Иван Папанин - Лед и пламень

• Название: Лед и пламень
• Автор: Иван Папанин
• Жанр: История

---

Вырвались на остров Рудольфа только 22 апреля,- там и отметили день рождения Владимира Ильича Ленина.

Нас встретил улыбающийся Яша Либин: у него все готово, хоть сейчас на полюс.

- Прямо сейчас? Так спешишь от нас избавиться?

- Иван Дмитриевич, да живите хоть все время.

- Яша, еще накаркаешь!

И накаркал.

Опять целый месяц мы слышали:

- Лететь не рекомендую.

Милейший Борис Львович понимал, что симпатий своим постоянством он ни у кого не вызывает, но знаменитую фразу он произносил неизменно.

До полюса - 900 километров. Наученный горьким опытом, я уже боялся говорить - "всего" или "еще". Ожидая летной погоды, мы обсуждали, как приледняться, сколько должно быть рейсов. Решили: лучше свести число рейсов каждого самолета к минимуму, то есть - к одному. Самолеты же грузить так: перераспределить имущество, пусть в каждом всего поровну и чтобы самолеты могли улететь независимо друг от друга. Предполагалось так: четыре машины садятся, одна за другой; три, разгрузившись, сразу же уходят, флагманская остается, экипаж помогает нам устроить быт, удостоверяется, что станция нормально функционирует, радиосвязь надежная, и тоже покидает лагерь. Это в идеале.

И тут сразу - заноза в сердце. Шевелев докладывает, сколько груза. Приводя цифры, доказывает: машины, даже заведомо перегруженные, не смогут всего захватить. Я смотрю на присутствующих. Марк Трояновский сразу все понял, смотрит умоляюще: он - первый кандидат на отчисление. Его вес, кассеты, кинокамера - да он один четыре бидона с продуктами вытеснит! Затем я смотрю на щуплого Бронтмана, поджарого Виленского.

Как быть с аппаратурой? Решили, что ее лучше всего завернуть в мешки и теплые вещи. Пуще всего мы пеклись о хозяйстве Кренкеля: нам вовсе не улыбалась перспектива остаться без связи. Я только после войны узнал, что поразило Марка Трояновского, бывшего на этом совещании. Он записал в дневнике: "Разговор этот о посадке проходит в деловой форме, с учетом всевозможных аварий. И ни разу не проскользнуло ни у кого ни одного слова о себе, о грозящей всем опасности".

В один из тех дней я набросился на Ширшова, когда увидел его на лыжах:

- Ты с ума сошел?!

- Форму надо поддерживать, Дмитрич. Физкультура - залог здоровья.

- А если вдруг ногу сломаешь? Дело хочешь загробить? Без моего разрешения - ни шагу!

Может, и обиделся он про себя, но лыжи бросил.

Так вот мы в полном смысле слова сидели у моря, ждали погоды. Конец апреля, три градуса мороза, дыхание весны чувствуется и здесь. Неужели она нас догонит?

Мы привели в порядок могилу Г. Я. Седова. Тяжело больной, привязанный к нарте, он приказал везти себя на север. Его пытались перехитрить, везли к югу. Он не выпускал компаса из рук, хотя часто терял сознание. 1 марта 1914 года - последняя запись в дневнике: "Посвети, солнышко, там, на родине, как тяжело нам здесь, на льду".

Постояли у могилы, обнажив головы. Думалось: "Дорогой Георгий Яковлевич, мы принимаем вашу эстафету. Будет над полюсом флаг нашей Родины, флаг Советского Союза, весь народ которого свято чтит вашу память".

5 мая был у нас праздник. Павел Головин, делавший разведывательные полеты, пролетел над полюсом. Вот это новость! Во-первых, советский человек над полюсом! Во-вторых, Головин рассмотрел характер ледового покрова: "Я видел внизу громадные поля, частично гладкие, частично всторошенные, с большими трещинами. Я увидел, что подходящую площадку выбрать можно". Это положило конец всем сомнениям.

Он отправился сначала один, за ним приготовились и мы. Сели в машины, запустили моторы и - "отставить!". Головин дошел до 89-го градуса, встретил там сплошную облачность. Шмидт приказал ему возвратиться.

Головин не послушался. В 11.32 вылетел, в 16.30 был над полюсом, потом - обратно. Его не было в 21.30, 21.45. А горючее, мы знали, на исходе. На острове работал радиомаяк, все мы не отходили от радиорубки. Радист Головина не стал принимать телеграмму с запросом, простучал: "Давайте зону!" Больше не передал ни слова.

Настроение у всех - хуже некуда. И вдруг раздался крик Якова Мошковского:

- Идет, идет!

Самолет летел над самой водой и, даже не сделав круга, пошел на снижение, коснувшись снега в самом конце узкой площадки у станции, затрясся по буграм, пошел под уклон, к морю. Гул, треск! И - тишина. Все бросились туда. Головин родился в рубашке: лыжи самолета на одну треть повисли над обрывом. Еще бы полметра - страшно подумать. Он стал сливать бак - вытекла столовая ложка горючего.

Шмидт ни словом не упрекнул Головина. Как ученый и человек, он правильно понял летчика. Думаю, будь Отто Юльевич на месте пилота, наверное, сделал бы то же самое.

Все сразу повеселели: шутка ли - побывать над полюсом! Решили кое-какие грузы перенести в машины. Летчики стали подозрительно на нас посматривать: мы то худые, то толстые. Несем в карманах и соду, и гвозди, и проволоку, я потихоньку пронес даже бидон со сметаной, несколько бараньих туш, за что журналисты обозвали меня первым контрабандистом полюса.

12 мая на Р-5 Дзердзеевский улетел с летчиком Крузе на исследование атмосферы. Все повторилось: у 84-го градуса - сплошная облачность, повернули обратно, дали радиограмму: "Идем на посадку, бензина осталось мало. Находимся в зоне..." - и замолчали.

Что с ними, где сели? С ними главный синоптик. А без него - под угрозой вся экспедиция.

Сели они вслепую, на торосы. Только в три часа ночи откликнулся Р-5: где сели - не знают, самолет цел, горючего на 20 минут. Пришлось заниматься спасательными работами: полетел к ним Р-6, сбросил горючее, питание, теплые вещи.

Пять дней мы провели без Дзердзеевского, была пурга, подняться они не могли. Вернулись они только 17 мая.

А я потерял счет стартам. Головин вылетел, но облачность усилилась, и Дзердзеевский (зачем только его преждевременно вытащили?) настоял на возвращении.

21 мая - долгожданное "добро". И снова тридцать три несчастья: машина Алексеева вся занесена снегом, гофр во льду, лсд скалывали и даже обдавали кипятком. Мы спешили: только бы не упустить погоду. И вот наконец в 5 часов 52 минуты флагманский самолет взял курс на полюс. В машине экипаж, Шмидт, наша четверка и Марк Трояновский. Теперь можно и пошутить:

- Марк, что ценнее: четыре бидона или кинооператор?

- Конечно, кинооператор: он работает на историю.

Радист Сима Иванов отправил в Москву радиограмму о старте. Телеграмма шла за телеграммой. А мы подталкивали взглядами стрелку часов: нам казалось, что это прибавит скорость. Смотрели в иллюминатор - где же ты, полюс? И вдруг в самолете началось нехорошее оживление: бортмеханики Флегонт Бассейн и Павел Петенин забегали с ведрами, тряпками, старались улыбаться, но улыбки были натянутыми. Позднее я узнал: они спасли самолет от вынужденной посадки. В пути радиатор одного из моторов дал течь, стал терять антифриз *. Так Бассейн, Петенин и Морозов показали, на что способны наши люди: мороз двадцать градусов, ветер, а они нашли течь, тряпками собрали антифриз в ведро и насосом закачали в мотор. Это ли не геройство? Все трое потом получили заслуженные награды.

Женя Федоров все колдовал со Спириным. На исходе шестого часа полета Женя закричал:

- Полюс!

Мы - к иллюминатору. А под нами - сплошные облака. Ах, будь ты неладно! Шмидт набросал телеграмму.

"Самолет "СССР-Н-170" под управлением Водопьянова, Бабушкина, штурмана Спирина пролетел над Северным полюсом. Начальник экспедиции Шмидт".

Наконец, Водопьянов пробил облака на высоте шестисот метров. Под ногами долгожданное: обширные поля с редкими грядами торосов. Водопьянов посадил самолет мастерски.

Первым на лед выскочил, даже не выскочил - выбросился Марк Трояновский: пресса! Вооружившись кинокамерой, он снимал, как неторопливо спускался по трапу Шмидт, наша четверка, экипаж. Чувство тревожной радости охватило меня.

Злые языки утверждали, что я изобрел новый способ определения крепости льда - ногами.

Я достал бутылку коньяку, налил всем, выстрелил из пистолета в воздух. Чокнулись:

- За Родину!

Грянуло троекратное "ура". Мы обнялись. Я взмолился, обращаясь к летчикам:

- Братки, вы нам кости-то сохраните!

Сима побежал в самолет и через несколько минут, мрачный, вылез из кабины:

- Рация вышла из строя. Исправить нельзя.

Оказывается, у него при посадке случилось замыкание, перегорел умформер **. Отремонтировать его не было никакой возможности: катушка трансформатора запакована, в ней несколько километров провода. Мы с Ширшовым быстро поставили небольшую палатку - для рации Кренкеля. Вся надежда была на него. Ее быстро собрали и...

- Отто Юльевич, сели аккумуляторы.

Симе Иванову с самолета удалось передать только два слова: "РВ (позывные Рудольфа). Мы..." - и связь прервалась. Я представляю, что в это время было с балагуром и весельчаком Колей

* Антифриз - жидкость, употребляющаяся для охлаждения моторов и не замерзающая при низких температурах.