Нина Воронель - Мой Тель-Авив

• Название: Мой Тель-Авив
• Автор: Нина Воронель
• Издательство: Журнал "22"
• Жанр: Публицистика
• Год: 2011

---

            Он распространяет слух, что где-то в Росси у него есть брат, бывшая жена и даже дочка, которых никто никогда не видел, - ни лиц, ни фотографий, ни адресов, и голосов их никто никогда не слышал. Дважды он сваливался нам на голову из ниоткуда. Первый раз – почему-то из Норвегии, хоть по всем бумагам он чистокровный еврей и еврейский сын: Юд-сон, и Норвегия ему ни к чему, мог бы и прямиком приехать. Но почему-то через ОВИР проходить не захотел, я думаю, боялся их проверок, и дал кругаля через Норвегию.

            Начал  он с того, что позвонил нам, хоть был совершенно с нами не знаком, и спросил, нет ли у нас  для него чего-нибудь  лишнего из одежды: у него, мол, все размеры точно, как у Саши Воронеля. Так и оказалось – все размеры совпали, и воротника, и туфель, и трусиков, - похоже, там, откуда он был послан, все было заранее предусмотрено.  Мы, чтобы его поддержать, предложили ему редактировать Сашину книгу «Трепет забот Иудейских», и он редактировал очень толково. Мы даже поверили, что он годится в редакторы, но впоследствии это умение у него почему-то больше не проявлялось, - наверно, отключили, или еще какая-нибудь неполадка вышла.

            Потом он надолго пропал, и опять появился через много лет, Он сам говорит, что через семь, а я не считала. Появился не известно откуда – объясняет, что возвращался в Россию ухаживать за больными родителями. Если принять версию инопланетянина, то родителей у него никаких не могло быть, может его на эти семь лет отправляли на другие планеты, где есть жизнь.

            Чему он там научился, не знаю, но компьютером он так и не овладел, что для человека слова крайне странно. Уж как мы его учили, как учили, - компьютеры дарили, учителей приставляли, и все без толку. Не могу, твердит, и все. Мысли записывает круглым детским почерком на крохотных листках - восьмушках, и всегда носит эти листки  с собой в неразлучной черной сумке. Я думаю, в  этой сумке у него спрятан элемент питания, и потому он ни на миг с ней не расстается. Даже в нашей квартире несет сумку с собой в уборную, оставить ее возле кресла на полу боится. То ли он там, в уборной, через эту сумку выходит на связь, то ли тайно  подпитывает свой организм, но что-то за этим  скрывается.

            Самое удивительное, что его все любят. Нет такого человека, которого бы любили все, - всеобщая любовь  противна человеческой природе, более склонной к неприязни, если не к ненависти. А сколько есть оттенков непрязни, всех не перечесть – и зависть, и ревность, и жадность, и недоверие, и охрана своей территории, и уязвленное честолюбие, и сомнение в собственном превосходстве и т.д. и т.п. А на Юдсона не приходится ни одного. Кого ни спроси, со всеми он друг, и никому ни  враг, ни соперник. Вот и закрадывается сомнение в его человеческой природе, потому что только инопланетянин способен войти в человеческую гущу, не отставив следа, не оставив тени, и прокрасться сквозь нее, не потревожив вод.

            А как объяснить полное отсутствие  тщеславия? Особенно в нашем кругу, сплошь состоящем из непризнанных гениев, которым их непризнанность представляется случайной, а гениальность – несомненной. У нас все или в восторге от себя или в отчаянии от черствости окружающих, и только Юдсон всем доволен, и никаких лавров ему не надо. Недавно у нас скопилось немного лишних денег, и мы предложили Юдсону издать книгу его рецензий, - вид его творчества, выгодно отличающий его от всех других рецензентов.

      Издать – за счет журнала! И ничего не вышло! Ему нужно было только собрать все эти рецензии вместе и вручить нам, но он так этого и не сделал. Мы долго его уговаривали, даже умоляли, но он вяло отбивался, бормоча невразумительное: «Да кому это нужно?». И так свои рецензии под одну крышу не собрал. Похоже, там, откуда он прислан, такая деятельность не в чести. Или ему не позволили, чтобы не засветился - ведь из полного собрания его сочинений так и выпирает его нечеловеческая сущность.

            Но это все косвенные доказательства.  А прямое доказательство кроется в отношениях Юдсона с литературой. Если некоторые счастливцы видели иногда, как он ест, пусть хоть по вечерам и на людях, то, как он читает, не видел никто. И когда он читает, тоже не понятно, ибо он целыми днями порхает, нигде не преклоняя головы. И однако он все читал – все, что вышло вчера, позавчера, три года назад и во времена Льва Толстого, Честертона и Пушкина. И не только читал, но помнит наизусть. А человек, даже бабочка, всего этого помнить не способен. Способен только компьютер, которым он, по его словам, не владеет.

            Но зато он владеет русским языком, как никто мне знакомый не владеет. Такими перлами каждую строчку свою пересыпает, что только диву даешься. Первый раз мы эту его удивительную способность обнаружили, когда он написал нечто вроде рецензии на мою трилогию «Готический роман». Я с опаской называю его опус рецензией, прекрасно понимая, что рецензии так не пишут. Чтобы не быть голословной, приведу примеры.

            Из рецензии на 1-й том «Ведьма и парашютист» («В и П»):

            «А как Клаус спасал своего друга-поросенка!.. - не шучу, эта штучка будет посильнее "Темы и Жучки"! Здесь триллер (так сказать, Смит-Вессон) смолкает и вступает сплошной Сетон-Томпсон.

            В Замке ползает призрак Замзы, и эхо Эко маятником отмахивает в гулких подземельях. Для меня Замок, конечно, не тевтонский, а центонский - воздушный, сотканный, очень реальный ("В и П" - это также "Время и Пространство").

А вот из рецензии на 2-й том «Полет Бабочки»:

            «...и мы отправляемся в "Полет бабочки".. Библиотека расходящихся тропок, где и сам Борхес пробирается наощупь вдоль стен, увитых  "то ли жасмином, то ли жимолостью",  Ох, Набоков бы перевернулся и ухватил бы за бочок! - и тутошние бабочки, конечно же, от него, внимательного (так сказать, из замка Гумбертус Гумбертус), а не из здешнего кабачка, который - по мне, так - перелетный кабак Гилберта Кита Честертона, да и библиотекарь не от мира сего - из честертоновского же "Возвращения Дон-Кихота", да и дело происходит в каком-то подозрительном Честере... Есть и еще кит, как-то: Агата К. - агенты в замкнутом пространстве, такой ближневосточный экспресс без колес. Б.Шоу подмигивает эпизодическим профессором Хиггинсом. Чайные церемонии, шпион-китаец; двуликий Янус - Ян фон Карл; зеркальные Лу - Ули, "инь" и "янь" (для тех, Кто Понимает, для людей "ин", а Посторонним - В)».

            Это не пьяный бред, а весьма точное изложение содержания романа со всеми его образами и персонажами, - просто (Ох, как непросто!) все подано в ракурсе всей мировой литературы, хорошо усвоенной, переваренной и пущенной в ход на новом этапе. И даже у меня, знающей этот роман наизусть, голова идет кругом от юдсоновской чертовщины:

      «Вообще же трилогия называется "Гибель падшего ангела", у многих персонажей есть сложенные крылья. Немецкая ведьма Инге - бывшая стюардесса, израильский наш парашютист Ури - летающий в тучах всадник, гордый и бесстрашный. И любят они друг друга, и прямо парят на простынях, как над местечком. А уж разнообразные валькирии - все эти вильмы, доротеи, ульрики, лу - полет, бабочки (в смысле - эх, бабоньки! Пора по пабам!), всего попутного вам!.. Да и малость святой Клаус, пролетая над своим гнездом кукушки, периодически посылает приветы к Рождеству. Зато злой Карла в очередной раз пролетает (и поделом ему, пад... Ангелу!), хотя вроде уносит ноги - но он ли лично? Мелькнул лишь, как клюв, козырек спортивной шапочки (или берет с пером?) - только вот сам демон рядом с Патриком Рэнди - иль очередной подставной баварский Людвиг?..! Но - ура! - Ури-Ули улетает в погоню, он ведь тоже не промах и у него невидимый (малиновый) берет набекрень...».

      Просто чудо – все в точности по моему роману, прочитано и перемолото, но при этом неузнаваемо.

      «Вечер. Несколько тоскливо. Схожу-ка я в Библиотеку - там свет, смех, тепло, все уже знакомые. Сюда так и не приходит инспектор, но имеется спектр - Каждый (и даже не в день Охотника) Желает Знать, Где Сидит... Есть тут и желтые, есть знать... Странный, закутанный в цветной туман мир Библиотеки. Других брегов, кисель-лазурных, сотри случайные черты - на крыльях бабочек ажурных сюда слетаются мечты. Сам создал, вот этими руками, зажав авторучку...

      Когда мы, отложив очередные весла, свешиваемся с книги - иногда дно видно, а иногда - фиг. Ведь что-то мнилось мне, что-то чудилось, свербело, и - осенило, осенило (где-то в декабре), дошло, наконец: Ури-Ули - ка-анешно же Улисс! ("А хули?" Э.Лимонов) Простой наш еврейский Одиссей - Райх там, или Блюм какой-нибудь... Инге - помотавшаяся по свету Цирцея, осевшая подле своего свинарника. Амазонки-лесбиянки - профессорки Доротея с Вильмой. Златокудрый и босой викинг-вегетарьянец - лотофаг Толеф, etc. Эт Цетера, Итака далее!..

      Сказано же - Гомер, Мильтон и Пани... простите, Борхес. В Мильтоне, безусловно, слышится милиционер, в данном детективном случае - некий грядущий интерполицай, который вдруг возникнет из машины и снимет со стены висящее...».