Павел Засодимский - Антон Попов

• Название: Антон Попов
• Автор: Павел Засодимский
• Издательство: издание редакции журнала «Детское чтение»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1899

«…Мне пришлось сидеть в карцере в начале декабря месяца. Из окна видны были только сугробы снега да деревья с голыми ветвями, увешанными инеем… Была темная зимняя пора. Дни стояли короткие: в 3 часа уже смеркалось, а мне дали на весь вечер одну сальную свечу. Я, разумеется, берег свечу и хотел зажечь ее, когда совсем стемнеет…»

---

– Ты не прав! – позевывая, проговорил он, когда я закончил свое повествование. – Что ты, в самом деле, как собака, бросился на него… Ведь, он же, вероятно, не нарочно наступил тебе на ногу?

– Вероятно… Но он тоже ругал меня! – заметил я.

– И ты бранился? – переспросил Антоша.

– Да!..

Антоша закрыл глаза и лежал молча. Я пытливо, вопросительно смотрел на его спокойное лицо, тускло освещенное мерцаньем сальной свечи, далеко висевшей на стене в железном подсвечнике.

– Как же теперь быть? – проговорил я шепотом. – Так в ссоре и оставаться?

Антоша поднял голову; его голубые глаза блеснули мне в полусумраке.

– Оставаться в ссоре? Что за вздор! – вымолвил он. – Завтра утром иди к нему и попроси прощенья. Я знаю: он и сам будет рад… ведь вы с ним были приятели!..

Антоша натянул на плечи свое красное байковое одеяло и скоро заснул спокойным, крепким сном. А я в тот вечер еще долго проворочался на своей койке и, полузакрыв глаза, машинально следил за сторожем, неслышно, как призрак, ходившим в валеных туфлях взад и вперед по спальне и снимавшим нагар со свечей… «Как, в самом деле, легко разрешалось мое недоумение! – думал я. – Попросить прощенья – и баста! И будем мы опять жить в мире… Отлично!» Но вдруг словно темное облако набегало на эти светлые думы. «Легко сказать: попросить прощенья! А с чего я первый стану протягивать ему руку? Ведь и он обидел меня»…

Поутру, когда мы пришли наверх, Антон Попов сказал мне:

– Березкин теперь сидит один… Ступай к нему!

Я послушался своей совести, пошел; три раза прошел я мимо Березкина и каждый раз ложный стыд не давал мне подойти к нему. Наконец, доброе чувство победило, и я решительно направился к тому месту, где сидел Березкин. Тот вскочил и принял оборонительную позу: очевидно, он ожидал нападения. Я протянул ему руку…

– Вася! Прости меня… я виноват! Помиримся! – с трудом выговорил я, как будто каждое слово колом вставало в горле.

Ссора была кончена, мир заключен, и я с облегченным сердцем возвратился к Антоше.

И много было таких случаев. Теперь уж я всего не упомню!

Когда я был в четвертом классе, против учителя словесности, Алексея Гавриловича Туманского, товарищи мои составили заговор: согласились не отвечать ему урок. Туманский, человек не злой, но горячий и вспыльчивый, чем-то, не помню, обидел нескольких учеников, и товарищи вступились за них.

Я считался любимцем Алексея Гавриловича. И он, действительно, любил меня, был всегда добр ко мне и, кроме того, я чувствовал себя очень обязанным ему: за год перед тем, за одну дерзкую шутку гимназический совет хотел меня исключить; директор колебался и из всех учителей только один Туманский горячо заступился за меня, стоял горой, и кончилось тем, что меня оставили в гимназии… Накануне того дня, когда заговор следовало привести в исполнение, я сказал Антону Попову:

– Как же мне теперь быть? Мне совестно отстать от вас, да не хочется идти и против Алексея Гавриловича… Ведь он мне ничего худого не сделал, а добра от него, сам знаешь, я видел не мало.

Антоша призадумался.

Уже несколько лет мы с Антошей были так дружны, так хорошо знали друг друга, что иногда с двух-трех слов понимали один другого. Теперь же я смотрел с недоумением на его поникшую голову, и никак не мог догадаться: к чему придет моя совесть. Вдруг он поднял голову.

– А по твоему мнению, в этом деле кто прав: Алексей Гаврилович или мы? – спросил он, посмотрев на меня в упор своими светлыми, открытыми глазами.

При его вопросе мигом для меня все стало ясно, точно солнечный луч озарил меня. Теперь я уже заранее знал: что скажет мне Антон Попов.

– Конечно, мы правы! – ответил я.

– А если мы правы в этом случае, то ты должен идти с нами заодно, хотя Алексей Гаврилович и не сделал тебе ничего дурного!

– Антоша, голубчик! Какое же скверное будет мое положение… ведь это ужас! – продолжал я. – Подумай! Человек спас меня, а я стану делать ему неприятности…

– Да! Я знаю: он выручил тебя из большой беды, – согласился Антоша. – Но теперь он поступил с нашими товарищами несправедливо…

– Эх, Антоша!.. Как ты рассуждаешь… – начал было я.

Он крепко сжал губы, и легкий румянец проступил на его щеках.

– Ну, что заохал! – горячо заговорил он, блеснув на меня глазами. – Ведь не всегда, брат, легко поступать по справедливости. Ведь и все зажили бы по правде, если бы это ничего не стоило. Не велика важность сделать то, что можно сделать без труда… Нет! Ты всегда будь справедлив, хотя бы это и было тяжело! Ты себя не жалей, помучься, потерпи… Вот это дело!..

На следующий день, Алексей Гаврилович, придя в класс, стал тотчас же спрашивать урок, но ему никто не отвечал. Он только повторял: «следующий! следующий»… но «следующие» упорно молчали, точно воды в рот набрали. Мне стало неловко, стало жаль Алексея Гавриловича, и сердце мое сильно забилось, когда очередь дошла до меня. Он, бедняга, казалось, был совершенно уверен, что уж я-то, по крайней мере, не изменю ему и стану отвечать урок.

Повторив: «следующий» и указав на меня, он вздохнул с облегчением и, раскрыв классный журнал, очевидно, приготовился слушать меня. Но не тут-то было… Я встал, низко понурив голову, и также, как все остальные, стоял молча, как истукан.

– И ты, Дементьев?! – проговорил Алексей Гаврилович и, как мне казалось, с упреком посмотрел на меня.

Я вспыхнул. Мне сделалось как-то больно при мысли, что этот учитель – всегда такой добрый и ласковый ко мне – теперь дурно обо мне подумает, станет считать меня «неблагодарной свиньей»… «И поделом, поделом!» – говорил я самому себе, с досады закусывая губы.

Когда все отказались отвечать урок, Алексей Гаврилович, не желая затевать «истории», спокойно вытащил из своего портфеля какую-то историческую книгу и стал читать вслух, а по окончании урочного часа, также спокойно взял подмышку свой портфель и удалился…

Это происходило в четверг. Слова учителя: «И ты, Дементьев?» не шли у меня из головы и сильно мучили меня. «Что-то он подумал обо мне!..» В субботу, наконец, я решился пойти к нему и открыть ему свою душу.

За обедом Антон Попов сказал мне:

– Знаешь, что я сделал бы на твоем месте?.. Я пошел бы к Туманскому и объяснил бы ему: почему я пристал к товарищам…

– Я и то уж сегодня собирался идти к нему! – отозвался я и сам обрадовался, что я думал согласно с Антошей.

– И отлично! Сходи! Это будет хорошо… – одобрительно заметил тот.

Алексей Гаврилович встретил меня как-то особенно серьезно, холодно, даже сурово, но все-таки провел в свой кабинета.

– Что скажешь, Дементьев? – сухо обратился он ко мне.

Тут, задыхаясь от волнения, путаясь и сбиваясь, стал я объяснять ему: почему я не мог отстать от товарищей, как мне все это было неприятно и тяжело, и что я вынес за последние два дня, и закончил свой рассказ заявлением, что «я поступил по совести»…

– Так ты находишь, что я был несправедлив? – строго спросил меня Алексей Гаврилович, сердито нахмурив брови.

– Да, я нахожу… – тихо, но решительно промолвил я.

– А если бы твои товарищи были неправы?.. Ты и в таком случае, может быть, «по товариществу», пошел бы с ними заодно? – спросил он.

– Нет! никогда! – твердо отвечал я, подняв голову. Мне подумалось, что Антоша на моем месте ответил бы тоже.

Глубокие морщины на лбу Алексея Гавриловича разгладились. Этот добряк не мог долго казаться сердитым. Он улыбнулся.

– Ну, это еще ладно, если так… – снисходительно усмехнувшись, проговорил он. – А правда ли, я слышал, что будто у тебя с Антоном Поповым великая дружба? Говорят, что вы у себя на руке даже выжгли какие-то знаки?.. Покажи-ка!

Я несколько смутился, но все-таки засучил рукав по локоть и показал нарисованный ляписом на руке крест.

На белой коже этот крест был отчетливо виден. Туманский посмотрел и как-то загадочно улыбнулся.

– Ты очень любишь его? – спросил Алексей Гаврилович.

– Люблю так же, как и он меня! – отвечал я с гордостью и самодовольством.

– Вот счастливый народ! право… – задумчиво сказал Туманский как бы про себя, взглянув еще раз на мою обнаженную руку.

– Так вы, Алексей Гаврилович, не сердитесь на меня?.. не считаете меня… – заговорил я, вставая и вертя в руках свою гимназическую фуражку с красным околышем.

– Все это, голубчик, вздор, чепуха… Иди с Богом! – успокаивающим тоном говорил он, положив руку мне на плечо и провожая меня до передней.

В его прощальном взгляде и в тоне голоса, как мне казалось, сказывалась тихая грусть. И мне невольно тогда подумалось: «Неужели он позавидовал, что у меня есть такой друг, как Антоша, который готов броситься за меня в огонь и в воду? Неужели же Алексей Гаврилович не мог между учителями найти себе друга? Должно быть, что так…»

Не всегда Антон Попов был заодно с товарищами. Иной раз он один шел против всех. Помню такой случай…

Был у нас один воспитанник, Шушнырев, украдкой пописывавший стихи. У него, как сказывали, была уже исписана целая тетрадь, но Шушнырев так старательно берег ее, что товарищи никак не могли подобраться к ней. Наконец, шалуны как-то случайно подсмотрели, куда Шушнырев прятал свое сокровище, и решились проникнуть в тайну его тетради. Я услыхал о готовившемся нападении и сообщил Антоше.