Игорь Кио - Иллюзии без иллюзий

• Название: Иллюзии без иллюзий
• Автор: Игорь Кио
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-264-00141-3

Если цирк — это всегда и праздник и тайна, то самая таинственная цирковая профессия — фокусник. Однако не ждите, что Игорь Кио в своей книге раскроет профессиональные секреты — как он превращает людей в птиц или как исчезают его ассистенты из большого деревянного ящика. Загадки ремесла иллюзиониста останутся загадками, но многое о жизни цирка, в том числе и закулисной, читатели знают. Основная часть книги — яркие рассказы о людях, "место работы которых составляет тринадцать метров в диаметре" — о великих клоунах Олеге Попове, Юрии Никулине, Карандаше, Леониде Енгибарове, о знаменитых дрессировщиках Валентине Филатове и братьях Запашных, о блистательном иллюзионисте Эмиле Кио — отце автора, а также об особой атмосфере, всегда царящей на манеже и за его пределами. В воспоминаниях Игоря Кио много юмора, шуток, розыгрышей. И неудивительно — ведь все это цирк!

В книге использованы фотографии из личного архива автора, а также работы Л. C. Бабушкина

---

Кстати, название гала-представления «Волшебник XX века» пришло мне в голову неожиданно, когда мылся под душем, — вспомнил, что отца так называли в Японии, и отчетливо увидел будущую афишу с именами звезд.

Сейчас много говорят о том, что никто ничего не делает бесплатно. Я — свидетель обратного. Кроме одного известного артиста, который запросил у старого товарища довольно крупную сумму, все — и Никулин, который выступил на обоих представлениях, и Кикабидзе, и Лев Лещенко, и Юра Горный, и «На-на» Бари Алибасова, и Ольга Кабо, и «Бим-Бом», и наши лучшие фокусники, и сестры Зайцевы, и балеты цирка, Эмиля и мой — работали безвозмездно.

Открывал вечер Юрий Никулин — суперпопулярный человек цирка, сразу задавший нужный и достойный славы и репутации Кио тон. Никулин появлялся в трюке, где девушки из клоунов превращались в артисток. В спектакле участвовали все лучшие наши маги и факиры…

У брата Эмиля был долгосрочный контракт с японцами — и он работал то там, то здесь. Поэтому большая часть хлопот выпала на мою долю. У меня к тому времени уже пять лет как была своя фирма «Шоу-иллюзион Игоря Кио». Как у нас принято, по приказу Министерства культуры был создан оргкомитет, куда вошли профессор, важные чиновники, начальники. Но, за исключением Вадима Алексеевича Мильруда, очень помогавшего советом и делом, никто из них себя конкретно и деятельно не проявил.

Был момент, когда я себя чувствовал накануне провала. Но за три дня до представления готов был уже поверить в настоящий успех. И чутье подсказывало, и, как подтверждение, телефон не умолкал ни дома, ни в цирке, ни в офисе «Шоу-иллюзиона»: уважаемые люди сетовали, что не получили приглашения и не могут достать билет.

В конце телевизионных титров (представление транслировали на ОРТ 9 мая в лучшее эфирное время) было написано: продюсер Игорь Кио.

Я не обольщаюсь. Какой я, строго говоря, продюсер? Продюсер — это в Голливуде, это Карло Понти, Сол Юрок. Но и мне кое-что удалось. Нам потом говорили, что если бы мы даже неделю работали спектакль «Волшебник XX века», то сборы все равно бы были.

На представлении я увидел много молодежи. Значит, и для нее имя Кио не пустой звук. А если так, то, наверное, и мы с Эмилем неплохо поработали в тридцатилетие, прошедшее со смерти отца. Что-то и мы вернули отцу в благодарность за то огромное, что сделал он для нас.

Глава третья ИГОРЯ — ЖЕНИТЬ, ЭМИЛЯ — РАЗВЕСТИ

Когда не стало моей матери, сошли почти сразу на нет отношения с братом Эмилем — грустно это признавать, но никуда не денешься от сознания, что мы с ним превращаемся в чужих людей.

Мать регулярно приезжала к нему и ко мне домой, не желая замечать откровенной неприязни моей предыдущей жены к нынешней. Семья Кио неделимо продолжалась, пока жива была Евгения Васильевна — женщина, прожившая в браке с моим отцом двадцать шесть лет.

Один мой приятель пошутил, что я работаю Кио — в том смысле, что такая фамилия, ставшая цирковым понятием, автоматически превращается еще и в должность…

Шутка не кажется мне очень уж удачной и вполне тактичной. Однако некоторый смысл в ней, наверное, есть.

Образ, предложенный отцом на манеже, не мог не проецироваться на частную его жизнь, на близких и родных. Не стану преувеличивать, утверждая, что семья наша превращалась в слагаемое аттракциона. Но сложности личной жизни — и отца, и затем мои с Эмилем, и жен наших, разумеется, — в известной мере обусловливались фамилией-образом…

Как чаще всего и случается в артистической среде, Эмиль Теодорович Кио женат был неоднократно.

В шестьдесят пятом году на панихиде в Цирке на Цветном родственники и близкие знакомые отца с заметным недоумением перешептывались при виде старушки, вставшей рядом с ними возле его гроба.

Потом, когда уже прошло некоторое время после похорон, мы получили письмо из Ленинграда — и выяснилось, что это была первая жена Кио. Она работала с ним партнершей-помощницей еще в начале двадцатых годов.

Я тут же вспомнил листовку-афишу того времени, в которой анонсировалось выступление Эмиля Ренарда и Ольги Кио. Отец еще не определился тогда окончательно с псевдонимом…

И вот эта женщина, исчезнувшая из жизни Кио на десятки лет, сочла непременным приехать — попрощаться с ним…

Непродолжительность браков с врачом Анфисой Александровной или матерью Эмиля — Кошей Александровной — не мешала отцу всегда говорить о них с благодарностью, сознавая, что эти женщины в его жизни значили, что сделали для него.

…Отец был человеком властным — и Евгения Васильевна ни под каким видом не могла им управлять. Тем не менее оказалась способна осторожно, тактично влиять на него. Влиять ему же во благо.

Я предполагаю, что здесь многое решали женская интуиция и искреннее желание помочь, поддержать, проникнуться тем, что занимает постоянно мужа. Если нужно, она становилась ассистенткой, нужно — референт-кой. Пожалуй, никто так не помогал ему советами, как она. Но удавалось ей это прежде всего потому, что никто настолько не разобрался в сложном отцовском характере, как Евгения Васильевна. Благодаря ее незаметным коррективам Эмиль Теодорович мог изменить иногда свое прежнее решение, но при этом неизменно считал, что принял новое решение совершенно самостоятельно, не пользуясь ничьими советами.

Врожденная тактичность матери способствовала созданию в нашей семье легкой, приятной атмосферы. Она обеспечивала прочность отцовского тыла. В организованном ею доме отец успокаивался, рад бывал принять в нем друзей — разных по складу и темпераменту: Арнольда прежде всего, Игоря Владимировича Нежного, директора-распорядителя Художественного театра, знаменитого гомеопата Липницкого, артиста цирка, силового жонглера Всеволода Херца, администратора Абрама Позняка, Утесова, Миронову и Менакера, Эдди Рознера, Плисецкую, Асафа Михайловича Мессерера и «врачей-убийц» — Вовси, Фельдмана… Отец обожал лечиться — и называл всегда этих докторов великими людьми. Но чтобы понятным стало то время, расскажу и о том, как после ареста «убийц в белых халатах» Эмиль Теодорович цветными чернилами и карандашами вычеркивал их телефоны из своей записной книжки, надеясь, что это спасет его, если придерутся к пациенту «вредителей»… Талант Фельдмана я смог оценить лично. У меня болело ухо. Фельдман заглянул в него — и категорически сказал, что болит не ухо, а зуб. Вырвали зуб — и боли прекратились.

Среди друзей родительского дома чуть не запамятовал рижского портного Арона Львовича Баринбаума. Во время войны Баринбаум оказался в немецком концлагере под Ригой. Он шил на офицеров, что облегчало ему жизнь, но не освобождало от еврейской национальности. Тем не менее, один из клиентов шепнул ему, что контингент лагеря будет уничтожен. И Арон Львович сумел вытолкнуть за колючую проволоку четырехлетнюю дочь… Сам Баринбаум тоже чудом спасся. И когда немцы ушли из Риги, бросился искать дочь. И свершилось второе чудо: он нашел ее в семье одинокой дворничихи — узнал ребенка по сшитому им когда-то пальтишку. Понимая, что несчастная женщина не в состоянии теперь расстаться с его дочерью, он, человек с университетским образованием, полученным в Лондоне, женился на ней, и они прожили вместе тридцать лет. Он представлял ее знакомым: «Моя хозяйка».

У Баринбаума шили Райкин, Ойстрах, Гилельс… Баринбаум любил подшучивать над Утесовым, тщетно стремившимся к элегантности. Утесов, допустим, просил: «Арон Львович, сделайте мне так вот и так…» — «А кто вам ТАК делал?» — «Знаменитый Затирка!» — «Извините, Леонид Осипович, я не спрашиваю фамилию, я спрашиваю: кто он по профессии».

Мать Эмиля, когда в преклонном возрасте осталась одинокой, жила у нас. С Евгенией Васильевной у них сложились наилучшие отношения. И выглядело это естественно. Моя мама никогда не относилась к брату по иному, чем ко мне.

Ей всегда удавалось сглаживать и шероховатости в отношениях отца с Арнольдом Григорьевичем Арнольдом — их жесткие полемики она умела свести к шутке.

Она помогала отцу писать деловые письма, улаживала конфликты и ссоры с начальством, которых — и ссор, и начальников — хватало на отцовском веку.

Очень скоро, доверившись вкусу жены, отец передал ей все вопросы художественного оформления программы и костюмов. В этих заботах мать сблизилась и до конца своей жизни дружила с талантливейшей художницей Анелью Алексеевной Судакевич — бывшей звездой немого кино и возлюбленной Маяковского (многие сегодня больше знают ее сына, блестящего человека и главного художника МХАТа Бориса Мессерера, женатого на знаменитой поэтессе Белле Ахмадулиной).

Мать и Анель Алексеевна, на мой взгляд, чем-то были похожи. Обе с безукоризненным чутьем ко всему по-настоящему красивому, обе элегантные, обе понимавшие движение моды. И конечно, дамы в самом высоком, эстетическом смысле этого слова…