Петр Павленко - Путь отваги

• Название: Путь отваги
• Автор: Петр Павленко
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Против темноты одно средство хорошо - тишина, - успокаивал он их. Не шумите, громко не разговаривайте, и мимо любой опасности мы, как туман, пройдем.

Надо же было случиться, что в тот самый момент, когда Малафеев вел артистов, немцы предприняли попытку вклиниться между нашими подразделениями, избрав для прорыва как раз тот самый лес, которым шла группа Малафеева. В полной темноте очутилась группа эта между своими и фрицами. Автоматы "куковали" где-то совсем рядом, лес наполнился шорохами, и все чаще врывались в дробный стук автоматов резкие взрывы ручных гранат, - очевидно, сражение завязывалось рукопашной схваткой.

Парень с баяном был худой, туберкулезный юноша, он скоро выбился из сил и едва переставлял ноги. Девушки тоже устали. Все трое не умели ходить по лесу и часто падали, охая и тихонько плача.

Малафееву пришлось вести их по одному - проведет баяниста, посадит под дерево, бежит за актрисой, которая ждет его под защитой кустов, метрах в двухстах позади, присоединит ее к баянисту и возвращается за второй девушкой.

Так ему удобнее было перетаскивать волнами и чемоданы с вещами и баян. Но вскоре бригада вконец "обезножела", и Малафееву пришлось сделать долгий привал.

Сражение, разбросавшись мелкими очажками по всему лесу, незримо приближалось к их стоянке, окружая ее крутой дугой. Малафеев просто не знал, что предпринять.

Он находился сейчас в настроении, которое всегда приносило удачу, и всеми силами хотел благополучно довести артистов до безопасного места. Напряженно вслушиваясь в звуки ночного боя, мысленно представляя его направление, Малафеев все время прикидывал, куда держать курс его группе, и был молчалив, сосредоточен, неохотно отвечал на обращенные к нему вопросы. Артисты думали, что он волнуется.

- Товарищ Малафеев, а правда это, что вы были трусом? - с тревогой спросила его самая робкая из артисток, когда - в один из своих привалов они все четверо сидели у широкой ели.

- Правда, - просто сказал Малафеев, словно о болезни, которая давно и бесследно прошла, - правда, это у меня было.

- А теперь?.. Или это совсем прошло?

- Как вам сказать, - серьезно ответил он, - думаю, что совсем. "Она", знаете, как берет человека? Как лихорадка. Потрясет и - отпустит, а если все меры принять, то быстро пройдет, а уж потом надо только следить за собой, чтоб не возвращалась.

- А сейчас?.. Сделайте, миленький, так, чтобы вы сегодня не трусили. Пожалуйста. Хорошо? Мне так страшно, я только на вас и надеюсь...

- Вот, вот, вот! - и в голосе Малафеева почувствовалась даже некая радость. - Это она и есть. Как у нас говорят: "Сам-то я не боюсь, да шкура дрожит".

- Да, да, вот именно... и что же тогда?

- А ничего. Пусть дрожит. Только б голова в порядке. Это, как у нас тоже говорят: "Если голову потеряешь, так навек калекой останешься".

Вся четверка лежала в глубокой яме из-под вырванного с корнем старого дерева, и, рассказывая, Малафеев время от времени выглядывал наружу, прислушивался, а один раз заставил артистов впечататься в землю и лежать, не дыша.

- Я человек от природы слабый, - начал он немного погодя. - Дай запойному наперсток вина, он и бороду кверху. Так и я. Иду на операцию в компании, так я - по слабости - всегда себе вакансию труса выбираю. Где можно выбирать, там я всегда выбираю - назад. И стыдно, и в себя плюнуть готов, а иначе никак не могу. Был у меня случай с покойным Глебовым, когда повстречались нам пятеро фрицев. Оба мы сразу тогда сдрейфили, и я сразу был за то, чтоб тикать. Глебов тоже. Так двойной тягой и начали. Не скоро я понял, что я сильней Глебова, что мой страх поменьше его, и взялся командовать, а когда его убили, стал еще тверже, потому что положение не позволяло выбирать ничего, кроме выдержки. И после того понял, что слабого надо ставить в условия, где нельзя податься назад.

- А если вы один, - спросила девушка, - тогда как?

- Тогда все сильное и все слабое во мне одном. И сильное всегда возьмет верх. Иначе ж гибель. Трус, ведь он тоже понимает, что трусость гибель, да пока может прятаться за чужие спины - ему трудно решиться.

Так говорили они в перерывах между выстрелами, которые теперь раздавались уже со всех сторон.

- А сегодня, товарищ Малафеев, что вы думаете?

- Сегодня, надо полагать, мы вырвемся. Я ведь посильнее вас троих буду, мне прятаться не за кого, да и обстановочка, знаете...

- А я так ужасно трушу... А что обстановка?

- Трусить вы, товарищ, сейчас перестанете. Слушайте меня хорошо.

Малафеев склонился к трем головам, лежавшим в яме.

- Фрицы прорвались в лес, - сказал он, - и наши заманивают их поглубже. Между прочим, та рота, где вы выступали, судя по выстрелам, отрезает фрицев от своих. Как рассветет, им конец будет.

- А мы? Что же с нами? - спросили артисты.

- А мы, выходит, как пятак на кону, - усмехнувшись, сказал Малафеев, - посередке игры лежим. Посветлеет, пробьемся к своим. Только вот не знаю, как нашим знак подать... Обдумайте-ка, а то я сам не соображу.

- Конечно же, надо знак подать, конечно, - залепетала, задыхаясь, девушка, не умевшая пересилить робость. - Чего тут соображать? Слушайте меня. Я сразу, сообразила. Мы певцы. Правда? И с нами баян. Вы понимаете?

- Нет еще. Только потише.

- Господи, чего ж тут выдумывать! Как только вы увидите, что наши близко, вы дадите нам знак, и мы запоем под баян и побежим к своим. Тут ничего и выдумывать не надо.

- А ну, замолкните на минутку, - шепнул Малафеев.

И в ту же секунду все четверо услышали усталое дыхание ползущего рядом человека. Он громко захлебывался от усталости, что-то шепча не по-нашему. Было слышно, как он цеплялся за кустарник и как потом бились одна о другую ветви, потревоженные его касанием. За человеком остался запах пота, противного, чужого.

Чуть дальше послышался тихий кашель. Потом кто-то негромко свистнул, и сразу раздалось несколько автоматных очередей. По звуку их Малафеев догадался, что это стреляют немцы.

Наши отвечали издалека. Положение было не легким.

Ночи на севере коротки, светать начинает вскоре после полуночи, и бой почти не замирал с темнотою.

Малафеев вслушивался в выстрелы и по едва уловимым оттенкам звуков или, быть может, по характеру длинных и коротких очередей, по всей манере огня пытался установить, где свои и где немцы.

Группа его, по-видимому, лежала на правом фланге наступающего немецкого подразделения, в тыл которому заходила рота, скажем, первая, где был концерт, а с фронта его сдержала другая рота, - допустим, вторая, куда как раз и направлялись артисты. Застряли они, очевидно, на половине пути, но ближе к неприятелю, чем к своим.

На участке первой роты перестрелка нервно оживала вместе с посветлением ночи, но сзади, где Малафеев предполагал движение второй роты, тишину тревожили только робкие одиночные выстрелы.

Он ждал, пока они не сольются в стрельбу. И когда разнесся, наконец, первый дружный залп, а следом за ним, как разбросанное по лесу со всех сторон нарастающее эхо, раздалось "ура", Малафеев поднялся на ноги. Свои были далеко, и пробиться к ним можно было, лишь ударив по немецкому флангу.

- Внимание! - сказал, он торжественным шепотом и поправил автомат на груди. - Песню и - за мной!.. Начали!

Все вскочили и, не видя ничего, кроме невысокой хилой спины Малафеева, бросились следом.

В одну секунду баянист перепробовал несколько разных мотивов. Все они показались ему, очевидно, неподходящими, и тогда громко, отчаянно громко и вызывающе, он грянул "Гей, цыгане...".

Стреляя частыми очередями, похожими на азбуку Морзе, Малафеев бежал и пел, все время оглядываясь и маня певцов за собой. Кто-то стрелял еще, кроме Малафеева, но кто именно - актеры не видели.

Кольцо выстрелов, сжимаясь вокруг них все уже, вдруг как бы лопнуло. В воздухе образовалась некоторая полоса тишины. Малафеев свернул к ней, и скоро группа его наткнулась на бойцов второй роты. Несколько удивленные, те приветствовали артистов аплодисментами и криком.

Возбужденные бегом и опасностью, задыхаясь и отирая с лиц обильный пот, артисты все еще пели, и баян, вторя им, заливался первой птицей этого тревожного раннего рассвета.

- "Катюша"! "Широка страна моя родная"! - стали покрикивать на бегу бойцы. И артисты, идя позади бойцов или присев у хорошего дерева, пели им, ничего теперь уже не понимая, куда они вышли и куда бредут дальше.

- Знаете, Малафеев, теперь я вас поняла, - возбужденно говорила ему девушка по имени Лида. - Да, слабому нужно думать в минуты опасности. Слабый должен быть в этот момент умным. Слабому нужна ответственность. Я это здорово сама поняла. Сегодня я смело смогла бы пойти в атаку. Поверьте, это не фраза.

- Да уж ходили, - снисходительно сказал Малафеев. - С того края, где мы лежали, наших ни одного не было. Метров пятьсот мы сделали. И на "отлично".

1942