Кристиан Паризо - Модильяни

• Название: Модильяни
• Автор: Кристиан Паризо
• Издательство: Текст
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7516-0611-4

Профессор орлеанского Института изобразительных искусств, директор Архива Модильяни в Париже и Ливорно, Кристиан Паризо представляет Амедео Модильяни не только великолепным скульптором, живописцем и рисовальщиком, но прежде всего — художником редкостного обаяния, каковым он остался в истории мирового искусства и в памяти благодарных потомков. В книге дана широкая панорама жизни парижской богемы, когда в ее круг входили знаменитые художники XX века — Пикассо, Брак, Сутин, Бранкузи, Шагал.

---

В конце года здоровье Модильяни ухудшилось явно пугающим образом: его пожирала лихорадка, кашлял он уже беспрерывно, иногда харкая кровью. Туберкулез бушевал в его груди, оставляя на своем пути непоправимые разрушения. А он наперекор всему не отдыхает, продолжает работать, заканчивает новые картины. Живописные полотна, рисунки, на которых снова Жанна, портрет Полетты Журден (служаночки Зборовских), еще один, уже последний портрет Жанны и, наконец, живописный автопортрет — единственный, если не считать того рисунка углем, что он сделал в детстве, в 1899 году. Он изобразил себя с палитрой и кистями в правой руке, изнуренного, со страшно исхудавшим лицом, с застывшими чертами, лишенными выражения и даже взгляда, или, точнее, со взглядом, обращенным внутрь, таким отрешенным, словно он предчувствует свой конец. Его последней картиной станет портрет греческого музыканта Марио Варвольи.

Согласно утверждениям биографов и историков искусства, Модильяни между 1918 и 1919 годом написал сто двадцать полотен, не считая рисунков и эскизов.

В декабре он в последний раз пишет матери:

«Милая мама, посылаю тебе свою карточку. Жаль, что у меня нет фотографии дочки. Она за городом, у кормилицы.

Подумываю, может быть, весной поехать в Италию. Хотелось бы провести там целый „период“. Но все это пока еще под сомнением.

Рассчитываю повидать Сандро. А Умберто, похоже, снова бросится в политику… да ведь и бросился уже. Крепко обнимаю тебя,

Дэдо».

ВЕЧНАЯ РАДОСТЬ

Виконт Ласкано Теги, старый итальянский художник, приятель Амедео еще с героических монмартрских времен, однажды январским вечером 1920 года (это был один из последних случаев, когда Модильяни выходил из дому), увидев его сидящим на крыльце церквушки в квартале Алезия, так описывает свое впечатление:

«Январский вечер, темень, Модильяни с блуждающими водянисто-зелеными глазами тащился вслед за только что вышедшей из „Ротонды“ группой художников. Он был пьян. Художники хотели отвести его домой. Но он их увещеваний не воспринимал. И продолжал свой путь, не в силах твердо держаться выбранного направления, но стараясь не упустить из виду свою цель — группу друзей-художников, вот-вот готовую скрыться во мраке.

Ураган свистел у него в ушах. Его голубой тиковый пиджак и неизменную блузу трепал ветер. Свое пальто он тащил за собой, словно шкуру убитого зверя. В гипнотическом забытьи он обходил здания бульвара Распай, словно это были какие-то гнездилища мрака. Натолкнувшись на Бельфорова льва, он, погруженный в свои кошмары, верно, принял его за межевой знак из тех, что отмечают край света. Когда навстречу попадались прохожие, он подходил к ним вплотную, нос к носу, и вглядывался в эти незнакомые лица. Его безутешную пьяную тоску одолевали назойливые видения — красные громады, багровые завесы, искореженные болезнью фигуры, какими Блез Сандрар населил Бразилию в повествовании о своих приключениях. Волны Саргассова моря, моря абстиненции и моря анисового пойла раскачивали металлические стулья и столы на террасках, покинутых торговцами углем и грузчиками. Модильяни еле держался на ногах, его самого шатало, как эти столики, отданные на милость бури, но он верил, что может победить ураган, грудью встретив его напор. Эта беззвездная ночь с погашенными огнями была подобна уличной девке военной поры, когда Париж больше не был Парижем. Модильяни умел находить дорогу в потемках, нащупывая знакомые трещинки в стенах.

Мои друзья-художники направлялись к рисовальщику Бенито, он жил на улице Томб-Иссуар, это рядом с Алезийской улицей. Модильяни до самого дома упорно плелся следом, надоедая им. Но войти не пожелал, остался на тротуаре. Он и в полночь все еще был там. Полицейский уже собирался отвести его в участок. Мои друзья подоспели, выручили его. Амедео ушел вместе с ними. Приятного в этом было мало. Симптомы белой горячки, разнузданная ярость, пена, выступающая на губах… Он был зол на весь мир: „Нет у меня друзей! Нет друзей!“ Потом почему-то захотел принудить своих товарищей в эту студеную ночь сесть на скамейку, которая в бреду представлялась ему пристанью, откуда можно уплыть в край чудес. Невзирая на все советы и мольбы, он остался на этой скамейке. Так и сидел совсем один, рядом — никого и ничего, только решетчатая ограда церкви Монруж. Перед затуманенным взором Модильяни встает его последний пейзаж».

Он грезит об Италии.

Находит в себе силы дотащиться до «Клозери-де-ли-ла», ведь папаше Либиону, обвиненному в подпольной спекуляции сигаретами, пришлось продать «Ротонду». В «Клозери» он встречает Луи Латуретта, который обеспокоен его состоянием.

— Со мной все в порядке, — говорит ему Моди. — Мне бы надо попробовать пройти курс лечения высотой. На Холмике.

В последний раз он поднимается на Монмартр, чтобы заглянуть к Сюзанне Валадон. Спросив, что нового у Утрилло, он принимается пить и затягивает кадиш, монотонную молитву, которую каждый иудей вспоминает в час крайней опасности, когда пора просить прощения за все, чем он согрешил против собственной свободы. Заходит он и к Анри Дерену, который создает его портрет, где он представлен за работой над чудесным маленьким полотном. Выражение лица Амедео, страдальческого и отрешенного, заставляет почувствовать, что это уже последний час, человек прощается с жизнью.

На дворе январь, и Ортис де Сарате, живущий этажом ниже в том же доме на Гранд-Шомьер, видя, как болен Амедео, заботится, чтобы ему каждую неделю доставляли уголь для печи. Потом он уезжает. А вернувшись спустя неделю, застает друга таким, что хуже некуда: он вместе с женой валяется на убогом, отвратительно грязном ложе.

В этот момент вошла консьержка, принесла коробочку сардин. Тут до Ортиса дошло, что пол и оба матраса заляпаны масляными пятнами, а по всей комнате разбросаны пустые обертки и консервные банки. Модильяни, уже умирая, целую неделю питался одними сардинами! Ортис попросил консьержку приготовить тушеную говядину с овощами и вызвать врача, которому он вполне доверял.

— В больницу, и немедленно, — заявил доктор.

Пока Ортис вместе с врачом везли его в госпиталь Шарите, Амедео слабым охрипшим голосом бормотал на ухо своему другу:

— У меня остался всего один маленький клочок мозга… Я чувствую, это конец… Я поцеловал мою жену, и мы с ней соединились для вечной радости.

А еще, пока его везли в госпиталь, Амедео несколько раз прошептал:

— Сага Italia!

Милая Италия…

Туберкулезный менингит, который так долго подтачивал его, теперь разом взял свое. Субботним вечером 24 января, в 20.50, без мучений, потому что уснул после инъекции, Амедео отправился в рай для скульпторов.

Получив это известие, его брат Джузеппе Эмануэле утром 26 января шлет Зборовскому телеграмму: «ОСЫПЬТЕ ЦВЕТАМИ. НИЧЕГО НЕ УПУСКАЙТЕ. ОПЛАТИМ. ТЫСЯЧА ДОБРЫХ ПОЖЕЛАНИЙ. МОДИЛЬЯНИ».

Сообщить печальное известие Жанне пришлось Ханке и Ортису. Жанна едва не умерла на месте. Они долго оставались подле нее. Маленькая Полетта Журден проводила ее до гостиницы на улице Сены, где она провела остаток ночи.

На следующее утро она вместе с отцом отправилась в Шарите, чтобы увидеть Амедео. Моисей Кислинг и другой художник из его приятелей по имени Конрад Морикан попытались снять с него посмертную маску, но это не получилось. В конце концов Липшиц из обломков гипса сделал двенадцать муляжей, которые были розданы друзьям Модильяни и членам его семьи. Раввин прочитал изкор — поминальную молитву.

Когда Жанна вошла в комнату, где лежал Амедео, она долго смотрела на него, потом, если верить Франсису Карко, отрезала у себя прядь волос, положила ее на грудь возлюбленного и, не проронив ни слова, вышла. Ее ждали Зборовский с друзьями. После полудня она отправилась на улицу Амио к своим родителям.

Андре Эбютерн, брат Жанны, большую часть следующей ночи провел в комнате сестры, чтобы она чувствовала себя не так одиноко. Но перед зарей не выдержал и заснул, и Жанна, воспользовавшись этим, выбросилась из окна шестого этажа.

По свидетельству Жанны Модильяни, ее мать покончила с собой на рассвете в понедельник 26 января, как утверждает Андре Эбютерн, а не 25-го, как написано на могильном камне кладбища Пер-Лашез.

Тело Жанны Эбютерн нашел во дворе дорожный рабочий, он и отнес его на шестой этаж, к порогу родительской квартиры. Перепуганные, они не захотели отпереть дверь. Тогда труп погрузили на повозку и повезли на Гранд-Шомьер, в мастерскую, но консьержка заявила, что «она не была официальной жилицей» и потому ее следует доставить в полицейский комиссариат. Там тело Жанны пролежало всю первую половину дня, пока не дали распоряжение перевезти его в мастерскую на улице Гранд-Шомьер.

Шанталь Кенвиль, подруга Жанны по Школе декоративного искусства и Академии Коларосси, вместе с женой Фернана Леже отправились в мастерскую. Они были потрясены, увидев, что сталось с этой девушкой, такой преданной, так безоглядно отдавшей себя одной лишь любви к Амедео. Жанна Леже пошла за медицинской сестрой, чтобы та помогла ей одеть усопшую.