Алла Андреева - Плаванье к Небесному Кремлю

• Название: Плаванье к Небесному Кремлю
• Автор: Алла Андреева
• Издательство: Редакция журнала «Урания»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-900-191-24-9

Мемуары вдовы поэта Даниила Андреева, автора «Розы Мира», рассказывают историю ее жизни, в которой были и радость встречи, совместной жизни с удивительным поэтом — мистиком, и муки сталинских тюрем и лагерей. Эта книга о противостоянии женщины суровой эпохе.

---

— Что так рано? Там что — ничего не было, что ли?

— Да нет, был какой-то лысый, что-то болтал. Неинтересно.

А это Ленин выступал. Женя потом любил рассказывать, что видел живого Ленина, только не стал его слушать.

Прошли годы. Вот как они познакомились с Даниилом. Году в 24-м Даниил работал над изданием «Реквиема» Леонида Андреева. В связи с этим он пошел к Белоусовым. Женя в это время гонял во дворе тряпичный футбольный мяч. Футбол был его страстью. Ирина Павловна, к которой Даня пришел, захотела их познакомить: ровесники, один — сын Леонида Андреева, другой — Ивана Алексеевича. Она с большим трудом докричалась до Жени. Ему страшно не хотелось идти знакомиться с каким-то Даней. Он явился нехотя, они с Даниилом познакомились — и подружились на всю жизнь.

Я успела застать еще в живых Жениного брата — Сережу, который был на четыре года старше. Это были люди, подобных которым я больше не видела, полностью лишенные какого бы то ни было зла, главным в них была неспособность сделать или сказать что-нибудь плохое.

Наверное, в те времена, когда по морям ходили парусники, где-то бывали небольшие мирные гавани, может, небольшие городки. И пятнадцать лет нашей жизни с Женей стали такой мирной светлой пристанью в моей жизни. Господь послал мне их, чтобы я отдохнула.

В самом начале наших близких отношений я видела странный сон: в большом деревянном корыте я мыла маленького, примерно полуторагодовалого ребенка. Это был Женя, я его купала в теплой воде и под рукой чувствовала круглую головку. А он смотрел на меня такими знакомыми мне глазами. Как ни странно, но что-то от этого сна присутствовало в нашей жизни все годы. Жили мы очень стесненно материально и счастливо душевно. Женя был талантливым инженером-конструктором, до ареста работал в ЦАГИ. Потом, отбыв срок на Воркуте, он остался там работать. Я приезжала к нему туда, поэтому у меня была большая серия работ, посвященных Воркуте. Ее купили на моей персональной выставке. Не знаю, где эти работы сейчас. Дай Бог, чтобы сохранились в каком-нибудь провинциальном музее.

Вернуться в Москву просто так Женя не мог. Это можно было сделать, только оформив брак, что мы и сделали. Таким образом, Женя смог приехать в Москву, где родился, которая была городом всей его жизни. В Москве он работал в Институте синтеза белков, который мы шутя называли «Синтез-белок». Потом он вышел на пенсию, писал короткие и очень оригинальные рассказы. Они все у меня целы.

Я много работала все эти годы как художник. Так как пробиться в живописной секции МОСХа, хоть я и была членом именно этой секции с 43-го года, было невозможно, мне удалось перейти в графическую. Я участвовала в нескольких графических выставках. Потом освоила линогравюру. Взяла штихели и кусок линолеума в руки и стала работать. Вообще я в жизни всему так училась. Брала в руки инструмент — штихель, кисть, даже крючок для вязания — и просто начинала делать. Много лет я проработала в графическом комбинате. Многие мои пейзажи проданы через салоны. Я очень любила эту работу и сейчас продолжала бы работать, если бы видела. У меня лежат эскизы для пяти гравюр из земной жизни Богоматери. Это то, что мне так хотелось сделать и чего я никогда не смогу.

На лето мы уезжали на Карпаты, на Нерингу. На Карпатах несколько лет подряд чудесно жили с тремя сыновьями моей лагерной подруги Оли. Все мальчики рисовали, и мы вместе ходили на этюды, а Женя делал слайды — он был прекрасным мастером. Очень много ходили по горам, где из ущелий поднимались облака, похожие на странные живые существа. Это было время удивительного покоя. Женя благоговел перед памятью Даниила и полностью осознавал его значение в русской культуре.

Несколько лет подряд мы с Женей в пасхальную ночь ездили к Новодевичьему монастырю. Именно к монастырю: внутрь храма попасть было невозможно, он был полон прихожан и закрывался очень рано, мы вместе с толпой людей приезжали постоять внутри стен монастыря. Действующей тогда была церковь Успения Пресвятой Богородицы с трапезной, в большом белом Смоленском соборе находился музей. У ворот около стен стояла конная милиция, в воротах — милиционер. Время от времени то ли он отодвигался, то ли толпа сдвигала его, но туда внутрь удавалось прорваться с мчащейся толпой. Однажды меня сшибли, и Женя как-то ухитрился выхватить меня из-под ног бегущих. Внутри картина была такая: все пространство старого кладбища битком забито людьми. Впереди стояла цепь комсомольцев- дружинников, не подпускавших близко к церкви верующих, но пропускавших «своих». Эти «свои» еще размещались группами среди толпы. В 12 часов выходил крестный ход и шел с пением вокруг храма. Впереди ехал конный милиционер, потом торжественно выступал пеший, а уже после него на расстоянии шли духовенство, хор и прихожане. Расставленные в толпе группы комсомольцев со свистом и улюлюканьем поднимали на плечи своих растрепанных визжащих девок, и в крестный ход летели камни. В этой бесовщине мы, верующие, зажигали свечи и, стоя с зажженными свечами, пели: «Христос воскресе из мертвых…».

Надо еще сказать, что где-то в 30-е годы правительство решило снести Новодевичье кладбище и сделать там «зону отдыха». Уже ходила горькая шутка — «Кладбище культуры и отдыха». Почему-то это не состоялось, но большая часть могил, в том числе могила матери Александра Викторовича Коваленского, была снесена и, насколько я помню, были снесены все кресты. Кстати, крест на могиле Владимира Соловьева восстановлен недавно обществом «Радонеж».

Та бесовщина, которая творилась в святом месте в пасхальную ночь, происходила в конце 60-х — начале 70-х годов. Верхом на обескрещенных надгробиях, на деревьях и на оградах сидели, вопили и свистели бесноватые. После, пережив несколько таких заутрень, мы с Женей просто не могли заставить себя туда ездить и в пасхальную ночь шли к маленькому храму апостола Филиппа в Филипповском переулке на Арбате. Выстоять всю службу в любом переполненном храме уже не было физических сил. А действующие храмы Москвы были переполнены.

В 1971 году умер папа. Я еще не сказала, что раньше, в 1962 году, умерла мама. И через год после ее смерти я познакомилась с женщиной, которая была рядом с папой много лет, о чем никто из нас не знал. И папа, и Евгения Васильевна, которая была только на четыре года старше меня, были людьми такого благородства, что ни единой минуты маминой жизни не омрачили. Я познакомилась тогда с моим сводным братиком Андреем, которому было тринадцать лет. С той минуты мы с ним подружились и, наверное, уже навсегда. А через Андрея появился Валера — его друг, мой названый брат.

Папа долго оставался для меня загадкой. Атеист. Но человека более христианского поведения я, пожалуй, не встречала. Несмотря ни на что, он не оставил маму. Они прожили больше пятидесяти лет, и мама спокойно умерла на его руках.

Папа долгие годы работал в Институте научной информации начальником отдела биологии. Каким блистательным он был заведующим, поняли только тогда, когда его не стало. А работал папа, пока мог, до восьмидесяти двух лет. В это время у него началась болезнь Паркинсона, от которой он и умер в восемьдесят четыре года.

Его способность и потребность делать добро были поразительными. Вот, например, папино воскресное времяпрепровождение. Он ходил по книжным магазинам. Во всех этих магазинах для него были отложены самые лучшие книги, и там же Александра Петровича ждали со всеми болезнями и жалобами на недуги, со всеми несчастьями и семейными неполадками, ждали, как самого родного и близкого человека, с которым можно поговорить обо всем. Потом мы узнали, что у него было прозвище Дориан Грей.

Папа был удивительно красив и до своей болезни совершенно не старел. Нас с ним при разнице в 28 лет принимали за брата и сестру. Через всю советскую жуть (а он был вполне лоялен к советской власти, по поводу чего мы страшно ругались) папа пронес осанку, манеры, язык господина. Поразительно, что он уцелел! Может быть, его спасло то, что в доме у родителей почти никто не бывал.

Мне кажется, отчасти я разгадала тайну таких людей, как папа: они сформировались на основе христианских принципов. Отсюда их поведение. Атеизм же их был чисто рассудочным. Кроме того, у меня есть еще такое соображение: я уверена, что многие люди живут не одну жизнь, в том числе и я. Есть вещи, иногда очень страшные, понимание которых из моей теперешней жизни никак не вытекает. И вот я думаю, что таких людей, как папа, проживших не одну жизнь, Господь, видя, что они поднялись до очень высокого уровня, в каком-то из последних воплощений лишает веры в Себя, чтобы посмотреть, как они станут себя вести, лишенные страха Божьего, предоставленные самим себе. Это как бы последнее испытание (я знала еще таких людей). И папа уже настолько сложился как человек, что и без Бога вел себя так, как иные верующие не могут.

Папа умер, слава Богу, на руках Евгении Васильевны, потому что большей заботы, преданности и представить себе нельзя. Я рисовала скончавшегося Даниила, рисовала маму после смерти (у нее было выражение лица, как у девочки), рисовала скончавшегося Женю. А папу не посмела. Он был красив и в жизни. Но то, каким красивым он лежал в гробу, у меня рука не поднялась рисовать. Это было светлое лицо средневекового рыцаря.