Олег Павловский - Не оглядывайся, сынок

• Название: Не оглядывайся, сынок
• Автор: Олег Павловский
• Жанр: О войне

В 1980 году калининградский писатель Олег Павловский за повесть «Не оглядывайся, сынок» стал лауреатом литературного конкурса имени Фадеева.

---

Я выспрашиваю, где сидят санитары, пробираюсь к ручью, нахожу омуток и, не высовываясь из ивняка, набираю воды.

Первым делом, как это делала мать, я бросаю в ведро с водой соль, затем засыпаю концентраты, совсем позабыв, что в концентрате соли достаточно. Есть такую кашу даже с тушенкой невозможно.

Что делать? Федя ликует: давай разбавляй, больше будет. Приходится разбавлять. И ничего, суп получается что надо, и главное — вдоволь. Ребята и взводный довольны.

А когда стемнело, взвод, обманув утратившего бдительность «противника», выходит из «окружения». Взводный разрешает Котову снять «шины».

На следующий день мы с Федей возвращаемся в расчет которому дано задание пройти незамеченным в западном направлении около километра, свернуть от стоящей где-то там березы с обглоданной зайцами корой вправо выйти на опушку, окруженную молодым ельником, и открыть огонь по «врагу», что занял оборону за избой-развалюхой.

Взводный засекает время, и мы, навьючив за спины части миномета, двигаемся в заданном направлении. Ни тропы, ни дороги — идем напрямик. Не проходим и двухсот метров, к сержанту Климову подбегает связной, что-то на ходу говорит. Климов останавливается, оборачивается к нам:

— Я убит, — и отходит в сторону.

— Чем? — наивно спрашивает Котов. Сержант со значением крутит палец около виска. Заменить Климова на правах наводчика должен бы Саша Латунцев, но он почему-то растерянно смотрит на меня, словно умоляет выручить. И я выхожу вперед:

— Обязанности командира расчета беру на себя. Сказанного не вернешь. Климов и связной уходят. Я стою, сомневаясь, не много ли взял на себя, не засмеют ли ребята, станут ли выполнять мои команды. Случись такое на фронте, — я бы отвечал за жизнь каждого человека из расчета и в первую очередь за выполнение задания. Да, хорошо трепаться, что сержантам не жизнь, а малина, командуй себе! А вот как в их шкуре окажешься, все видится в другом свете.

— За мной! — резко, подражая Климову, командую я. Ребята послушно шагают следом. Теперь главное не растеряться, не показать, что я боюсь ошибиться, завести их не туда, куда следует, и я уверенно, словно сто раз ходил здесь, веду расчет к неизвестной березе.

Впереди просвет. Что там — опушка? болото? Оказывается, хуже: высокая железнодорожная насыпь. Хоть бы намекнул о ней взводный. И насыпь наверняка «простреливается». Преодолеть ее можно только рывком.

За насыпью, чего уж никак нельзя было ожидать, канава метра в два с половиной шириной, залитая болотной жижицей. Мелка, глубока ли, раздумывать некогда. Знать бы, разбег взял, а так… отталкиваюсь что есть силы от осыпающегося под ногами гравия, двунога прижимает к земле, каких-то полметра не допрыгиваю и увязаю чуть не по пояс, разодрав к тому же ладонь об острый сук попавшейся под руку коряжины. Латунцев и снарядный просто перебредают канаву, а этот болван Котов мечется по насыпи с лотком мин за спиной.

— Ложись! — кричу.

Котов падает ничком. Уходят дорогие секунды. Хорошо, никто нас не видит. А, может, и видят, да не хотят оставлять расчет еще и без подносчика.

Котов неловко, выпучив глаза, переползает рельс, съезжает вниз и поджимает ноги: как бы не замочить.

— Прыгай! Быстро!

Котов растопыривает руки и прыгает по-лягушечьи, шлепнувшись животом о мягкую мшистую кочку, обдав нас густыми брызгами.

Наверстывая упущенное, мы почти бежим. Котов постанывает, просит обождать, у него, кажется, размоталась обмотка, но ждать некогда. Вперед! Только вперед!

Где же эта злосчастная береза с обглоданной зайцами корой? Уж не сбились ли из-за насыпи с заданного направления? Сверяюсь по солнцу. Нет, вроде бы идем правильно. Просто, наверное от волнения, слишком длинными кажутся оставляемые позади метры.

Приглядываюсь к каждой березе. Все они обглоданы у комля. Может, эта, большая и одинокая, видная отовсюду? Подхожу — точно! Обрыв коры еще свеж, не успел потемнеть. Так, теперь вправо. Ага, вот и опушка. Полный порядок. Пока ребята устанавливают миномет, я по-пластунски ползу к кромке леса, нахожу глазами стоящую на взгорье разваленную наполовину избу, определяю расстояние, угол, прицел, вспоминаю порядок отдачи команды:

— По избе!.. осколочной!.. заряд основной, угломер четыре — ноль, наводить на высокую ель, прицел семь-двадцать, одной миной… Огонь!

Слежу за полетом мины. Кажется, ничего. Жалко, что мина холостая, без взрывателя, точнее можно было бы определить попадание. Поправляю прицел. Огонь! Вторая, а затем третья мины летят к избе. Все!

— Миномет на вьюки!

И тут только я замечаю взводного и Климова. Они сидят, притаившись в ельничке, тихо о чем-то переговариваются. Взводный смотрит на часы, выходит из ельника, объявляет «перекур» и поздравляет с успешным выполнением задания. Мы цветем. Я даже забываю о саднящей боли в ладони.

Закурив, Котов толкает меня в бок:

— Слышь, Морозов…

— Чего тебе?

— Так зайцы ж березу не глодают. Они осиновую кору любят.

— Ну и что?

— А взводный — тюлень, не знает.

Выходит, я тоже тюлень, раз не знаю, что зайцы предпочитают сладкому и пьянящему березовому соку непомерную горечь осиновой коры.

— Прикажут, будешь и тюленя на дереве искать, — говорю я. — И нечего командирские приказы обсуждать. Ясно?

Котов не отвечает, прикрыл глаза и притворился, что не слышит.

Памятное воскресенье

Скоро на фронт.

Никто нам об этом не говорит, но по всему чувствуется, что день этот близок. Уже не очень-то гоняют на строевой, увеличились часы политзанятий, подлиннее стали перекуры, меньше раздаются внеочередные наряды, и Вася Пушкин повеселел, подтянулся и выглядит прямо-таки бравым солдатом.

Мне давно хотелось побывать дома, ну хотя бы денек, хотя бы несколько часов, ведь езды до города каких-то сорок минут трамваем. И вот после учений, когда сам командир полка вынес мне перед всем строем благодарность, я по всем правилам обращаюсь к сержанту Климову с просьбой об увольнительной. Климов посылает меня к взводному, взводный — к ротному, а ротный — ко всем чертям. Дескать, не успел пороху понюхать, а уже по маменьке-папеньке соскучился. Мне обидно слышать это. Вовсе не соскучился, просто, если говорить честно, хочется пройтись в военной форме по городу, заглянуть в школу, в соседние дворы, где меня знают все — от первоклассника Мишатки Агапова до злой бабки Артемьихи, у которой мы не раз вышибали мячом стекла. Ведь неизвестно, каким я вернусь сюда с фронта, да и вернусь ли…

«Чтоб тебе ни дня самому не бывать дома», — говорю я про себя ротному, откозыриваю и выхожу на плац. Смотрю, быстрой походкой идет к штабу командир батальона. Догоняю, прошу разрешения обратиться. Так и так, говорю, бабушка при смерти, сестренка хворает, еще что-то наплел, вот бы хоть на денек домой. Капитан пронзительно так посмотрел на меня и сказал, чтобы в восемнадцать ноль-ноль я пришел к нему в штаб.

Заявляюсь. Стою, вытянувшись в струнку. А комбат уж видимо, забыл о нашей встрече, снова спрашивает, в чем дело. Ну, я снова ему про бабушку и сестренку, хотя бабушка умерла еще пять лет назад, а сестренка на свет не родилась.

— Та-ак… — тянет комбат. — К командиру роты обращались?

— Обращался, товарищ капитан.

— И что — не разрешил?

— Не разрешил, товарищ капитан.

— Не поверил в байки про бабушку?

— Не знаю, товарищ капитан.

— Та-ак… Хорошо…

Берет лист бумаги, пишет на нем что-то, запечатывает в конверт.

— Передайте командиру роты.

— Есть передать командиру роты. Разрешите идти?

Бегу в казарму, не чуя под собой ног от радости. Вручаю ротному пакет: так и так, из штаба батальона, велено передать вам лично. Хорошо, говорит, идите. Выхожу, но держусь поблизости: я-то знаю, о чем в том пакете речь.

Не проходит и минуты, выскакивает ротный писарь Славка Суконцев:

— Морозов! К командиру роты!

Влетаю, как за увольнительной.

Ротный стоит лицом к двери, руки за спину, глаза прищурены, верхняя губа дрыгается:

— Воинского устава, рядовой Морозов, не знаете? Кто вам дал право обращаться в штаб? Я вам разрешал? Мальчишка! Вы не в школе, а в рядах самой дисциплинированной в мире Красной Армии…

Стою, хлопаю ушами, пытаюсь сообразить, за что же такой разгон. Наконец, доходит. По уставу не положено подавать рапорт старшему военачальнику без разрешения нижестоящего. Я это, разумеется, знал, но не придал особого значения строгой воинской формуле. Так вот, значит, о чем написал комбат ротному. Не помогла, выходит, бабушка с внучкой.

— Доложите старшине, что я даю вам сегодня наряд вне очереди.

И это после полковничьей благодарности!

— Есть доложить старшине — наряд вне очереди!

Лучше так, не оправдываясь, а то и еще один заработаешь.