Владимир Корнев - Датский король

• Название: Датский король
• Автор: Владимир Корнев
• Издательство: Амфора
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-823-5

Новый роман петербургского прозаика Владимира Корнева, знакомого читателю по мистическому триллеру «Модерн». Действие разворачивается накануне Первой мировой войны. Главные герои — знаменитая балерина и начинающий художник — проходят через ряд ужасных, роковых испытаний в своем противостоянии силам мирового зла.

В водовороте страстей и полуфантастических событий накануне Первой мировой войны и кровавой российской смуты переплетаются судьбы прима-балерины Российского Императорского балета и начинающего художника. История легендарного чернокнижника доктора Фауста, продавшего душу дьяволу, вновь обретает плоть и кровь в искушении чистых искусств: живописи, балета и поэзии, доводя человека до предельной точки творческого развития и… убивая.

Где-то в пространстве между готическими витражами библиотек Веймара, театральными подмостками Парижа и старыми церквями Петербурга лежат разгадки тайны Священного Копья Демонов и таинства превращения вдохновенной женственности белого лебедя в холодную загадочность черного…

«Датский король» — блестящий мистический роман петербургского писателя Владимира Корнева, захватывающий читателя с первых страниц и приоткрывающий занавес сцены, на которой истинная любовь противостоит искушениям темных сил и возвышается над демонической моралью.

---

— Спаси Христос, матушка! Икона-то ваша как прижилась у нас: православные такую благодать чувствуют, вижу, сами не налюбуетесь — дивная икона! А вы ведь в прошлое воскресенье у Причастия были, как сейчас помню, вас исповедовал. Народу-то здесь немало бывает, но с вами, Ксения Павловна, уж поверьте моим словам, общение всегда особое, задушевное — легкий вы человек, и тени лукавства в вас нет… Что так взволнованы, матушка? Беда какая случилась? При ваших-то мирских заботах так скоро пожаловали.

Молодая женщина, преодолев нерешительность, высказала, как могла, все, что ее беспокоило. Батюшка посерьезнел, в раздумье принялся поглаживать серебрившийся в свете лампад наперсный крест.

— Дело-то непростое — важнейшее в жизни дело! Посмотреть бы на избранника твоего, раба Божия Ксения, узнать, каков человек… А что ж духовный отец-то твой говорит, чадо? Старец Михаил — великий прозорливец, нам, грешным, того не дано знать, что ему открывается! Он судьбу самой России-матушки провидит! Письмо писать надумала? Известить, конечно, надо, это ты верно решила, но такой вопрос по почте не решишь. Непременно нужно ехать к нему под благословение, да вместе с женихом, тем паче воля старца на то уже есть, да пускай жених сам ему исповедуется, сам попросит. Уж больно ты торопишься, матушка, а в этом деле торопливость только во вред. Не знаешь разве, как говорят-то: поспешишь — людей насмешишь.

Ксения покорно молчала, но было видно, что она ожидает дальнейшего наставления. Отец Феогност расспросил о князе поподробнее, а услышав фамилию «Дольской», остановился, задумался и тут же вспомнил портрет «вдохновителя Братства» в кабинете директора Мариинского театра. Ксения заметила замешательство на лице протоиерея и поспешила добавить то, что считала особенно важным, что собиралась сказать сразу, но чуть не забыла от волнения:

— Вы, батюшка, вспомнили сегодня об этой иконе, о моей жертве — меня тогда Господь наставил именно сюда ее отдать! Вы так замечательно сказали, будто она обрела здесь свое место, и я еще, позвольте, от себя добавлю — будто она именно для нашего храма написана. Вот и объясните мне, грешной, отец Феогност: мог ли такую икону написать человек с темной душой и недобрыми намерениями?

— Чтобы благодать была через нечестивца дарована? Невозможное дело, Господь того не попустит, — уверенно ответствовал священник.

Ксения обратила взгляд к чудотворному образу и перекрестилась истово, как бы призывая самого Николая Угодника в свидетели:

— Так ведь Дольской же ее и написал!

«Ничего не понимаю — быть такого не может!» — чуть не воскликнул от неожиданности отец протоиерей, но осекся:

— Слава Богу! Так бы и сказала сразу, что он иконы писать мастер.

— Батюшка, ваше благословение я как от самого Господа приму, как скажете, так и поступлю…

— Вот тебе, раба Божия, мое последнее слово — о твоей пользе пекусь, — строго заметил священник. — Раньше чем через год и не думай к этой заботе возвращаться, всякое житейское отложи попечение! Буде на то Господня воля. Он Сам все устроит, через год получишь церковное благословение и честной венец. И князю о том намекни или прямо скажи: весь год нужно встречаться, в храм вместе ходить к Литургии, к Святому Причастию, а там уж принимай решение. Так-то оно лучше будет, Ксения Павловна.

Вместо того чтобы обрести в храме желанное спокойствие, разрешение от сомнений, балерина озаботилась больше прежнего. Она предполагала, что священник не станет спешить с благословением, но отложить помолвку на целый год — почему такое суровое условие? Ему ведь известно о долгой работе над портретом, об их давнем знакомстве с князем. Выходило так, что еще целых двенадцать месяцев они будут видеться, общаться, и все это время ей запрещено даже помышлять о собственном будущем! Ксения с трудом совладала с такими мыслями: «Что же я, глупая? Это ведь и есть настоящее бесовское искушение! Поклялась батюшке перед образами исполнить его волю, а теперь противлюсь? Ну уж нет! У отца Иоанна Кронштадтского сказано: „Благоговей пред каждой мыслию, каждым словом Церкви“. Избави, Боже, и всели мудрость в сердце мое, дабы смиренно пройти испытание!»

XX

Последний сеанс позирования вопреки ожиданиям Ксении начался как обычно. Дольской приветствовал ее со свойственной ему галантностью, работал, правда, медленнее, чем всегда, как бы растягивая удовольствие, не спеша накладывал мазки на холст, затем отходил в сторону и, прищурясь, созерцал то свое произведение, то прекрасную модель. Порой он произносил что-нибудь малозначительное о серой петербургской осени или о том, что шофер плохо разбирается в новом автомоторе и придется, видимо, его рассчитать. «Сам наверняка волнуется, может быть, предчувствует, что я не дам определенного ответа», — размышляла балерина. Она подумала вдруг, что единоверческий батюшка, рассудивший так строго, совсем не знал Евгения Петровича и, даже не выказав желания с ним познакомиться, поговорить, вполне мог ошибаться. «Вот передо мной тот, кто все эти месяцы так трогательно и тактично, так терпеливо ухаживал за мной, доказывая свою преданность, свою любовь при любой возможности, — серьезный, умудренный жизненным опытом, не какой-нибудь легкомысленный юнец. В этом огромном городе, а может быть, даже во всем мире, нет человека, который был бы мне сейчас ближе и дороже. Ведь в душе я уже считаю его своим женихом, но, вопреки собственным чувствам, должна объявить ему, что решение придется отложить еще на год! А если это отдалит нас или даже, не дай Бог, разведет? Как это жестоко и несправедливо! Зачем только было испрашивать благословения на приходе? Могла ведь отправить письмо в Тихвин, дождалась бы ответа духовника, — может, отец Михаил совсем не стал бы препятствовать нашему браку?» Кажется, заговори Дольской о женитьбе прямо в эти минуты, балерина дерзнула бы ослушаться пастырского наказа.

Спустя час с небольшим князь предложил сделать перерыв. Ксения успела заметить, каким резким, нервическим движением художник отложил в сторону кисть — так, точно ему вдруг опротивел этот предмет и само занятие внезапно представилось бессмысленным. Впрочем, Дольской тотчас взял себя в руки:

— Ну что же, как всегда, кофе? Добрая традиция у нас с вами сложилась, не правда ли? Подумать только, мы, оказывается, знакомы уже целый год, у нас даже есть общие воспоминания… А у меня на днях как раз появился великолепный сорт кофе — из Абиссинии. Не пробовали? Только вы способны по достоинству оценить! Если бы вы знали, дорогая Ксения Павловна, какая отрада для меня доставить вам пусть даже маленькое удовольствие! И десять минут наедине с вами способны воскресить во мне вкус к жизни…

Взволнованная девушка постаралась все же произнести предельно бесстрастно:

— Благодарю вас, князь.

Выпив свой кофе. Дольской перевернул маленькую, похожую на цветок колокольчика чашечку, поставил вверх дном на блюдце. На мгновение он закрыл глаза и потом, уже приподняв чашечку, быстро заглянул под нее — как расплылась по фарфору кофейная гуща? Судя по перемене в его лице, результат был неутешительный — князь отодвинул прибор в сторону. Ксения робко попросила:

— Позвольте полюбопытствовать, что вышло?

— Позвольте вам не позволить, Ксения Павловна, — отрезал князь с улыбкой осужденного на смерть. — Да там и смотреть не на что — вышла нелепица какая-то.

Давайте-ка лучше отвлечемся! Нет, музицировать я сегодня не настроен. Я лучше почитаю стихи.

И стал читать, кажется, из любимого Эдгара По, гостья же, остановив его после первых же строк, осторожно попросила:

— Евгений Петрович, признаться, я думала, вы прочтете что-нибудь свое. Вы ведь как-то обещали мне именно свои стихи. По-моему, сейчас это было бы весьма кстати.

Князь задумался, но пауза была короткой:

— Вы полагаете? Ну как же, я обещал, помню! Тогда, в «Эрнесте», мадьяры еще играли… Да-а-а… Только, дорогая Ксения Павловна, не взыщите — пишу я в нетрадиционной манере, экспериментирую со словом. Некоторые не готовы к подобным опытам. Буду очень рад, если вам придется по вкусу, — и стал монотонно декламировать:

Ложка лежит на столе,
Стакан стоит на столе.
В стакане — вода.
В окне — стекло.
За стеклом — улица.
Свет фонарей.
Вонь газовых фонарей.
В луже тоже свет.
Холодно на улице —
Бр-р-р!
Про-мозг-лятина!
А в витрине — телятина,
Мясо с душком — на двугривенный фунт.
Фу ты — ну ты!
Некто выходит из подворотни.
В луже корка лежит…

В том же духе поэт-новатор декламировал, все более входя в неприятный экстаз, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы гостья не оборвала сумбурный поток слов: «Пусть это будет жестоко, но дальше я слушать не стану!»