Периодически я получал большие посылки, в которых обнаруживались ингредиенты для «Маргариты». Однажды я открыл одну из таких коробок, и ее содержимое буквально вогнало меня в ступор. Я позвал сестру. Помимо бутылок текилы, ликера из апельсиновых корок и смеси «Маргарита», там был аккумуляторный блендер фирмы «Блэк энд Декер». Деваться некуда! Мы с сестрой стали легкомысленно воображать наши возможности — как мы поднимемся на высокую гору, взяв с собой портативный блендер, и будем делать «Маргариту» прямо из снега. Круто, не правда ли? Я крикнул: «Дай пять» — и поднял вверх руки, глядя на сестру. Она тоже подняла вверх руки, готовые уже соприкоснуться с моими, и в самую последнюю секунду, когда мы оба осознали проблему, хлопнула по моей пятерне всеми десятью пальцами.

— Ха-ха! Да ты совсем забыла! — дразнил я ее.

— Нет, ты тоже поднял обе, ты тоже забыл.

Должен сказать, она была права. Мы до сих пор смеемся над этим «дай пять».

Остальные яркие моменты следующих нескольких месяцев совершенно невероятны, даже не могу поверить, что это произошло со мной. Четверо моих друзей и я были приглашены в Денвер на ужин с нашим рок-кумиром Трей Анастасио и восемью ребятами из его группы перед их июньским выступлением в концертном зале Филмор. Еще одна моя любимая группа, The String Cheese Incident, провела большую благотворительную акцию с продажей плакатов для сбора средств на лечение пострадавшего Арона. Под моим именем прошел июльский концерт в Санта-Фе, Нью-Мексико. Этот концерт собрал семнадцать тысяч долларов в пользу пяти волонтерских поисково-спасательных групп из Юты, Колорадо и Нью-Мексико, которые помогали меня искать. Кристи и Меган, две девушки из Моаба, которых я встретил в каньоне Блю-Джон, тоже пришли на концерт, как и мои родители с сестрой, и просто умопомрачительное количество моих друзей.

Свое возвращение в горы я начал с визита на лавиноопасный участок горы Резолюшн. Там мы нашли вещи, которые мы с Чедвиком и Марком потеряли в феврале в лавине пятой категории. Нашелся даже мой цифровой фотоаппарат «Сони», который сразу же после замены батареек начал работать — несмотря на удар лавины и тот факт, что камера протаяла через трехметровый снежный покров, лежала под дождем и солнцем, ее грызли сурки. Она до сих пор делает отличные фотографии. (Молодцы, «Сони».)