Иосиф Ликстанов - Первое имя

• Название: Первое имя
• Автор: Иосиф Ликстанов
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Детская проза
• Год: 1954

В повести рассказывается о пионерах Урала, о детях этого богатейшего края. Много интересных дел и у пионеров уральского города, о котором пишет автор. Повесть издана в серии «Новинки детской литературы» (№ 72) в 1954 году.

---

— Подводи! — чуть слышно говорят отец.

Легко сказать, да как сделать! Паня опускает острогу в воду, и острога будто ломается. Вся часть остроги, ушедшая в воду, отгибается в сторону, смотрит мимо щуки. Но, конечно, юный ловец на практике знаком с физическим законом преломления лучей в воде. Сжав челюсти, он борется с этим проказливым законом, подтягивает острогу ближе к себе, одновременно приближая ее к щуке, и… замирает, испуганный дрожью и бессилием своей руки. Только что острые жальца были так далеко от рыбы, а теперь почти касаются ее, и добыча сию минуту сорвется, уйдет из-под самого носа…

— Удар! — взмахивает рукой отец.

На миг Паню охватывает острое отчаяние. Ни за что не попасть ему в эту почти незримую цель, потому что дрожит рука и не слушается ее острога… Но это мгновение уже прошло. Кажется, что кто-то другой, ловкий и сильный, собрав внимание и волю в одну точку, быстро наносит удар.

— Как? — спрашивает Колмогоров.

Разве Паня знает — как! Он ничего не соображает, но, вернее всего, он промахнулся и опозорился. Острога не сопротивляется его руке, она лишь едва ощутимо вздрагивает.

— Ну, герой, с первого удара в ловцы вышел! — хвалит отец.

Сдерживая вопль восторга, Паня рассматривает щуренка, обвившегося вокруг железок остроги.

— Попался, который кусался! — шепчет он.

Кончилось смольё, погасли в воде последние угольки, и темнота бесшумно, мягко навалилась на лодку. Глаза вскоре привыкли к ней и вновь увидели причудливые скалы, сосны на берегу и все звезды, даже самые маленькие, соткавшие в небе серебряный мерцающий покров. Зато вода стала черной-черной, и её густо населили синие огоньки.

Под тулупом, в тепле, безмятежно, посапывает Вадик.

— Вадька! — толкает его Паня. — Я щуренка заострожил и еще два раза ударил, чуть не попал… Ну, Вадька, слышишь?

— Мм… чего ты толкаешься? — огорченно вздыхает Вадик.

Спит Вадька, спит, и не с кем поделиться радостью. Ее так много, что все кажется замечательным: и свежий клюквенный запах овчины, напоминающий о морозной зиме, и тихая песня отца, сидящего на веслах, и даже мирное посапывание Вадика. А Паня не спит, и еще не спит, и опять-таки не спит, и никогда не заснет, чтобы не расстаться с ощущением своей невероятной удачи.

У костра

Мальчики одновременно выставили головы из-под тулупов.

Разбудила их своим лаем собака, положившая лапы на неподвижный борт долбленки.

— Трезор!.. Это же Трезор Борисова от Тирана и Магмы, — сказал Вадик, знавший родословные всех охотничьих собак на Железной Горе. — Смотри, Панька, сколько костров! Весь берег в кострах.

Вдоль берега, насколько видел глаз, горели костры, большие вблизи, маленькие вдали. Казалось, огненное ожерелье охватило понизу темную громаду Шатровой горы, заслонившей половину неба с его звездами.

Убедившись, что под тулупом нет никакой дичи, а только заспанные знакомые мальчики, не имеющие ружей и поэтому совершенно бесполезные, потомок Тирана и Магмы, равнодушно помахивая тонким хвостом, побежал к костру, пылавшему неподалеку от охотничьей избушки.

Дрожа спросонок от ночной свежести, протирая глаза, мальчики подошли к костру и увидели Григория Васильевича, Филиппа Константиновича и еще секретаря парткома Юрия Самсоновича Борисова. Он был в подпоясанном бушлате, в высоких сапогах, и от этого казался особенно грудным, большим; между коленями он держал охотничье ружье в чехле.

— Разбудил вас мой Трезор Трезвоныч?.. Эх вы, сони! Садитесь чай пить и меня, приблудного, в компанию возьмите, — прогудел Борисов, притянул к себе мальчиков и усадил возле костра.

— Уж так и быть, за хорошую весточку чайком побалуем… — Григорий Васильевич поправил гибкую жердь, на которой висел медный, успевший засмолиться в дыме чайник. — Значит, рад Степан?

— Еще бы! И не один он рад. Сбежались в траншею машинисты экскаваторов, транспортники, хотели Степана качать, да не осилили, — рассказывал Борисов, теребя свои усы, золотые в свете костра. — Но событие большое — шутка ли, вровне с Пестовым сработать, его сегодняшний рекорд повторить!

— Панька, слышишь? — ахнул Вадик. — Вровне с Григорием Васильевичем! Нагнал на рекорде!

Стоя у костра на коленях, не обращая внимания на дым, щипавший глаза. Паня смотрел на отца. Вот и случилось то, что должно было случиться, так как Степан работал с каждым днем все лучше. Но теперь, когда это случилось, Паня ждал, что скажет отец. И как нужно было ему это слово батьки, чтобы разобраться в суматохе своих мыслей!

Задумчиво смотрел на огонь Григорий Васильевич. Его лицо, помолодевшее в свете костра, едва заметно улыбалось.

— Ну, теперь прибавится у молодых работников смелости, да и мои дружки-шефы подтянутся. Как ни поверни, со всех сторон хорошо, — сказал Григорий Васильевич и стукнул кулаком по колену. — Попал впросак товарищ Марков, попал! Выдумал он потолок, а мой Степка возьми и выскочи на самый верх. Эх, потолочники! И спроси их, чего суетятся, зачем для человека всякие путы придумывают?

Чайник шумно забурлил, застучал крышкой и плеснул на раскаленные угли. Григорий Васильевич снял его, поставил на землю и разлил чай в кружки.

— Большое дело сделано! — сказал Филипп Константинович, сдувая пар с горячего чая. — Нас обвиняли в плохом подборе бригады машинистов на «Четырнадцатом», этим объясняли задержку работ по проходке траншеи. Теперь «Четырнадцатый» опережает график. Через несколько дней мы покроем наш долг в кубометрах.

Лицо Борисова было серьезным, задумчивым, когда он сказал:

— Это еще не победа, но победа уже у нас в руках. Особенно радует, что в борьбе за траншею растут все молодые работники карьеров. Значит, победа будет настоящей!

— Победа! Победа! — пискнул Вадик.

— Что дальше, Григорий Васильевич? — спросил Борисов.

— Что же, — сказал Пестов, отпивая из кружки. — Ясное дело, надо Степана поддержать, чтобы он не вздумал на печь полезть. Хоть Степа человек и самостоятельный, из крутого теста, а все же… Как думаешь, товарищ Борисов, не пора ли нам со Степаном договор социалистического соревнования пересмотреть, равные обязательства взять?

— Не рано ли?.. Подождать бы немного, посмотреть, как у Полукрюкова дальше дело пойдет, — проговорил Филипп Константинович. — Серьезное дело — соревноваться с Пестовым на равных условиях. Григорий Васильевич уступать не любит. Рванется вперед — останется его ученик далеко позади, попадет в неловкое положение.

— Зачем же так судить? — не согласился с ним Пестов. — Степан уже себя показал, а соревнование ему огня прибавит. Ну, конечно, придется парню помогать, это я понимаю.

«Еще помогать? — опасливо подумал Паня. — Уж и так сравнялись…»

— Да, еще больше помогать, еще лучше учить, — поддержал Пестова Борисов. — В понедельник потолкуем об этом в парткоме, а пока… Хорошо вам, товарищи, отдыхать да греться, когда у вас рыба для ухи заготовлена. У меня патронташ полный, а ягдташ пустой. Обидно! — Он выплеснул остатки чая из кружки в огонь, попрощался с хозяевами костра и предложил ребятам: — Проводите-ка меня, юные рыболовы. Нет ничего лучше леса на рассвете… Трезор, лентяй, на работу!

Собака, пригревшаяся у костра, зевнула с визгом, потянулась, коснувшись брюхом земли, встряхнулась и побежала впереди хозяина, нюхая воздух и фыркая в траву.

«Мало ты видишь!»

Лес обступил Борисова и мальчиков, когда они оставили позади себя прибрежную поляну. Паня едва различал в темноте фигуру Борисова, который легко, бесшумно шел по тропинке, и белое пятно-седло на спине Трезора, шнырявшего в зарослях папоротника. А впрочем, как вскоре выяснилось, было не так уж и темно. Между стволами и ветвями сосен просочился свет ранней зари, и звезды над головой поредели. Заря рождалась в настороженной тишине, слух улавливал каждый шелест, каждый шорох ночной живности, кончавшей свой таинственный промысел.

— Как, ребята, поживаете, как подвигается коллекция для Дворца культуры? — спросил Борисов.

Мальчики рассказали ему о коллекции и заодно о том, что Неверов уже выклеил середину доски почета.

— Юрий Самсонович, а кто на доске почета будет первым? Тот, кто до праздника лучше всех сработает, правда? А если Полукрюков сработает лучше Григория Васильевича, так его напишут первым? — внезапно выложил кучу вопросов Вадик.

Паня даже немного испугался, потому что он услышал свою собственную затаившуюся мысль, высказанную просто и напрямик.

Вадик продолжал тараторить:

— Я, Юрий Самсонович, самый главный болельщик Григория Васильевича, а он уже научил Степана работать по-пестовски и еще будет учить. Значит, Степан будет определенно лучше всех работать, потому что он очень способный. И, значит, на доске почета…