Олег Павлов - Антикритика

• Название: Антикритика
• Автор: Олег Павлов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Хроника заведомо исключает серьезную аргументацию и таковая сводится, по сути, к комментарию, выдвигая на первый план личность самого комментатора. Хроника, бесспорно, актуальней литературного обозрения, как мобильный телефон куда актуальней в смысле связи, чем ожидание вызова в телефонную кабинку. Но вопрос осмысления литературы - это уже не вопрос времени, а вопрос глубины понимания. Иначе сказать, скорость, с какой литхроникеры хватают на лету свершившиеся за тот или иной период времени художественные события, превращает в весьма субъективный беглый комментарий то, что должно быть результатом осмысления художественного опыта. Поэтому ежегодные обозрения Андрея Немзера были глубже, чем все его хроникерство за тот же период, но и в своих "Взглядах на русскую прозу" он все же пытался придать как можно скорее тот или иной нужный только ему ход тем или иным только что свершившимся литературным событиям - и даже отягощенного научными знаниями Немзера желание управлять да направлять заставило отказаться от обзоров в угоду хроникерству. И вот литературная критика из того, что по духу своему должно объединять все разрозненные художественные события в единое целое и утверждать в литературе справедливость художественную, выродилась на наших глазах в уже и пренебрежительную субъективность. Громоздить царь-гору из литературных отвалов только для того, чтоб залезть на ее верхушку да возвыситься над каким-то пространством, как над поверженным, стало занятием Александра Агеева, Андрея Василевского, Евгения Еромлина, Натальи Ивановой, Андрея Немзера - всех тех литкритиков, кто вышел за куда уж широкие рамки литературно-критических жанров и занялся "периодизацией" cовременной литературы.

В свое время писать о литературе одной строкой начали в газетах и в глянцевых журналах разнообразные эксперты, расплодившиеся на любой вкус и цвет, рекрутируемые из окололитературной среды (и доныне число оценивающих во много раз превышает у нас число самих пишущих, то есть мы вправе говорить о паразитическом бытовании литературной журналистики в уже-то даже и не самой читающей стране). Но из газет да глянцевых журналов подобного рода паразитирующая журналистика в своих приемах перекочевала неожиданно в собственно литературные издания, все ж должные быть отличные по духу от mass-media. В некогда уважающих себя литературных журналах стали вдруг тоже нанизывать строки уже "одну за одной", захватывая литературу "периодами". Период академического цикла, в полгода, взят критиком Евгением Ермолиным в "Континенте" для своих хроник. Андреем Василевским в "Новом мире" взят был период ежемесячный. Коллективная литхроника "Наблюдатель" и безымянная "Аннотация" в том же журнале отслеживают литературные события по ходу самого ж литературного процесса. Примечательно, что насущность подобных хроник объяснялась там, где их заводили, таким вот образом: читатель, к примеру, "Нового мира" будет знать о том, что опубликовано в отечественной периодике, которую мало кто теперь в состоянии прочесть в полном сборе: обнищал читатель - вот и придумали, как его держать в курсе происходящих в литературе событий. Но и прежде ведь мало кто подписывал и читал всю периодику отечественную, однако ничего подобного в журналах не заводилось.

Теперь-то и завелись в литературе иные нравы. Хроника, даже содержащая элементы блиц-рецензирования, все равно не имеет никакой собственно литературно-критической ценности, зато позволяет воздействовать на сознание с в о е г о читателя - исподволь внушать с в о е м у читателю то или иное мнение о публикациях в отечественной периодике путем подбора тех или иных фактов (а редакция "Континента" вполне всерьез рекламирует свою мыльную оперу как дешевый заменитель собственно чтения - то есть если хочешь быть литературно образован, то экономь время и деньги, а все за тебя прочтет и перескажет тебе Евгений Ермолин - подскажет и то, как надо правильно относиться к "прочитанному"). Иначе сказать, претендующая на полную объективность и на оперативность литхроника - на самом деле есть лучший способ ограничивать и фильтровать информацию.

Это сильнейшее оружие в нечистоплотной конкуренции одних изданий с другими и стала практиковаться подобная "политинформация" в журналах, претендующих будто бы на Руководящую Роль - там, где под видом библиографии или под видом аннотаций информируют с в о е г о читателя именно так, чтоб внушать ему заодно и отношение к прочитанному. Аннотации сочинять на публикации "Москвы " или "Октября" все же не дело сторонних литературных журналов. Аннотация, то есть краткое изложение содержания и предуведомление об авторах - это жанр уже вовсе вспомогательный, но в современности, однако, мы и наблюдаем как жанры вспомогательные, вторичные, малохудожественные делаются в литературной критике неожиданно так вот раздутыми до масштабов чуть ли не cерьезного литературоведческого анализа.

Хроникеры да специалисты по аннотациям, олицетворяя собой с каких-то пор в отечественных журналах к р и т и к у , будто б заняли важные да ответственные Посты, но стоять на Посту - еще не значит поститься. Читателя приглашают на политинформацию. Явка обязательна.

И ПЛЫВЕТ КОРАБЛЬ

Успех - это с недавних пор феномен литературной моды. О самой литературной моде сегодня и стоило б говорить всерьез. Есть своя социальная и духовная мотивация, чтоб одним людям любить триллер или детектив, другим прозу, а третьим - увлекаться тем чтением, что окружено манящим ореолом успеха и прочего. Но если мотивация социальная извращается, тогда в понятном этом расслоении словесности происходит тоже извращение основ. Примеров этих извращений теперь множество, их целая мозаика... В главном нам стараются внушить, что в основах своих должна измениться русская проза. Одним нужны от нее любовные романы "Анна Каренина" и детективы "Братья Карамазовы". Другие рыщут для нее новых читателей и призывают нас в каждой убогой порнографической сцене, если та опубликована на страницах отечественного журнала, видеть поэзию чувств да экзистенциализм. Про авторов массовой литературы пытаются внушить, что они уж и "культовые" - что у них есть своя миссия не иначе как в русской культуре.

Так вот, Павел Басинский, взявшись исследовать впервые для себя феномен самой популярной современной писательницы ("Александра Маринина как случай элитарной культуры"), заявил как раз о том, что этой писательницей была открыта "формула успеха". Формулу эту теперь не ищет в литературе только ленивый. Даже прикоснуться к ней, а не то, чтоб исследовать, - во всех отношениях приятно. Однако Басинский, решившись наконец примирить себя и своего читателя с этой "формулой", как и многие нынешние поклонники да сторонники успеха , на взгляд наш, - поспешил. Не вступая с Басинским в полемику и упрекая его как товарища только в спешке, хочется решительно возразить самой этой всеобщей панике, в которой у нас, даже не сбрасывая уж никого с "корабля современности", талантливые люди кидаются за борт сами в страхе перед бедностью и ненужностью обществу.

Клонится к своему закату мода на Виктора Пелевина, сменившего на том бесславном посту Виктора Ерофеева. Ему осталось всех великолепных былых возможностей, очевидно, только на один роман - история будет схожа со "Страшным судом" Ерофеева, в этом смысле "Чапаев и Пустота" для Пелевина то же самое в его карьере модного литератора, чем была для Ерофеева его "Русская красавица". Те, кто не уставал творить Пелевина, уже-то и строят глазки да заигрывают с новой "викторией" - Александрой Марининой, благо, что теперь уж она покоряет Запад и тиражам ее там скоро не счесть будет числа.

Маринина - это то, что станет модным после Пелевина; и в толстых журналах уже модно всерьез рассуждать про ее феномен, а кое-где уже начали книги ее рецензировать всерьез, шагая на цыпочках мимо штабелей трупов, залитых лужами крови, и прочего людоедского инвентаря. Того и надо ждать, что циничные игроки с нашей литературной биржи эту "русскую Агату Кристи", спасая свои-то активы, объявят на весь мир "новым Достоевским" и понесут на руках публиковать ее творения, возможно, в тот же самый старый-добрый журнал, где до нее торговали как философом полинявшим средней пушистости фантастом.

Феномен этих беллетристов надо изучать как феномен извращенной социальной мотивации - а не как случай элитарной и даже массовой культуры.

Маринину сделала популярной Россия, отечественный читатель, а на Пелевина пришла в Россию мода и его насаждали у нас "провинциалы с Запада" и все прочие глядящие в рот тамошнему ценителю, что давно ценят словесность и свою, и чужую - как продукт. Вместо того, чтоб стать популярным у самого широкого отечественного читателя, Пелевин вошел в моду в почти оккультистском кружке славистов да интуристов; но на Западе все что не свое, чужое, то есть и русское, опять же может стать лишь модным на время, а не всенароднолюбимым, как читают в Америке Стивена Кинга или Бредбери. Всякая огласка, шумиха для модного писателя, как это ни странно звучит, приближает его конец. Тает шагреневая кожица. И потому Пелевин так прятался, так тщательно себя от публики скрывал, что иначе нельзя б ему было продлить своего времени - моду литературную на себя продлить. Вот популярность, напротив, от шумихи и огласок только умножается - Маринина, та кишит преспокойно повсюду и все уж знают, кто у нее муж, где отдыхала за границей на прошлой неделе и т.п.