Лесли Уоллер - Семья

• Название: Семья
• Автор: Лесли Уоллер
• Издательство: ТЕРРА-Книжный клуб
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: ISBN 5-275-00209-2, ISBN 5-275-00207-6

«Семья» — продолжение романа «Банкир», второе произведение трилогии «Сага о банкире». Героев Лесли Уоллера захватывает водоворот событий, в их жизни бушуют нешуточные страсти, деньги ставят людей перед мучительным выбором.

---

— Все бумаги должны быть очень четко составлены.

— И когда все будет закончено, все будет принадлежать нам.

— Si, все-все.

— Мы наступим на Клэмена, как на спелую виноградину, и под нашим каблуком из него вытечет весь сок. Полностью!

— Si, Винченцо.

— И тогда мы отдадим выжимки свиньям.

Все трое засмеялись. Смех был тихим, но слегка напряженным.

Глава тридцать пятая

Косые лучи послеполуденного солнца пронизывали грязную сторону окон теплиц и высвечивали Яркую зелень листьев. Воздух был насыщен влагой, и для Дона Джироламо он пах кислородом, носителем жизни.

Он выключил мотор своей тележки для гольфа и сидел в тишине, глубоко дыша. В дневное время ему всегда было хорошо рядом с растениями. Он понимал, что проводить свои дни в этих теплицах ему в его восемьдесят шесть лет — счастье, он словно какое-то редкое растение, пустившее свои корни в богатую почву. Десять лет назад, когда он отошел от ежедневного контроля за семьей Дона Винченцо, его сына, он удалился на заранее подготовленную позицию, как предусмотрительный генерал, развертывающий свои войска. Здесь он был в безопасности, по крайней мере, в дневные часы, и здесь он будет оставаться, пока о нем не вспомнят.

Один эмиссар из внешнего мира уже прибыл. Вот почему Дон Джироламо направил тележку обратно, к своему рассекреченному убежищу. Конечно, человек в его возрасте может позволить себе сделать паузу для раздумья. Человек, который добился такого высокого положения, может позволить себе, чтобы посетители ждали его. Не слишком долго, иначе это будет ненужная грубость. Но несколько минут просто необходимы для соблюдения достоинства.

Размышляя так, Дон Джироламо включил мотор и направил свою тележку по коридору из зеленых листьев и черных теней. По мере того как он продвигался, ароматы в воздухе менялись: сначала это был запах мимоз в горшках, послеполуденное солнце зажигало их желтыми вспышками, потом был запах английского плюща и его листьев, сделанных словно из воска, потом — тонкий терпкий запах карликовых пальм. Он остановился перед высокой стальной дверью и нажал кнопку дистанционного пульта.

Размышляя обо всем этом, Дон Джироламо, как только дверь начала подниматься, направил тележку вперед. Выехав наружу, он снова нажал на кнопку и закрыл дверь. Когда он сошел с тележки и на одеревеневших ногах направился во внутреннюю комнату с камином, он увидел, что его посетитель выглядит еще тоньше, чем он был год назад, когда Дон Джироламо видел его в последний раз. Он хмыкнул.

— Какой худой! — воскликнул он, направляясь к визитеру.

Молодой человек вскочил на ноги.

— Si, padrone,[70] и от этого я выгляжу старше. Но вы, вы выглядите на десять лет моложе, чем в последний раз.

Он застенчиво потянулся к руке Дона Джироламо, а когда тот протянул ее ему, то поднес к губам и почтительно поцеловал. Он так и остался стоять, смиренно склонив голову, пока старик не опустился в кресло возле камина. Крупные куски угля ярко светились, наполняя теплом маленькую комнату.

— Садись, Чарли. Какие новости? — теперь Дон Джироламо говорил по-итальянски.

Губы Чарли напряженно сжались, словно он приехал сюда исключительно с целью сообщить новости, тем не менее испытывал огромное нежелание сделать это.

— Говори.

— Si, padrone. У меня есть информация от человека, который нам очень полезен.

Произнося «servizievole»,[71] как слово для обозначения «полезен», Чарли сделал руками движения, словно смешивал ими салат в большой миске. — Он следователь, имеет лицензию. То, что американцы называют «частное око».[72] Вы меня понимаете?

Дон Джироламо кивнул. У него было предчувствие, что ему не понравятся новости Чарли. Было что-то в лице этого молодого человека и что-то даже большее в его неспособности перейти к делу, что подсказывало Дону Джироламо, что новости не будут приятными.

— Это касается Дона Винченцо? — отпарировал старик. — Информация о нем?

— Есть… есть э-э… причина, почему я сообщаю вам это, — заверил его Чарли, — это затрагивает зятя Дона Винченцо, Бенедетто Фискетти.

Глаза Дона Джироламо сузились.

— Этого футболиста?

Он выплюнул слово «футболист» по-английски, словно ругательство.

У него было собственное отношение ко всему клану Фискетти. Глупое решение со стороны Дона Винченцо отдать свою дочь за сына этой мелкой сошки, к тому же болвана. Более того, зять вырос вдалеке от семьи — конечно, насколько возможно, так что на него ни в чем нельзя было положиться, кроме как в надежно запрятанном деле. Тема семейства Фискетти была больным местом Дона Джироламо. Они были слабыми звеньями в цепи, оба они, и оба примазывались к Дону Винченцо в своих корыстных целях. И все это из-за женитьбы на этой тощей суке из Турина. Если бы Дон Винченцо не был так обуреваем грехом гордыни после смерти своей жены, если бы ему не льстила мысль, что все увидят его с этим блестящим куском дерьма под ручку, тогда не было бы ни дочерей, ни Бенедетто Фискетти.

— Чарли, — резко произнес Дон Джироламо, — так ты будешь говорить или нет?

— Да, да, конечно. Я же сказал — это касается зятя. Это касается также партнера Дона Винченцо, еврея по имени Гарри Клэмен.

Глаза старика медленно расширились, словно лепестки цветка под лучами солнца.

— Понимаю, — протянул он. — Продолжай!

Глава тридцать шестая

Эдис нашла, что «маргаритас» коварен. Она подумала так после того, как Кимберли налил по второму кругу. Она уставилась на полупустую литровую бутылку «текилы» и обратила свой взор прежде всего на ее верхнюю часть.

Разумеется, там нет таможенного штампа Соединенных Штатов, подумала она. Она очень долго разглядывала узкую белую наклейку с бледно-голубым рисунком и оливково-зеленым штемпелем: «Разр. Федер. 1.20 долл.». Потом ее взгляд переместился, медленно и изучающе, на горлышко этой бутылки странной формы. На другой наклейке было напечатано: «Налог штата Техас уплачен. 42 цента». Затем, так как бутылка была повернута этикеткой от нее, она разглядела через стекло, что было изображено на ней. Над причудливым рисунком мескала,[73] сделанным зеленой краской, было напечатано: «Destilado Puro».[74] В этот самый момент Эдис и решила, что «маргаритас» коварен. Горстка соли, положенная на край стакана, вызвала в ней острую жажду, но терпкая жидкость не гасила ее, не утоляла. Третью порцию она пила обреченно.

— Слишком поздно пытаться споить меня, — сказала она Кимберли. — Я уже прошла проверку.

Ее замечание, в сущности, не было услышано. Кимберли перестал разговаривать с ней еще перед третьей порцией, он теперь громко разговаривал сам с собой. Нет, Эдис видела, это было вовсе не потому, что он воображал, что находится в одиночестве. Это происходило просто потому, что он испытывал удовольствие от собственного монолога, и, слава Богу, он не нуждался в слушателях.

Схватывая какие-то обрывки из разглагольствований Кимберли, Эдис что-то усваивала, что-то тут же забывала. Начиналось это с заявления вроде «почему-я-за-мир», а потом каким-то образом скатилось в сторону, вначале к его воспоминаниям — о корейской войне, а затем к его борьбе за то, что он называл «Хлоп».

— Можешь считать себя гением, — говорил он, — тебя можно отправить с миссией мира с трюкачами из государственного департамента в кругосветное путешествие, но навара никакого не будет. Вернувшись домой, ты будешь кое-как существовать, зарабатывая учительством никели и даймы.[75] Будешь из кожи вон лезть, стараясь сохранить себя. И ты делаешь свою работу в надежде, что, может быть, это усилие или очередное приведет тебя к этому. И вдруг — хлоп! Ты взрываешься из абсолютной неизвестности в мгновенный успех и славу. Хлоп! Сегодня ты никто. А на следующий день — знаменитость. Хлоп! Но это не так-то легко, масса людей никогда не достигает этого. Я, видимо, тоже не достигну.

Он остановился на этой ноте и начал рассматривать незавершенную статую, он уделял этой «ню» такое внимание, словно это была еще одна гостья на приеме. Грифельно-серые глаза Кимберли наполнились какой-то невысказанной болью, усталостью от проигранной борьбы за признание.

— Жизнь в искусстве, — безрадостно бормотал он, — великое дело.

— Мне она нравится, — услышала Эдис собственные слова, обращенные к этой другой гостье, — я не имею представления, что вы собираетесь с ней делать, но она почти готова для обозрения.

Взгляд Кимберли вернулся к Эдис. Его глаза расширились.

— Вы так считаете?

— Может быть, немного доделать лицо? — спросила Эдис. — Хотя бы один глаз.

Кимберли покосился на скульптуру.

— Она едва начата, а вы хотите, чтобы я объявил ее завершенной?

— Но она гораздо больше, чем начата. А как вы обработали это дерево!