Сергей Снегов - Книга бытия

• Название: Книга бытия
• Автор: Сергей Снегов
• Издательство: Терра Балтика
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-98777-023-8

Двухтомный роман-воспоминание Сергея Снегова «Книга бытия», в котором автор не только воссоздаёт основные события своей жизни (вплоть до ареста в 1936 году), но и размышляет об эпохе, обобщая примечательные факты как своей жизни, так и жизни людей, которых он знал.

---

Когда он ушел за новой порцией черешни, Фира быстро шепнула:

— Мне надоело. И очень нужно домой. Давай уйдем!

Я выбрал удобный момент и сообщил об этом Гене. Он проводил нас до ворот.

Когда его домик скрылся за деревьями, Фира схватила меня за руку и потянула в сторону.

— Ты куда? — удивился я. — Тебе же надо домой!

— Уже не надо. Сегодня воскресенье, уроки я сделала еще вчера. Здесь хорошо, хочу погулять. Или ты против?

— Я никогда не против того, чтобы погулять. Пойдем в Дюковский сад!

Конечно, это был самый запущенный и грязный из городских парков. Но зато здесь было мало людей, а его нечищеные озера и пруды, несмотря ни на что, оставались красивыми.

— Как здесь чудесно! — восхитилась Фира. — Я тут никогда не была. А ты?

— Я хожу сюда каждый свободный день.

— А куда еще ты ходишь?

— Больше всего люблю Хаджибеевский парк — там самые большие в Одессе деревья. Их посадили турки — еще до основания города. Но в парк нужно ехать на трамвае до Хаджибеевского лимана — пешком не доберешься.

Фира, похоже, обиделась.

— Почему ты никогда не зовешь меня туда?

— Скоро каникулы, времени хватит. Будем ходить по всем паркам Одессы. А еще я покажу тебе катакомбы.

Она брезгливо передернула плечами.

— Фу, подземелья! Терпеть не могу погребов. В нашем полно пауков и жаб — даже войти противно.

Я объяснил: катакомбы — это не сырые погреба, а огромные сухие туннели в толщах ракушечника. Но Фиру, судя по всему, не переубедил.

Она прыгала с кочки на кочку, с наслаждением погружала ноги в траву. Вокруг потемнело, в небе зажглась Венера, за ней высыпали звезды. Ночь шла безлунная, в Дюковском саду еще не додумались возводить столбы и вешать на них лампочки — небесная иллюминация ожидалась хорошей. Я пообещал Фире звездное торжество.

— Очень красиво, очень! — сказала она задумчиво. — В небе начинается торжественный пленум звезд — и на него приглашены мы с тобой.

Я часто потом вспоминал это определение ночного южного неба — и всякий раз оно поражало меня своей точностью. Звезды перемигивались, то притухая, то вспыхивая, — выступали одна перед другой, как ораторы на пленумах, только молча.

— Помнишь ту ночь в парке Гагарина, когда проходил пионерский сбор всех отрядов города? — спросила Фира. — Ты тогда показывал нам звезды и называл их имена, а девочки дарили их своим ребятам. Я преподнесла Фиме Полярную звезду — она очень похожа на него своей важностью и идейностью. Васе досталось целое созвездие — Дракон, как раз по его жуткому характеру. А тебе Рая подарила Сириус.

Я смутился.

— Она сделала это, когда все отошли.

— Знаю. Я поняла, что она хочет побыть с тобой наедине, а потом спросила: зачем? Она призналась, что при всех постеснялась делать такой роскошный подарок. Где сейчас этот Сириус? Покажи.

— Сириус — зимняя звезда. Весной его можно видеть только глубокой ночью, а сейчас вечер.

— Жаль… Придется ждать до зимы. Ты по-прежнему переписываешься с Раей?

Я чувствовал, что разговор этот не сулит ничего хорошего. И напоминание о Рае было опасным. Они никогда не дружили, Рая и Фира, — обе слишком выделялись среди других девочек, а потому соперничали. Эти имена нельзя было соединять.

Я стал осторожничать.

— Как тебе сказать? Немного переписываемся.

— Что значит немного? Два раза в неделю, а не два раза в день?

— Два раза в день никогда не бывало.

— Значит, два раза в неделю было?

— Не считал. Возможно. Но сейчас — нет. Я не получал от нее писем недели три.

— Сочувствую. Наверное, очень переживаешь?

Я всем нутром ощутил, что наш диалог становится очень небезопасным — и резко переменил его направление.

— Переживаю, но не очень. Меня гораздо больше беспокоишь ты, а не Рая.

— Вот еще новость! Чем я тебя беспокою?

— Тем, что в такой хороший вечер ты начала совсем не нужный разговор.

Она захохотала и прыгнула вперед. Она бегала хорошо, я — отлично. Ей не удалось бы удрать даже ясным днем, а сейчас сгущалась тьма. Впрочем, Фира и не хотела убегать.

Я нагнал ее у дерева, схватил за плечо. Тяжело дыша, она уткнулась мне в грудь. Всей убыстренной от бега кровью я ощутил, что должен прижать ее к себе и поцеловать. Но я еще никогда не целовал девочек — и жалко струсил. У меня перехватило горло.

— Пойдем, — сказал я хрипло и оторвал ее от себя.

— Да, надо идти, — вяло отозвалась она.

Мы молча вышли из парка. Постепенно я успокоился. К Фире вернулась природная насмешливость.

— Отчего молчишь? Что, ногу ушиб? — поинтересовалась она без тени сочувствия.

— С чего ты взяла?

— Ты так мчался… Я боялась, что сшибешь какое-нибудь дерево.

— Я сломал только один сиреневый кустик.

— Это ты в темноте увидел, что он сиреневый?

— Нет, узнал по запаху. У меня собачий нюх.

— Рада за тебя! А я боялась, что ты рухнешь — на меня или к моим ногам. Это было бы ужасно…

На улице светили фонари и ходили люди. Я мог не опасаться, что она примет мои слова слишком всерьез — и поэтому стал дерзить.

— Могу встать перед тобой на колени — чтобы доказать, что это не так уж и страшно!

Фира засмеялась. У нее был хороший смех — звонкий и добрый. Еще лучше она хохотала — правда, это случалось нечасто.

— Не надо. Не хочу тебя утруждать. У меня, кстати, жутко болят ноги.

— Тогда присядем.

Мы сели на скамейку (они стояли у каждого дома) — и замолчали. Звезды облепили кривые ветви акаций, как рождественские огоньки.

— Уже поздно, — пожаловалась она. — Нужно идти. А здесь так хорошо…

— Я могу приходить домой когда хочу, хоть глухой ночью — я своих уже приучил.

— Ты мальчик. Я всегда завидовала мальчикам! Попробовала бы я прийти глухой ночью — месяц пришлось бы плакать.

— С тобой так жестоко обращаются?

— Надо мной трясутся — а это хуже. Я с ужасом думаю о том, что в меня кто-нибудь влюбится — жить станет невыносимо!

— По-моему, в тебя влюблен Генка.

— Генка не в счет — он скучный.

— А что изменится, если влюбится нескучный?

— Ну, как ты не понимаешь? Нужно будет встречаться с ним, ходить в кино, долго гулять по улицам… Без этого любви не бывает.

— Но ведь мы с тобой гуляем — а не влюблены.

— Да, не влюблены… Это очень хорошо! Пойдем, мои уже беспокоятся.

Какое-то время мы шли молча. У ее дома остановились. Прохожих случалось все меньше. Фира, похоже, не очень спешила.

— Скоро выпуск… Мне нужно будет искать работу, — сказала она грустно, — так решили дома. А ты что станешь делать?

— Учиться дальше. Пойду в профшколу.

— Лизавета Степановна говорила, что ты будешь ученым. Наверное, даже профессором. Это правда! Ты скоро забудешь, как мы с тобой гуляли…

Я возмутился.

— Этого не будет! Ты мой друг на всю жизнь. Мы никогда не расстанемся, никогда. Честное слово!

Она благодарно засмеялась. Впрочем, ни смех, ни признательность никогда не мешали ей подшучивать.

— Это возможно только при одном твердом условии, Сережа. Перестань переписываться с Раей — терпеть не могу соперниц! У нее такие длинные, такие светлые косы… А я — шатенка. Перестанешь?

Я не сомневался ни секунды.

— Уже перестал! Если придет письмо, не отвечу. В моей жизни больше нет человека по имени Рая.

— Не зарекайся… — она опять засмеялась. — Впрочем, ты меня успокоил. До завтра. И спокойной тебе сегодняшней ночи!

Ночь была неспокойной. Я просто не мог оборвать ее скучным сном! Я шатался по Косарке, садился на скамейки, снова вскакивал. Подул ветер, тополя зашевелились и зашептались. Небо тоже задвигалось: звезды, мелькавшие среди листьев, вспыхивали и гасли. Я радовался и думал о жизни: конечно, она будет очень длинной! И я выполню все, что запланировал.

Жизнь и вправду получилась длинной — во всяком случае у меня. Но она вышла совсем иной. Меня вели химеры — и между миражами воображения и призраками реальности не было особой разницы. Моей школьной подружки Фиры на всю жизнь не хватило — наша дружба не пережила лета. А та, от которой я так решительно отрекся, через несколько лет возникла снова — и уже навсегда. Не было у меня друга нежней и преданней до самого ее — в далекой дальности — последнего дня.

8

Торжественный выпуск был еще впереди, перед ним состоялась еще одна, не менее значимая, церемония — прием в комсомол.

Строго говоря, настоящим приемом это не было — объявляли кандидатов, вручали анкеты, а решали, достоин ли человек почетного звания, уже в райкоме.

Я не сомневался, что будет названо мое имя: главный общественник школы и ее первый ученик, я имел несомненные преимущества перед остальными.