Энтони Берджесс - Восточные постели

• Название: Восточные постели
• Автор: Энтони Берджесс
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Контркультура
• Год: 2002
• ISBN: 5-9524-0032-9

В романе-ностальгии «Восточные постели» повествуется о драматическом взаимопроникновении культур Востока и Запада. Эпоха британской колонизации сменяется тотальным влиянием Америки. Деловые люди загоняют на индустриальные рельсы многоцветный фольклорный мир Малайи. Оказавшись в разломе этого переходного времени, одиночки-идеалисты или гибнут, так и не осуществив своей мечты, как Виктор Краббе, или, как талантливый композитор Роберт Лоо, теряют дар Божий, разменяв его на фальшь одноразовых побрякушек.

---

Комиссар полиции, просвещенный обучением в Британском полицейском колледже, прикинулся скандализованным. Зацыкал языком над преступлениями: самоубийство, богохульство, извращения.

В полицейском управлении особенно оценили простое свидетельство Манипенни.

— Так я и знал, что с ним будет что-нибудь в этом роде. Он смеялся над бабочкой.

В любом случае, Краббе списали без большого труда. Краббе умер. Кое-кто сожалел о его смерти, впрочем, мало оплаканной. Розмари считала, что рано или поздно он должен был познакомить ее с кем-то приемлемым, или, может быть, вконец устав, сам с ней сойтись, законно припасть к груди. Роберт Лоо отчасти чувствовал себя обманутым, так как Краббе много обещал и мало сделал. Сеид Омар помнил что-то насчет возможности в Министерстве образования, которая теперь вряд ли возникнет. Белые люди обманывают, умирают, уезжают или забывают. Больше того, денег у мертвого не займешь. Повар Краббе несколько недель сидел без работы, что было весьма неприятно. Лим Чень По раз-другой прочитал англиканскую молитву, не слишком формально. Малаец, которого обучал Краббе, занял теперь его место с фанфарами и коктейлями, обнаружив неплохую возможность сваливать вину на усопшего неверного, растерявшего письма и клавшего папки не на свое место. Приближался великий золотой день Независимости.

В доме у Розмари цветы и Джалиль. На письменном столе Розмари едва начатое письмо, два слова «мой дорогой», начинавшие расплываться во влажной жаре.

— Ну, — в астматическом триумфе прохрипел Джалиль, — кто на вас женится. Я вам говорю, никого не осталось. Один я женюсь.

— Ооооох, уходите, Джалиль, вы гадкий и ужасный, я за вас не пойду, будь вы последним на свете мужчиной. Я велела, чтоб ама вас не пускала. О, какие дивные цветы. — Кошки стояли, нюхали, обследовали.

— Я последний мужчина. Пойдете за меня.

Розмари взглянула на него.

— Я слишком себя уважаю. У вас уже есть три жены, а я буду спать в свободной комнате.

— Я сам там сплю.

— Вы ужасны, ужасны; не мужчина, а свинья.

— За европейца хотите? Я и есть европеец, больной европеец [34]. Хотите за азиата? Я и есть азиат. Я есть все, что хотите.

— Мне не нужен муж с тремя женами.

— Я с другими разведусь. По одной каждый день. Через три дня холостяк.

— А потом все снова начнется. Я знаю. Выбросите меня на улицу, разведенную. Вы ужасны.

— Поедем в Стамбул. Мой брат — совладелец отеля в Беноглу. Повеселимся.

— Стамбул, это где?

— В старину назывался Константинополь. — Джалилю удалось выговорить длинное слово с поразительной легкостью. Фактически он был неглуп. — Большой город, очень большой. Базары, много магазинов, отели большие. Можно поесть, выпить, повеселиться.

— Ох, не знаю, — сказала Розмари. — Не знаю, чего хочу. Это ж не Лондон, да? Я имею в виду, это ни то ни се, правда? Я хочу сказать, Лондон — это все, не так ли? — Джалиль не понял, но улыбался со слабым одобрением, тяжело трудясь грудью. А в голове у Розмари теперь быстро крутился фильм, монтаж загадочного Востока, где она никогда не была, — Восток, полный мельтешащих китайцев в кальсонах, Восток без Министерства общественных работ; Восток, посещаемый европейцами в белых смокингах, купленных не на первичное пособие на обмундирование. Блеск, романы, коктейли у сверкающей вечерней реки. Вписывается ли сюда Джалиль?

— Вы не христианин, — заметила она.

— Я все, что хотите, — сказал Джалиль. — В Турции все можно. Кемаль Ататюрк разрешил.

— Ох, не знаю, не знаю.

— На мердеку поедем в Куала-Лумпур, — сказал Джалиль. — Сниму номер в отеле.

— О да, да, — загорелась Розмари. — О да, хорошая мысль. — И первым делом поправила: — Номера.

— Номер. Номера. Одно и то же. — Джалиль был выше морфологии.

Но это оказался номер. Куала-Лумпур отчистился, заново прихорошился, спрятал грязных аборигенов, как пятна на коже, подальше от глаз визитеров; Куала-Лумпур самодовольно пел и плясал в своей новой столичной славе; Куала-Лумпур отыскал для них лишь однокомнатный номер в отеле на Бату-роуд. В любом случае, так заявил Джалиль.

— Никуда больше не стоит идти, — сказал он, пока таксист вытаскивал из багажника вещи. — Искать нечего. Знаю. Здесь останемся. — Малайский ребенок в лохмотьях встретил их у входа в отель, выпрашивая десять центов. Глаза у него были умные, его отличало незапамятное малайское любопытство насчет цеп и родственных связей.

— Он твой отец, — заключило дитя. Джалиль иронически фыркнул.

Но дело того стоило — двуспальная кровать, хриплый крепкий сои Джалиля — ради нескольких славных дней. Под дождевым душем разрезали ленточку перед свободной, сверкающей новизной землей; передали ключи власти. Во все горло кричали: «Мердека!» Даже Розмари подхватила, хоть ее женский взор был фактически прикован к дивным нарядам герцогини Глостер. Никто не повторил одного иронического замечания, высказанного однажды Краббе: настоящее имя Карла Маркса — Мордехай; вполне возможно, арабская транслитерация аналогична лозунгу, приведшему к власти Союз (в отсутствие оппозиции, что очень многие считали добрым знаком). Один циник, малаец-трубач, игравший один раз в сингапурском оркестре под управлением французского дирижера, прокричал один первый слог [35]. Розмари вполне отчетливо слышала и недоумевала, в чем дело.

И мужчины, ох, мужчины. Столько красивых сильных европейцев, безупречно одетых. К изумлению Розмари, Джалиль оказался членом клуба Селангор и дважды водил ее туда поесть и выпить. Он только пофыркивал про себя, когда мужчины стадами слонялись вокруг, сильно захваченные ее смуглой красой, угощали выпивкой, демонстрировали прекрасные зубы в общительном смехе, потому что именно Джалиль вел ее назад в двуспальную кровать.

— Ооооох, правда, он великолепен, Джалиль, тот самый мужчина с усиками, Алан, и другой, блондин, по имени Джеффри, и пожилой мужчина, Питер, Пол, или как его там? Сказал, в любой момент возьмет меня с собой на уик-энд, а у него мешки денег. А тот, что стоял прямо рядом с тобой, толстый, сэр Роланд как-его-там. Ооооо, Джалиль, прямо как в Лондоне.

— Спи. Я устал.

Независимость была получена и отпразднована; все вернулись к работе.

«Многие, — писал ведущий китайский автор в „Сингапур Багл“, — многие, видно, считают независимость лицензией на безответственность. Ничто не может быть дальше от истины. Мы все, особенно малайцы, должны упереться в колесо плечами, доказывая, что мы достойны великого дара свободы и самоопределения. Чиновники в офисах, кули на каучуковых плантациях, рабочие на оловянных рудниках, рыбаки и рисоводы пережили краткий миг ликования и должны теперь взяться за трудные задачи. Политики принесли невежественным райят слишком много ложных обещаний, будто больше не придется трудиться, так как британцы вернут богатства, украденные у сынов этой земли. Возможно, теперь станет ясно, что подобные обещания попросту шелуха, пузыри на ветру самостоятельного развития». И так далее. Только мало кто читал ведущих авторов. Никто не работал с большим усердием, но кое-кто работал с меньшим усердием (хотя, может быть, циник сочтет, что это невозможно).

Но коммунисты в джунглях поднатужились и уперлись в колесо плечами. Независимость мало что значила: капиталисты снова взялись за свои фокусы. Как минимум, в одном штате комму ты вдвое чаще нападали на деревни, устраивали засады на автомобилистов, обезглавливали и выпускали кишки шакалам белых паразитов, жаждущих каучука, а порой и самим паразитам. Но было бы весьма несправедливо предполагать, как предположил однажды Сеид Омар, что произошло это из-за перебежки к мятежникам Вайтилингама. Хотя независимое правительство Малайской Федерации действовало своевременно. «Il faut en finir» [36], — сказал министр-малаец. Поэтому, как минимум, в один штат нахлынули войска, батальон достойных парней, отбывающих воинскую повинность, чтоб нести дальше — должно быть, посмертно, — Бремя Белого Человека. Более тонкую идейную войну вело Министерство информации и некоторые американские организации, выполнявшие героическую — добровольную — работу. Тут были, конечно, не только идеи. Библиотека Информационной службы Соединенных Штатов изобиловала хорошими, чистыми, лишенными идеологии книгами на китайском, английском, малайском и, больше того, служила кондиционированным убежищем от дневной жары, высоко ценимым неграмотными безработными.

Темпл Хейнс был хорошо осведомлен о естественных речевых процессах и фактически дал Аруму гаму новый голос. Вот как это было: Арумугам обличал британскую несправедливость (в ретроспективе, надо признать) за пьяным прощальным, устроенным для кого-то обедом. Темпл Хейнс, наслаждаясь легким холодным пивом за столиком вдалеке от компании, услышал его и клинически заинтересовался. Арумугам мчался домой с вечеринки на новом мотоцикле и довольно серьезно разбился. Вскоре после аварии ехал Темпл Хейнс в своем фургоне и нашел стонущего в собственной крови Арумугама. Темпл Хейнс попросил помощи у малайцев в ближайшей пальмовой лачуге аттап и отвез Арумугама в больницу. Лежа под резким светом на столе в травматическом отделении, Арумугам все время стонал: