Фрэнсис Гарт - Брет Гарт. Том 2

• Название: Брет Гарт. Том 2
• Автор: Фрэнсис Гарт
• Издательство: "Правда"
• Жанр: Вестерн
• Год: 1966

В этот том вошли рассказы американского писателя Брета Гарта 1877-1884-х годов. Писатель по-прежнему рассказывает оригинальные истории на фоне типично американской жизни.

---

— Вот и все, господа, — раздался деловитый голос Крэнча. — Дело законников решить, достаточны ли эти доказательства, чтобы объявить Франсиску наследницей состояния ее отца. Для меня же они достаточны, они дали мне возможность искупить содеянное зло, заняв место ее отца. В конце концов это была случайность.

— Это была воля божья, — торжественно произнес отец Педро.

Это были последние слова, которые он к ним обратил. Когда туман начал подбираться к берегу, ускорив их отъезд, он отвечал на их прощальные слова лишь молчаливым пожатием руки, не разжимая губ и глядя на них отсутствующими глазами.

Когда звук весел затих вдали, он велел Антонио отвести его и Санчичу назад к погребенной в песке лодке. Там он приказал ей встать на колени рядом с ним.

— Мы будем отбывать здесь свою епитимью, дочь моя, ты и я, — сурово проговорил он.

Когда туман мягко сомкнулся вокруг этой странной пары, закрыв море и берег, отец Педро прошептал:

— Скажи, дочь моя, все было вот так же в ту ночь, когда ты ее нашла?

Когда с невидимого в тумане судна донесся скрип блоков и канатов, он опять прошептал:

— И это ты тоже слышала тогда?

И так всю ночь он тихим голосом напоминал едва соображавшей, что происходит, старухе, как плескались волны, как шумели вдалеке буруны, как то светлел, то сгущался туман, как в нем возникали фантастические тени и как медленно пришел рассвет. А когда утреннее солнце рассеяло пелену, покрывавшую море и землю, за ними пришли Антонио и Хосе. Осунувшийся, но не согбенный, он стоял возле дрожащей старухи и, протянув руку к горизонту, где еще виднелся белый парус, посылал ему вслед свое благословение:

— Vaya Usted con Dios.[30]

Перевод Р. Бобровой

ПОКИНУТЫЙ НА ЗВЕЗДНОЙ ГОРЕ

I

Сомнений не оставалось: прииск на Звездной вышел в тираж. Не иссяк, не истощился, не был выработан, а именно вышел в тираж. Два года пятерка его жизнерадостных владельцев переживала различные стадии старательского вдохновения: рылась в земле и витала в облаках, разведывала и разочаровывалась. Компаньоны занимали деньги с обманчивым чистосердечием вечных должников, брали в кредит с самоотверженным пренебрежением ко всякой и всяческой ответственности и бодро переносили разочарование своих кредиторов с тем светлым смирением, какое способна дать лишь глубокая вера в Прекрасное Будущее. Поскольку, однако, дать что-либо более ощутимое она была бессильна, досада местных лавочников сменилась резким недовольством, каковое вкупе с нежеланием продлить кредит в конце концов поколебало благодушный стоицизм владельцев заявки. Юношеский пыл, который на первых порах придавал видимость реального свершения всякой тщетной попытке, всякому бесплодному усилию, улетучился, оставив их один на один с унылой и прозаической действительностью: недорытыми шурфами, заброшенными выработками, бесполезными лотками, бесцельно изуродованной землей за стенами хижины на Звездной, а также пустыми мешками из-под муки и бочонками из-под солонины внутри этих стен.

Впрочем, они без труда мирились со своей бедностью, если под этим словом понимать отказ от всевозможных излишеств в еде и одежде, скрашенный к тому же упомянутыми уже деликатными покушениями на чужую собственность. Более того: отделившись от собратьев — старателей Красной Лощины, они стали единоличными владельцами маленькой долины в пяти милях оттуда, поросшей земляничными деревьями, и собственная неудача начала представляться им лишь неким свидетельством заката и падения всего их сообщества в целом, что в известной мере снимало с них ощущение личной ответственности. Им легче было объяснить все тем, что Звездная заявка вышла в тираж, чем признаться в собственной несостоятельности. А кроме того, им еще оставалось священное право бранить правительство, и каждый в душе ставил собственный разум не в пример выше слитой воедино мудрости своих компаньонов, испытывая отрадную уверенность в том, что не он, а четверо других целиком отвечают за судьбу их общей затеи.

В день 24 декабря 1863 года по всей Звездной заявке по-прежнему сеялся мелкий дождь. Он моросил уже не первые сутки и успел по-весеннему оживить хмурый ландшафт, бережно стирая следы разрушений, учиненных владельцами участка, и милосердно прикрывая от взора его зияющие раны. Рваные края ям на склонах каньонов постепенно сглаживались, исцарапанные, истерзанные склоны тут и там подернулись тонким зеленым покровом. Еще неделя-другая, и следы бесславных трудов на Звездной скроет пелена забвения. Сами же милые отщепенцы, решив, что подобная перспектива дает им моральное право считать себя свободными от своих обязанностей, с философским видом глядели в открытую дверь и слушали, как дождевые капли выбивают дробь по крыше их тесной хижины. Из пятерых компаньонов налицо были четыре: Первый Валет, Второй Валет, Грубый Помол и Судья.

Едва ли есть надобность говорить, что ни один из перечисленных титулов не имел ничего общего с подлинным именем его обладателя. Первый и Второй Валеты были братья, а прозвища их в веселую минуту заимствованы были из юкра, излюбленной здесь карточной игры, показывая соответственно, который из двоих слывет на заявке более ценной фигурой.

Что касается третьего партнера, то как же было удержаться и не окрестить его Грубый Помол, если он однажды взял да залатал себе штаны старым мешком из-под муки с четким фирменным клеймом! Ну, а четвертый, уроженец штата Миссури, человек нерассудительный и совершенный невежда в вопросах юриспруденции, был в знак насмешки, с полным основанием наречен Судьей.

Но вот Грубый Помол, который до сих пор восседал на пороге, невозмутимо выставив одну ногу наружу, не в силах побороть лень и шелохнуться, наконец убрал с дождя свою пострадавшую от ярости стихий конечность и встал. Этот поступок, заставивший остальных компаньонов слегка потесниться, был воспринят с холодным неодобрением. Примечательно, что, несмотря на свой явно цветущий вид, молодость и завидное здоровье, все до единого держались как немощные и дряхлые калеки. С трудом совершив несколько телодвижений, они поспешили опуститься на койку или табурет и застыть в прежней позе. Второй Валет вяло поправил повязку, которую без всякой видимой причины носил на лодыжке вот уже несколько недель; Судья с нежной заботой углубился в созерцание давно поджившей царапины на руке. Жизнь в затворничестве превратила их в апатичных ипохондриков — последний довершающий штрих и без того нелепого и жалкого положения.

Непосредственный виновник переполоха почувствовал, что необходимо дать объяснения.

— Нечего было так грубо вторгаться со своей ногой в чужую личную жизнь, — заявил Первый Валет. — С таким же успехом мог бы посидеть и снаружи. Тем более что от твоих титанических усилий солонины в бочонке не прибудет. Вон долтонский бакалейщик говорит… Что это он там говорил? — лениво обратился он к Судье.

— «Видимо, — говорит, — заявка на Звездной вышла в тираж, а… мне и так хватает, благодарю покорно!» — безучастно воспроизвел Судья, как если бы речь шла о чем-то постороннем и для него лично не представляющем ни малейшего интереса.

— Я к этому типу сразу потерял доверие, как только Гримшо с ним заимел делишки, — сказал Второй Валет. — У этих двоих вполне хватит совести сговориться нам насолить. — На Звездной прочно утвердилось мнение, будто им со всех сторон строят козни.

— Скорей всего эти новички из Форка рассчитываются с ним наличными, вот он и зазнался, — вставил Грубый Помол; пытаясь обсушить ногу, он то брыкал стену хижины, то терся об нее лодыжкой. — С этой публикой стоит раз оступиться — и всех утянешь за собой.

Ответом на это невразумительное умозаключение была гробовая тишина. Все были настолько захвачены своеобразным методом оратора сушить ногу, что совершенно отвлеклись от первоначального предмета беседы. Объявились советчики; охотников помочь не нашлось.

— А кому бакалейщик это сказал? — спросил Первый Валет, возвращаясь наконец к основной теме разговора.

— Да Старику, — отозвался Судья.

— Ну, само собой! — саркастически фыркнул Первый Валет.

— Само собой! — в один голос подхватили и остальные компаньоны. — Это на него похоже. Чего еще и ждать от Старика!

Что именно было похоже на Старика и почему, никто не уточнял, просто вообще было ясно, что он один повинен в вероломстве бакалейщика. Несколько более внятно высказался по этому поводу Грубый Помол:

— Видите, что получается, когда его туда отпускаешь! Посылать Старика — это же самим себе яму рыть. С ним кто хочешь даст себе волю. Ему ничего не стоит подорвать репутацию самих Ротшильдов!

— Это уж точно, — вставил Судья. — А вы гляньте, как он работает. Ведь вот на той неделе две ночи напролет зазря долбил породу при луне, и все по чистой дурости.