Лейла Вертенбейкер - Львиное Око

• Название: Львиное Око
• Автор: Лейла Вертенбейкер
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-8352-0238-5

О Гертруде Зелле Мак-Леод, которая известна широкой публике под псевдонимом Мата Хари, мы знаем лишь три бесспорных факта: она жила, танцевала и умерла. Имя ее стало легендой XX века — «знаменитая шпионка и роковая обольстительница».

Лейле Вертенбейкер удалось вернуть героине человеческие черты и объяснить ускользающее от определения бессмертие этого образа. Повествование, сотканное из страстей, предательства, клеветы, проникнуто сочувствием к героине и ведется от лица трех ее современников.

---

Моя девочка блистала. В ней не осталось и следа jeune fille hollandaise. La petite saison[46] начался рано, и, хотя Герши не производила такого фурора, как весной, она по-прежнему была неотъемлемой частью того мира наслаждений, которым предавался весь Париж.

Мата Хари выучила несколько стихотворений, которые я перевел для нее, и украшала свою речь восточными оборотами. Все у нее шло хорошо. Она стала своего рода коньком для мадам Крейцер, которая вела рубрику в «Книге», и для художника Гиньяра. Ее находили «своеобразной». Интеллектуалы обнаруживали в ней глубину мышления, и люди светские довольно кивали головами.

Не думаю, что в это время у нее были какие-то любовные связи. Вздохи, шепот, бесконечные разговоры могли до бесконечности отодвигать минуту блаженства. Мы так редко бывали одни, что не всегда успевали заметить, с нами ли Григорий. Отыскав его среди гостей, Герши прикасалась к его мягким волосам, брала за руку, но, по существу, почти не обращала на него внимания.

Однажды он занялся чтением, причем читал запоем, находя в этом занятии такое же удовольствие, какое находит в своем зелье наркоман. Подолгу пропадая у книжных развалов на набережной Сены, он часто опаздывал на работу. Все, что Григорий получал, он тратил на толстенные тома с загнутыми уголками страниц, которые читал, укрепив их над раковиной, когда мыл посуду. По его словам, в книгах он искал философский смысл жизни. Его уволили за халатность. Потом он задолжал домохозяину, и тот прогнал его.

Я приютил юношу у себя и стал давать ему деньги на карманные расходы. Протестовать Григорий не стал, словно бы не замечая, где он живет и откуда у него берутся средства на покупку книг. Когда я виделся с ним, он обычно был в диком восторге от очередного открытия, сделанного им в процессе сумбурного чтения сочинений Платона, Ницше, Лас-Це, Канта, Фомы Аквинского, Упанишадов и еще Бог знает каких авторов и каких книг. Когда я изъявлял желание послушать его, он повторял наизусть целые абзацы из очередного «гениального» произведения, которыми он забивал себе голову. Но каждый всплеск восторга неизменно сменялся самым черным унынием.

Но мы, по крайней мере, знали, что он жив и здоров, что Мари нежно заботится о нем, что он накормлен и напоен. Совесть наша была спокойна, такой расклад меня устраивал, поскольку почти все вечера я пропадал в студии в королевских апартаментах Герши, где спал на раскладушке. Мы были заняты по горло.

В последний раз, когда я виделся с Григорием, он был очень спокоен и мил, и я решил, что он наконец-то вышел победителем из борьбы противоречивых идей — борьбы, иссушившей его настолько, что он превратился в тень.

— Отец мой погиб во время восстания, а мать — потому что родилась еврейкой, — сказал он. — Я сирота, и я одинок, но все-таки мир этот прекрасен и бессмыслен.

Потом весело рассмеялся и поцеловал меня в обе щеки. Я опешил.

— Это тебе, а это для Герши. — Он крепко обхватил себя обеими руками. — Как хорошо ходить босиком! Я отправляюсь в Индию, Луи. Там я научусь сидеть на гвоздях, сложив ноги по-турецки, и очищать свой ум от всяких мыслей. Потому что все, ты слышишь, все правильно. А может, наоборот, неправильно. Мне нужно это выяснить.

— А как ты туда доберешься?

— Пешком. Когда мне было одиннадцать, я пришел сюда пешком из Москвы.

Сунув ему в карман денег, я сказал:

— Это тебе на дорогу домой.

Бродяжничать ему было не впервой.

Мы могли бы так и не узнать, что он мертв, если бы сторож морга, полицейский и репортер из «La Vie Illustrée»[47] не сопоставили известные им факты. Я опознал его труп. На нежной шее я увидел ожог от веревки. Я распорядился кремировать тело и предать пепел земле, прежде чем сообщить о случившемся Герши.

Никогда мне еще не доводилось видеть ее такой неподвижной, словно гипсовая статуя или каменный Будда.

— Ты тут ни при чем, — убеждал ее я. — Ты к этому не имеешь никакого отношения.

— Я знаю, — проронила она, разлепив словно изваянные резцом губы.

Потом она ушла из дома. Увидел я ее лишь вечером следующего дня. Она пришла в театр с таким видом, словно ничего не произошло. Старый швейцар спросил ее о чем-то незначащем, и Герши, наклонившись к нему, громко сказала:

— Как чувствует себя мой голубчик?

Актеры и рабочие сцены успели прочитать в «La Vie Illustrée» о том, что какой-то мужчина (корреспондент прозрачно намекнул, что это был принц, живший инкогнито) покончил с собой из-за несчастной любви к Мата Хари, и оттого относились к ней с некоторым трепетом. Держалась она так, будто ничего не случилось, и никто у нее ничего не спросил, но в тот вечер она выступала…

У испанцев есть особое слово — duende. Оно обозначает борьбу с самим собой, в процессе которой артист творит чудеса. В такие минуты изобразительное искусство может приблизиться к творчеству. Зрители были поражены: каждый из них в тот вечер по-своему умирал вместе с обнаженной Мата Хари, умиравшей перед статуей Шивы.

XVI ЛУИ. 1907–1909, 1926 годы

После окончания первой мировой войны я открыл на Монпарнасе небольшую книжную лавку. Особенностью ее является радиола, на которой я проигрываю пластинки с записями du jazz hot[48]. Большинство моих клиентов вдвое моложе меня, и меня по-прежнему зовут «папа Луи». Воспользовавшись своими многочисленными связями, некоторым молодым людям я помог начать карьеру, но этим юнцам невдомек, что именно я положил начало карьере Мата Хари. До прошлого года мне не хотелось не только рассказывать, но даже думать о ней. Я живу настоящим.

«Хочу весело жить, с Элинорой грешить», — процитировал на днях один юный эмигрант.

— А мне дайте Мата Хари, — заявил его спутник.

Я невольно улыбнулся. Я забыл о последних тяжелых годах, мне вспомнились прежние, счастливые дни. Вспомнил Монте-Карло, Маракеш, Каир, Вену…

Мои афиши, на которых я приводил цитаты критиков, были весьма эффектны. «Триумф за триумфом…» Париж. «Бесподобно!» Вена. «Потрясающий успех…» Монте-Карло. «Воплощенная Клеопатра…» Каир. Афиши, которые расклеивались от берегов Сены до берегов Нила.

Я прежде нее понял, что она катится по наклонной плоскости. Хотя мы всячески старались разнообразить ее технику, в действительности Мата Хари играла одну и ту же роль. И публика требовала сверх программы исполнить танец с раздеванием, хотя он давно уже всем поднадоел.

Вопреки моему совету она однажды попробовала участвовать на вторых ролях в музыкальной постановке, но директор театра, пригласивший ее, ужаснулся, поняв, что танцевать она не умеет. Вернее, у нее нет никакого опыта участия в балетных спектаклях, и поэтому она не в состоянии вписаться в хореографический рисунок. У нее было лишь одно амплуа.

Единственный раз ей выпал успех, когда она выступила в роли Небесной королевы в опере Массне «Le roi de Lahore»[49]. Это было в 1906 году в Монте-Карло. Произошло это вследствие удачного стечения обстоятельств. Благодаря яркой молодой певице из Америки, мисс Джеральдине Фаррар, исполнявшей ведущую партию сопрано, Мата Хари получила возможность приспособить ее роль к своему таланту.

Что за волшебную неделю мы провели в этом Королевстве наслаждений! Казалось, каждый был там богат, как американские миллионеры и титулованные англичане, украшавшие собою игорные столы. Даже французские пижоны были не такие прижимистые. Среди гостей находились два великих князя и несколько подлинных, а не мнимых особ королевской крови, путешествовавших более или менее инкогнито. Артистам и режиссерам не только платили большие гонорары, они, помимо того, получали крупные вознаграждения от директоров театров. Драгоценности раздавались направо и налево, а мелкие камешки считались стекляшками.

Помню, однажды вечером испанская танцовщица Отеро и тогдашняя королева «полусвета» Лиана де Пужи согласились надеть на себя содержимое своих ларцов, чтобы решить спор, которая из двух дам обладает лучшей коллекцией. Появление Отеро в казино было встречено бурей восторга. Она сверкала с головы до пят, в волосах диадема, на застежках туфелек сказочной красоты драгоценные камни. Вслед за ней вошла Лиана де Пужи — стройная, хрупкая и грациозная. На ней была черная вуалетка и такого же цвета шляпка, перчатки и сумочка. Она не надела на себя никаких драгоценностей, даже перстня. Следом за ней шла ее горничная, разукрашенная, как Эйфелева башня en fête[50]. Оценив шутку, все зааплодировали. Кроме Герши, которая ненавидела, когда кого-то разыгрывают, и Отеро, которая с яростным криком набросилась на соперницу. Служителям пришлось умерить ее пыл и вывести из казино.

Куда было моей девочке до всемирно известных куртизанок. И то сказать: лицо у нее было все еще детское, невинное. Лишь после грима перед выходом на подмостки оно менялось.

Познакомившись с Герши, любезный, стареющий композитор Массне и Джеральдина были ею очарованы. Они увидели не благодушную голубоглазую мадонну, которой предстояло играть роль Небесной королевы, а восточную девственницу — чистую и скромную, несмотря на ее фигуру созревшей женщины. И все же, когда она появилась на репетиции с обнаженным животом, а руки и ноги ее оказались прикрытыми лишь прозрачной тканью, вся оперная труппа была шокирована. Это произошло до того, как Ballets Russes[51] Дягилева во время первого своего сезона в парижском «Шатле» пренебрег всеми условностями. Низенький Массне расправлял свой жилет, нервно теребил галстук, а потом, мурлыкая и кашляя, стал гладить себя по волосам. Но после того, как Мата Хари исполнила свой танец, мисс Фаррар захлопала в ладоши и заявила, что «она, ну совсем как наша Сен-Дени», хотя я и не знал, кто это такая, и что ее нужно непременно взять в труппу. Ганзбург, импресарио, решил дать Герши возможность по-своему интерпретировать балет, но настоял, чтобы под обычный свой «костюм» она надела целомудренное трико кофейного цвета.