Николай Тарусский - Знак земли: Собрание стихотворений

• Название: Знак земли: Собрание стихотворений
• Автор: Николай Тарусский
• Жанр: Поэзия
• Год: 2012
• ISBN: 978–5–91763–097–7

В настоящем издании впервые собраны под одной обложкой стихи Николая Алексеевича Тарусского (наст. фам. Боголюбов; 1903–1943). Малозаметный (или сознательно выдерживающий дистанцию) участник литературной жизни 1930-х гг., врач, путешественник, охотник, рыболов, Тарусский был поэтом редкого у нас тематического спектра: в его внешне невозмутимые описания природы вплетены эсхатологические проекции, выраженные скупым и звучным стихом. Часть стихотворений печатается впервые.

---

* * *

Ливень ли проливмя, дождь ли солнц,
Или метели косой хлыст,
Празднество листьев ли, или сон
Омута с бурей в одно сплелись?

Апрельский сок ли бродит в сукáх,
Мягчит зеленое кружево;
Июль клубнику ль несет в горшках;
Сентябрь по-охотничьи ль, в осоках,
Зайдя по колено, кружится?

Декабрь ли играет по всем щелям
И у дверей порошит снежком,
И заяц петляет по полям,
Чтобы за куст улететь прыжком?

Слов не хватает. Это – земля,
Это зеленое, вьющееся,
Это летящее на поля
Голубоватыми кущами!

А долгой осенней ночью взгляни
На небо – под скрип скворешника!
Глубокое, как августовские дни,
С серебряным перемешанное,
Оно, паутиной весь мир застлав,
Несется, несется над смертью трав.

Всё пристальней смотрят глаза твои, –
Рвет ветер смятенье синее.
Планеты, серебряных мух рои,
Запутались в паутине.

Земля же, единственнейшая из звезд,
Иные законы вызнав,
Сквозь мировой, сквозь седой мороз
Летит, пьянея от жизни.
1930

ОСЕНЬ

Эта девочка в кубовом ситце
С хворостиною возле гусей,
Что-то кажется мне, согласится,
Если буду с упрямством проситься
Я в подпаски гусиные к ней.

Вот труба выпускает колечко
За колечком на воздух: гуляй!
Я усядусь на этом крылечке
Рядом с девочкой. Тихая речка.
Белый домик. Старушка. Сарай.

Осень, что ли? Наверное, осень?
В паутину лозинок, в дымок
Разбредаются гуси: их – восемь.
И колхозник, ныряющий в просинь,
Запирает сарай на замок.

Так сидеть до скончания мира!
Вся в веснушках, как в зернышках льна,
Может, вечером вымолвит: сыро!
А в туманах телушка со сна
Вдруг плеснет колокольчиком сирым.

А над нами – линялый халат
Полосатого небосвода.
Как кузнечики, прыгают в сад
Звезды. И на пчелиных колодах
Листьев лисьи папахи висят.

Я назавтра возьму хворостину
И, за кубовым ситцем следя,
Неожиданный сторож гусиный,
Буду стряхивать паутины
И гадать о намеках дождя.
1934

* * *

Я себя не находил. Под стук
Памятных теплушек, – годы вниз, –
Небо из железа, тяжесть рук, –
Под откос стремительно неслись –
Без любви, поддержки и порук.

Дым прошел. Отгрохотал состав.
Я очнулся. Сосны. Небо. Май.
Сумерки. И по метелкам трав
Мокрые – как паучков сгоняй! –
Звезды наползают на рукав.

Здесь когда-то в ситцевом платке
Повстречалась… Что сказать и как?
Тени хвой дрожали на руке,
Золотая вилась на виске
Паутинка. Плыл вечерний мрак.

Что сказать? Что я еще не весь
Отошел, что поезд не унес,
А забыл в бору тебя, как весть
О каком-то счастьи, что невесть
Почему ты скрыла зной волос.

Скинь платок! Сияй, сияй! А бровь –
Уголком, и скорбен узкий рот.
Где тебя я видел? Жизнь? Любовь?
И увижу ли тебя я вновь
В плахте, с коромыслом, у ворот?

Как листок, запутавшийся вдруг
В волосах, так в памяти моей
Ты останешься, далекий друг,
Знаками гудящих рельс, ветвей,
Летних кос и загорелых рук.
1928

* * *

Уж гармошки, скрипки и шарманки
Расклубили празднество листвы…
Знаете, на первом полустанке
Мы сойдем, услышав крик совы!

Будет полночь в деревянных крышах.
Будет сторож, белый, как в мелу.
Будет кашель. Будут в черных вишнях
Окна, дом и клетки на полу.

Прогремит телега. В дальнем лае
Где-то померещится село.
Где-то ночь. И кто-то спит в сарае.
И какой-то тополь бьет в стекло.

И сова какая-то над низким
Станционным зданием слегка
Вдруг простонет. Далеко ли? Близко?
Может быть, оттуда? С чердака?

Ночью хлынет ливень. – Я люблю вас.
Ночью хлынет ливень. – Всё равно.
Знаете, у сов короткоклювых
Слуховое выбито окно!

И сидят рядком в пушистой вате
Чердака. И мчатся поезда…
Я живал когда-то на Арбате,
Но не помню, как я жил тогда.
1932

VI

МАТРОС И ТРАКТИРЩИК Поэма

Время и место действия:

Зауралье, 1918 год

1. Трактирщик

Средь чайников, блюдец, чашек,
Заснувших под огоньком
Коленчатой свечки, рядом
С лягушечьей головой,
В стеблистых усах сомовьих,
Поплескивала веслом
Дубовая пясть сидельца,
Сочащаяся тишиной.

В косых петушках рубаха,
И пуговиц не видать,
А всё в завязочках синих.
Весь белый, как мукомол,
Грудастый скопец
Тихонько
Подумывал про кровать
Да бога молил,
Чтоб ночью
Никто к нему не зашел.

Лицо его было шире
Тележного колеса;
Сомовьи, в икринках, глазки
Поблескивали сквозь очки.
Он был безбород, дороден.
А тоненько, как оса,
Жужжал про себя, уткнувшись
В бумажные пятачки.

А на пшеничное темя,
Примасленное слегка,
Спускался в ребристых балках
Задымленный потолок.
И в темные стены въелись
Заржавленные века,
И этих чугунных бревен
Не брал ни один жучок.

Везде полумгла стояла.
Сафьяновые язычки
Лампадок
Влипали в темень
Нарубленных углов.
И с черной стены глазели
Мерцающие зрачки
Дремучих и бородатых
Облупленных образов.

Горбатые табуреты –
До пояса высотой, –
И на паучьих ножках
Приземистые столы.
Трактир истекал безлюдьем.
И мертвенной тишиной
Дышали как бы живые
Мохнатые углы.

Сиделец дремал за стойкой.
И всхрапывал вместе с ним,
Весь в пятнах неяркой свечки,
Бревенчатый узкий зал.
И только в окошко ливнем
Хлестала густая темь
Еловых столетий.
Гулко разухался Урал.

Сиделец дремал за стойкой.
Как вдруг затрещала звень
Окошка.
Скоба поднялась, запрыгала.
За стеклом
Раздвинула сетку ливня и веток
Литая тень.
Сиделец
Топор припрятал
И крикнул:
«Сейчас! Идем!»

Затрясся.
Крестясь, метнулся:
«Отколева черт занес?»
Откинул, надувшись,
Ржавый,
Гремучий тугой засов,
И ночь окатила мраком
Карасий заслон часов,
Ворвавшись, как вихрь, сквозь двери.
И с вихрем вошел матрос.

2. Матрос

С матроса текло.
Плечистый,
Он был рыжеват и ряб.
Вошел и оскалил бодро
Веселые клыки.
«А, с кисточкою, хозяин!
Когда бы не твой корабль,
Запутался бы средь елок,
Доняли бы сосняки.

Китайская непогода!
Тайфунище! Тарарах!
Скрутились земля и небо!
Горюха и бардадым!
А полк не уйдет далече,
Хотя б и на всех парах
Спешил через эту слякоть.
Чуть свет я пущусь за ним.
А полк не уйдет далече!»
И вымокший снял бушлат;
Потом бескозырку сдернул,
Гремя, положил наган,
Стянул и поправил пояс
В шарах разрывных гранат
И звонкой ладонью шлепнул
По желтым сапогам.

«Пойди-ка сюда, хозяин! –
(Волчиная желтизна
Клыков проблеснула снова), –
Смеясь подмигнул:
– Того-с…
Наверное, есть запасец.
Наверное, не одна
Хранится в глухом подвале
Среди крысиных гнезд?

А ну-ка… –
<И плотно крякнул колодовый табурет
Под задницею матроса.> –
Заваривай поживей! –
А я покурю покамест».
И вынул тугой кисет,
Поигрывая желваками
И гусеницами бровей.

Сиделец, соображая,
Помалкивал и решал:
(«Московских кровей, должно быть?
Такому и не перечь!»)
«Хорошему человеку-с
Ответится по душам.
Прозрачен, как божья слезка:
Едва удалось сберечь».

И тотчас же на подносе
Поставил на мытый стол
Широколицый чайник,
Завернутый, как платком,
Малиновым плеском красок,
Стакан и густой рассол
С пупырчатыми огурцами,
Разлегшимися рядком.

3. <Самогон>