Сергей Снегов - В глухом углу

• Название: В глухом углу
• Автор: Сергей Снегов
• Издательство: Калининградское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Роман С. Снегова посвящен молодым, только начинающим свою самостоятельную жизнь.

Группа москвичей едет на далекую сибирскую стройку. Разны их характеры, по-разному складывается их судьба. Георгий Внуков, резкий, самолюбивый парень, уже отсидел в тюрьме за хулиганство, но находит в себе силы повернуть на честную дорогу. Ему помогает дружба с Леной, мятущейся умной девушкой, трудная, неровная любовь к красивой Вере. Брат его Сашка, эгоист и пьяница, не уживается в коллективе. Порывистый честный Вася, непримиримый к черствости и равнодушию, твердо знающий, чего он хочет от жизни, вырастает в настоящего вожака молодежи

Производственные трудности, любовные драмы, болезни, даже гибель одного из них — все приходится испытать и перебороть молодым людям: они в этой борьбе взрослеют, добиваются чистых отношений в коллективе, вырастают в мужественных строителей коммунистического общества. Развитие и укрепление новых коммунистических отношений, взглядов и чувств — главная тема романа.

Действие развертывается на фоне глухой сибирской тайги — суровой, пока еще дикой, но величественной.

---

Старик поблагодарил. Он с радостью примет ее помощь, но скоро она не понадобится. Сейчас надо разыскивать новое помещение, белить, красить, строгать, пилить, рубить, изготавливать и расставлять мебель. Плотники, штукатуры, столяры — вот кто нужен ему в первую голову.

— Штукатурить и мы можем, — сказала Лена. — И побелим сами.

8

Зима была такой же, как миллионы раз раньше, а казалась неожиданной. Никто не ожидал, что тучи опустятся так низко — словно ватные одеяла тащились по лиственницам. Иногда сквозь дыры в одеялах вываливалась вата, земля цепенела под грузом снега. В другие дни налетал ветер, кругом шипело, грохотало и гремело, снег набивался в рукавицы, за шиворот, в валенки. Лара замерзла, по ней можно было ходить, но никто не ходил, реку покрывали метровые наносы. А потом стали раскручиваться холода, каждый день термометр падал на градус-два. К концу ноября ртуть укатилась за сорок и окаменела, на стене конторы вывесили спиртовый термометр, этому холода не были страшны. День стал тусклым, как сумерки, на работу и домой шли при электричестве. В полдень на часок выключали освещение, можно было оглядеться. Кругом, по крутым берегам, уступами поднималась тайга — темнохвойная и густая внизу, разреженная, серая, потерявшая хвою — вверх.

Только теперь было ясно, как неодинаковы работы. Тем, кто попал на проходку штольни, завидовали — их не мучили ни морозы, ни снег, ни ветер. Зато строители домов хлебнули горя. Светлане каждый вечер представлялось, что она дошла до предела: хуже быть не может. Но проходила ночь, и новый день был хуже.

Все навалилось сразу — морозы, пурга, темнота, нормы, неясно было, что труднее. Дома на площадке росли, но еще ни один не вывели под крышу, а без этого не было защиты от снега и ветра. С зарплатой стало немного лучше, бригада добралась до восьмидесяти процентов. Трое — Семен, Надя и сам Вася — шли выше ста, они были уже по ту сторону нормы. Игорь отставал, даже больше прежнего, разрыв между ним и другими увеличивался. Все теперь видели, что он попросту слаб.

Светлане тоже не хватало сил. Ей было трудно и от работы, и от одиночества. Она с тоской думала каждый вечер, что надо помириться с Валей. Но Валя держалась, как незнакомая, а просить извинения Светлана не могла. Она часто вспоминала совет Виталия — написать родным. Брошенная им мысль зрела, уже не казалась такой невозможной. Лучше отцовская проборка, чем смерть от невыносимой работы. Светлана надумала в последний раз — уже окончательно — посоветоваться с Виталием. Вместо этого она заговорила с Лешей. Они работали вместе и разговаривали о бедах своей нынешней жизни. Вернее, говорила Светлана, а Леша соглашался и поддакивал — она сердилась, когда ей возражали.

На этот раз он не поверил, что она серьезно.

— Брось заливать, Света! — сказал он снисходительно. — Я не такой наивный.

Светлана окрысилась:

— Что это значит — брось? Завтра пишу письмо и в конце месяца уеду!

Леша разволновался.

— Света, не нужно. Ну, прошу!

— Может, объяснишь по-человечески — почему не нужно?

Он хмуро огляделся по сторонам.

— Неудобно здесь, Света.

Они разговаривали на стене, укладывая кирпичи. Дул ветер, кругом было много глаз и ушей.

— Вечером поговорим в прихожей, — решила Светлана.

Прихожая барака, узенькое пространство перед сушилкой одежды, служила местом встреч, требовавших некоторого уединения. Светлана вышла, когда подруги улеглись. Леша уже ждал. Она сухо сказала:

— Слушаю.

Леша забормотал, что никак от нее подобного поступка не ожидал. Светлана особенно раздражалась, когда при ней мекали. Леша упомянул слово «дезертир», она оборвала его:

— Я не позволю так о себе! Больше нам говорить не о чем, слышишь?

Она не ушла. Леша стоял, прижавшись плечом к стене. Светлана с гневом ждала, что он еще скажет. Леша сказал:

— Ладно, могу не говорить… С тобой, как с человеком, нельзя. А что без тебя мне будет тяжело, тебе все равно!

— Это что же — объяснение в любви? — спросила она враждебно.

— А хоть и объяснение. Или объясняться тоже нельзя?

— Смотря, как объясняются…

— Как умею… Особых слов не подбираю.

— И напрасно! Я люблю только особые слова. И со мной надо по-особому, ясно?

Он ответил, падая духом:

— Ясно, конечно. Все как на ладони.

Светлана опять заговорила первая. Она воображала, что он способен на настоящее чувство, а он дальше болтовни не пойдет.

Он не стерпел обвинений.

— Да нет же, Светлана! Поверь, я от всей души…

— От всей души! — сказала она со слезами. — Даже поцеловать меня не захотел — вот твоя душа! К стене привалился, как инвалид!

Он оторвал плечо от стены и обнял Светлану. Но в ней болела обида.

— Не смей! — крикнула она, топая ногой. — Вот еще что задумал — обнимать без разрешения!

Леша теперь боялся даже прислоняться к стене. Он молчал и она молчала. Через некоторое время она сказала: — Если бы я поверила во все твои слова, так была бы дура.

— Чего же тебе надо, Света?

— А ты поезжай со мной, тогда поверю, что дорога…

Он не сумел сразу возразить. Она придвинулась ближе, возбужденно зашептала. Она ругала тайгу, поселок, строительство. Ведь это курам насмех, чем они занимаются — какие-то четырехэтажные дома! А им говорили — стройка коммунизма, стройка коммунизма! Нет, ГЭС, каналы в пустыне, железные дороги — это стройки коммунизма, не чета их руднику! Я всей душой на большое строительство, как я рвалась в Норильск, хоть там и жуткое Заполярье! Нет, отсюда надо уезжать в Красноярск или в Москву, а там наняться на настоящую стройку коммунизма, чтоб было, где развернуться.

Светлана еще не кончила своей горячей речи, а Леша уже видел, что строительство у них, точно, жалкое, таким не погордишься. Но он поеживался, представляя, сколько обидных слов придется выслушать от Васи, как осуждающе поглядит Игорь.

— Неудобно одним, Света. Если бы еще кто.

— Еще Виталий хотел. Давай потолкуем с ним завтра.

Благодарная, что он уступает, она сама обняла его.

— А раньше всего мы поедем с тобой к моему папе, — сказала она. — Он хороший, но страшный ворчун. Ты ему понравишься, я уверена.

Беседу с Виталием Светлана взяла в свои руки, она еще не полностью полагалась на Лешу. Виталий не нуждался в уговариваниях. Его останавливала только мысль, что он один сбежит, неудобно быть единственным. В компании он готов был пренебречь и насмешками московских приятелей, которых прежде страшился.

— Сегодня же напишем письма предкам! — сказал он, увлекаясь.

На почту Виталий прибежал первым, за ним пришли Леша и Светлана. Письма у всех были хорошие — описание непереносимых условий жизни, просьба о помощи. Такие призывы не могли не дойти до родительских сердец. Но дались они нелегко — Леша хмурился, у Светланы дрожали руки, когда она запечатывала конверт, один Виталий шумно радовался.

На улице он воскликнул:

— После ужина в кино! Нужно отметить праздник возвращения на родной асфальт!

9

Великие мечты уже не кружили голову Игоря, он понял, что жизнь и мечта — штуки разные. Это было горькое открытие. Игорь краснел от стыда, вспоминая, как разговаривал в Москве с мамой. «Писать не буду, ты услышишь обо мне из газет!» — так он ей отрезал, он верил сам, заставил ее поверить. Она и сейчас верит, пишет об этом в каждом письме, два раза в неделю, хотя ни разу не получала ответа. Игорь чуть не плакал от обиды, так все было далеко от того, что ей представлялось. Прочитав письмо, он рвал его намелко и рассеивал клочья — мысль, что кто-то может узнать, как она в нем ошибается, была непереносима. Он уходил в лес и сидел на пеньке или на снегу, пока не коченел. Он возвращался в инее, как во мху, и долго не мог отогреться.

Игорь открыл в себе еще неожиданное свойство, это было тоже нерадостное открытие. Он был труслив. Можно высокомерно молчать, когда за тебя говорят твои трудовые подвиги. Но подвигов не было, были провалы — как смеет он их замалчивать? Разве не должен он все честно рассказать единственному человеку, который в него еще верит? Но правда его страшила, он впадал в отчаяние при мысли, что мать услышит о ней. Игорь знал, что она молчание его толкует в единственном смысле, ничто не было так далеко от правды, как этот смысл, молчание превращалось в ложь — он молчал, терзаясь, не уважая себя. Он лгал, не произнеся ни слова лжи, лгал поступками.

Друзья видели, что ему тяжело — каждому нелегко, это стало общим. Ему сочувствовали, но сочувствие лишь поддерживало, не умножая физических сил. Раза два разгонялся помогать Леша, но он был только что сильнее, а умел еще меньше. По-настоящему помог Игорю Семен, но Игорь отказался от его услуг. У Семена кирпич словно летал в руках. Показывая Игорю, как надо, он потихоньку делал его урок. Игорь остановил Семена.