Антуан Блонден - Обезьяна зимой

• Название: Обезьяна зимой
• Автор: Антуан Блонден
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-7516-0571-3

Первое знакомство с творчеством Антуана Блондена (1922–1991) заполняет одно из самых крупных белых пятен в представлении русского читателя о французской литературе XX века. По роману «Обезьяна зимой», удостоенному престижной литературной премии «Энтералье», был снят замечательный фильм с участием Жана Габена и Жана Поля Бельмондо. Одно из главных действующих лиц романа — вино, которое позволяет герою и его молодому приятелю испытать ни с чем не сравнимое чувство свободы и одновременно порабощает их волю. «Обезьяна зимой» — настоящий гимн дружбе, в котором читатель услышит мотивы, знакомые ему по книгам Ремарка и Хемингуэя.

---

В зале явственно ощущался чисто деревенский сладковатый запах молока, к нему примешивался пряный дух крепких напитков, словом, суббота, гуляй — не хочу! Разговоры шли про охоту — как раз открылся сезон, про ТВС, «Тигревильских вольных стрелков», — это местная футбольная команда, состоит в основном из поляков и служит предметом постоянных споров; надпись «ТВС» испанскими белилами красуется на витринах кафе и магазинов. Кстати, об Испании, сдается мне, я ночью разглагольствовал о корриде, но, убей Бог, не помню, что именно говорил… Молодежи среди посетителей почти не было, все больше люди солидные, но дурачились они напропалую. Из женщин была только одна сухонькая старушка, торговка устрицами (она развозила их по городу в детской коляске). Сидела себе в сторонке, потягивала сидр, выдула литра два, и хоть бы хны, а мужчины ее поддразнивали. Как я понял, во время оккупации, когда был комендантский час, ей не раз приходилось цапаться с немцами.

— Слышь, Жозефина, что ты им загнула, в комендатуре-то, когда они сказали, что Гитлер не велит возвращаться так поздно?

— Гитлер? — говорю. — Какой такой Гитлер? Я с ним не спала и вообще у нас, в Тигревиле, такого не припомню. Разве что он новенький, только приехал?

Посетители хохотали и поглядывали на меня исподтишка: как мне это понравится. Мало-помалу я начал ощущать флюиды, направленные на меня со всех сторон. Только хозяин держался особняком, еле ответил на мое приветствие, и все. Откуда ему знать, что в столичных барах, да не из самых захудалых, меня знают по имени… эх, так и подмывало просветить его. Эно, с его диктаторскими усиками, — темная личность, больше похож не на нормандца, а на уроженца Оверни. У него вроде когда-то были неприятности из-за того, что он расстегнул ширинку перед автобусом, на котором ехали школьницы как раз из пансиона Дийон… Где я это слышал? Наверно, у Никеза в табачной лавке кто-то говорил.

Я выпил еще, на этот раз вермут, и проснулся старый зуд: захотелось со всеми перезнакомиться, сообщить всем что-то очень важное, а главное, снова появилось обманчивое чувство, что жизнь может быть вполне сносной, если иметь такую отдушину, такое волшебное пространство, где самые простые вещи преображаются, просветляются и сияют дивным блеском. Люди думают, что любители алкохимии собираются, чтобы напиться. Это неправда: такое состояние не цель, а следствие и горькая цена их возвышенных радений.

За окном изредка проскальзывали парочки, стараясь не попасть ни в лужи, ни в лучи света. Проходя мимо кафе, они, как преступники, которых под щелканье объективов сажают в полицейский фургон, быстро загораживали лица рукой или сумочкой. Перекресток был похож на неосвещенный аквариум, рыбки кружили в нем по двое, ища убежище под деревьями, как в густых водорослях, и избегая светлых кораллов-фонарей. Я не завидовал этим влюбленным, к ужину они должны разбежаться по домам, в их распоряжении немного времени до наступления темноты, и этот промежуток сужается, по мере того как разгорается лето: дни делаются длиннее, их свидания — короче; они обречены на поспешные, как зябкой зимой, любовные ласки. Рыхлая девица накрывала в уголке столик на двоих. Из кухни доносился дразнящий запах жаркого, всегда особенно вкусный, если оно готовится не для вас. Я понял, что вот-вот придется выметаться, и в панике, пытаясь отсрочить изгнание из рая, заказал еще рюмку. Верно, это и был слишком крутой вираж, и меня понесло… Посетители, точно по команде, поднялись и задвигались, будто чья-то рука сгребла их, как карты на столе после партии в покер: разлучила дружную пару, разбила тройку закадычных приятелей, разбросала каре ветеранов; тех, что показывали лицо, перевернула вверх рубашкой, и наоборот. Собранные в колоду, в затылочек, все стали просачиваться в дверь, а там и прощаться группками — перетасовка для верности. Выйдя же из кафе, разбрелись кто куда, как чужие, до следующей игры. Я остался один, забытая карта на зеленом сукне, никчемная пустышка или джокер — шут, что корчит из себя короля. Хозяин и его толстуха дочка склонились над тарелками, почти соприкасаясь головами, и тихо переговаривались за едой. Не иначе — судачили про меня. Я развернул газету и честно попытался уцепиться за перекладины кроссворда. Другой бы встал и ушел, но я не мог, я настроился и ждал: вот-вот, сейчас, еще минута — и я заговорю с ними. Когда они вышли из-за стола, я предложил угостить их, они согласились. Отцу — кальвадос, дочке — вишневой настойки. Я тоже тяпнул кальвадоса, пусть ахнут — не сам Эно, так толстая Симона — и поймут, что я не какая-нибудь заблудшая овца, а знатный кутила, «компетентное лицо», как пишут в газете, которую я бросил на стойку.

— То-то Кантен устроит бучу, что вы не вернулись к ужину! — ухмыльнулся Эно.

Что-то недоброе сквозило в его шутливом тоне, но в ту минуту это меня не насторожило, я только порадовался, что в Тигревиле меня уже признают. Эно, видя, что я не возражаю, продолжил:

— Осточертел он всем со своими нравоучениями! Когда-то сам был не дурак покуролесить, так нечего теперь осуждать других. Я же его не осуждаю, хотя мог бы. Раньше нормальный был мужик, разве что нелюдимый чуток, так оно и понятно: он нездешний, купил гостиницу на женино приданое, она дочка одного из самых богатых в округе фермеров. Ну и погуляли мы с ним — любо-дорого вспомнить. А как завязал — все хорошее, что в нем было, сгинуло, осталась одна дрянь.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Ну, не знаю… Гордость его непомерная, будто стенками ото всех отгородился. Она в нем всегда сидела. Взять хоть армию, все его земляки служили себе в Шербуре, а ему вздумалось завербоваться в Китай! Одно слово — китайская стена… я про то и говорю. И самому небось плохо. Не поймешь, что у него там, за стенкой-то, происходит. Никто в толк не возьмет, с чего он вдруг так резко бросил пить. Кто-то говорит, что из-за Сюзанны, дескать, она его заставила. Но может, дело-то не в этом, может, болезнь у него завелась: цирроз или там рак печени… что ж, причина уважительная! Но пусть тогда скажет!.. За ваше здоровье! Запиши на счет заведения, Симона.

И пошло-поехало. Кабачок снова наполнился народом, потом опять опустел. По еле слышным звонкам я понял, что это начался и кончился перерыв в кино. Программа ночных сеансов меняется два раза в неделю. Мне как-то не приходило в голову сходить что-нибудь посмотреть, хотя, как сказала бы моя мать, это было бы невредно при моей-то занятости. Закрываться Эно и не думал, видно, заведение работало круглосуточно. Человек пять завсегдатаев, войдя в азарт, по очереди угощали друг друга. Эно прикрыл дверь и с издевкой представил меня им как господина, который остановился в «Стелле».

— Ну и как вам там, у Кантена, весело живется? Вот уж зануда! Вино-то хоть к столу подают или нет? Какой он был и какой стал — предатель!

— Говорят, вы художник, рисуете гениальную картину. Один Кантен чего стоит, его рожа — ни дать ни взять пейзаж на закате!

Почему все решили, что я художник? И за что они взъелись на моего хозяина? Хоть я и попал из-за этого Кантена в дурацкое положение, но слушать про него гадости было противно. Я стал нарочно нарываться на ссору — заговорил о паршивой погоде. Это для местных жителей самая болезненная тема, многие уверены, что, если бы в Тигревиле шло поменьше дождей, он был бы не хуже Сен-Тропеза, чудным местечком для жаждущих опроститься снобов. Поэтому про дожди стараются не говорить. И никто не видит: тигревильское побережье — что старая дева времен Второй империи, ждала-ждала своего суженого, да так и померла не дождавшись. Мы чуть не подрались, но в последний момент решили вместо драки помериться кто кого, поставили локти на стол, сцепились и давай жать. Вот почему у меня ноет плечо, но это боль почетная. Конечно, лучше бы ощущать локоть ближнего несколько иначе, но и это упражнение, при котором ты весь — все нервы, мускулы, воля — сосредоточен в одной точке, очищает тебя целиком и полностью и вытесняет все постороннее.

Да так здорово вытесняет, что я понятия не имею, каким образом оказался в своей постели. Такое случалось и раньше, когда неведомая сила чудесным образом приводила меня к Клер. Мне хотелось, чтоб она оценила по достоинству инстинкт, влекущий изнуренного хромого жеребца в родную конюшню, то есть к ее изголовью. Но Клер ничуть не умиляла такая тупая преданность, и на другой день она красочно расписывала мне, как жалко, мерзко и нелепо я выглядел. Это была главная причина разлада.

— Единственная преграда между нами — это алкоголь, — говорила Клер.

— Я это препятствие выпью, — отвечал я.

— Я боюсь тебя, — говорила она. — Боюсь не того, что ты мне можешь сделать, а того, что делается с тобой самим. Вместо тебя вдруг появляется другое существо, какой-то бес, который издевается надо мной, да и над тобой тоже. Никогда не знаешь, что он натворит. Я жду одного человека, а является другой. А ведь ты, что самое обидное, можешь быть таким чудесным. Ну почему ты пьешь? С какого такого горя? Нет, лучше взглянуть правде в глаза, пока не поздно. Мне нужен человек, на которого я могла бы опереться.