Павел Засодимский - Пропал человек

• Название: Пропал человек
• Автор: Павел Засодимский
• Издательство: Современник
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1986

«…Он сам чиркнул разом несколько спичек и ткнул их в соломенную крышу избушки. Солома вспыхнула, как порох. Синий дымок взвился и побежал по стрехе. Гарью запахло в воздухе… Прохоров с грустью посмотрел на свою загоревшуюся избушку, построенную для него усердием добрых людей, взглянул еще раз и махнул рукой.

Скоро затрещало пламя, пробираясь по смолистому дереву, и через несколько минут вся хата была уже в огне. Вершины ближайших деревьев зашумели от усиленной тяги воздуха; вместе с густыми клубами дыма дождь искр полетел к небу. В вечернем воздухе, еще недавно таком чистом и ароматном, понесло смрадом и копотью… Тени сгущались в лесу…»

---

– Ой, дуры, дуры! – ворчали мужики. – Бегут – и сами не знают куда и почто…

– Да, толкуй! – оправдывались бабы. – Как крыльями-то замахало, да зашумело, так просто рученьки-ноженьки затряслись… Таково боязно стало!

– То-то, «боязно»! – передразнивали их мужики. – Тетерька, поди, из куста поднялась, а вы уж… Э-эх!

5

По осени как-то один парень, ходивший на охоту за рябчиками, опять видел в лесу нечто странное, а именно: какого-то высокого, диковинного седого старика. К парню приступили с расспросами: отчего он не подошел к старику и не узнал, почто он бродит тут по лесу. Парень смутился. Надо правду сказать, этот паренек был не очень умен.

– Да так мне что-то не по мысли было! – объяснил он. – В руках у него, вижу, ничего нету, ни кузова, ни ружья… А сам высокий этакий, весь белый да худой… ровно как будто и на человека-то не похож!.. Я думал, что он хочет заманить меня да завести куда ни на есть…

На Косичеве еще многие верят и о сю пору, что он принимает всякие образы для того, чтобы напакостить людям и смущать их. Вспомнились разные случаи… Например, рассказывали, как он однажды, в виде красивой молодухи, завел пьяненького молодца в такую непроходимую чащу, что тот три дня и три ночи кружил все на одном месте – до тех пор, пока не упал замертво. Тут уж случайно нашли его совсем без чувств мимо проходившие охотники и доставили домой чуть живого.

– Целый месяц провалялся бедняга! – заканчивали рассказчики. – Всякую околесную нес… Какую-то красотку поминал да за голову хватался; говорил, что его нечистый кружит…

После того еще двое или трое мужиков видали в лесу какого-то старика, но видали издали. Один из мужиков пошел было к нему, но тот скрылся… Наш лес – что море; юркни в кусты – и поминай как звали! Никакая погоня не догонит, никакой урядник не разыщет… Вот, лет десять тому назад, какие-то два ссыльные в прятки играли в нашем лесу, в Архангельск пробирались, сказывают. Полковник с солдатами приезжал за ними, да что… все пустое! Походили, понюхали нашего лесного воздуха, полазили по пням, по колодам, да и поехали обратно ни с чем.

Так вот и пошла по деревням молва про то, что в лесу, неподалеку от левого берега Котласа, в непролазной чаще, не то в пещере, не то в берлоге медвежьей, поселился какой-то неведомый старец. И опять-таки никто не знал: кто он, откуда и почто забрался в наш лес… Таинственный жилец пещеры, под влиянием живой народной фантазии, начал было уже принимать разные затейливые образы и окрашиваться в сказочный свет. Но тут последовало открытие… И вот уж, поистине сказать, удивилось и загалдело Косичево, когда – неизвестно откуда – пошел слух, что старик, скрывающийся в лесу близ Котласа, не кто иной, как наш, два года тому назад пропавший без вести и почти уже забытый односельцами, Андрей Прохоров…

6

Скоро весь околоток узнал, кто жил отшельником в нашем лесу. Сначала, разумеется, косичевцы проведали дорогу к его пещере, а потом мало-помалу стал собираться к нему народ и из других мест. И прежде у нас почитали его, как человека доброго и мудрого, как заступника за всех обиженных, за всех «мирских сирот», а теперь, когда он ушел от людей и уединился в лес, бросив привольное житье, которым мог пользоваться по старости лет, он еще более вырос в глазах деревни, – и нет ничего мудреного, что воображение этих людей, знавших и не знавших его, придало почтенному старцу облик святости.

Видом своим Андрей Прохоров напоминал настоящих отшельников, что некогда уходили в пустыню спасаться от мирских соблазнов и обрекали свою грешную плоть на всевозможные нужды и лишения. Ему было уже под 70 лет; он был высок, широкоплеч, худощав, но еще довольно крепок и при ходьбе лишь слегка горбился. Особенно характерно выглядело его лицо: большой, открытый лоб, изрытый морщинами, круглая лысина на голове, окаймленная седыми вьющимися волосами, седая борода чуть не по пояс, большие голубые глаза, хотя потускневшие от лет, но все еще сохранившие выражение кротости и доброты, – все это, вместе взятое, делало Андрея Прохорова чрезвычайно похожим на ветхозаветных патриархов, на пророков или апостолов, как их изображают художники на картинах. Под его сермягой, опоясанной веревкой, как-то невольно думалось найти железные вериги… При взгляде на него, всякий чувствовал к нему полное доверие. Никто, кажется, не поколебался бы ни на минуту – отдать ему на сохранение самую дорогую вещь или сообщить свою заветную и опасную тайну. В глазах его сказывалась младенчески-чистая, любящая душа, сказывалась бесконечная, всепрощающая доброта, – и все лицо его дышало кротостью и спокойствием, каким бывает проникнут тихо, мирно угасающий ясный летний вечер.

– Мой огонек догорает! – говаривал старик, улыбаясь.

И в словах его не слышалось ни горечи, ни тайной душевной тревоги, но звучала лишь тихая грусть – именно та грусть, что сказывается и чувствуется в погасающих красках вечернего заката… Часто, когда он задумывался, глаза его принимали то молящее, то невыразимо жалостливое выражение, – точно в те минуты проходили перед ним картины каких-то бедствий и горестей людских. Подметившему эти взгляды как-то невольно становилось жутко…

– Ровно он тоскует о чем-то… – говорили про него.

В числе первых посетителей явился к Прохорову старший сын его Василий и звал его домой.

– Почто я пойду к тебе! – ласково, но решительно говорил он сыну. – Мне здесь хорошо, спокойно, тихо здесь… Не уговаривай ты меня, дитятко, понапрасну! Ступай с богом… живи хорошенько, а пуще – не обижай никого…

Так Василий и ушел от него ни с чем, а хозяйка его с тех пор, от времени до времени, стала носить старику еду. Но теперь Прохоров уже ни в чем не нуждался. Каждый нес ему все, что мог… Но чем он прежде питался в лесу? Побирался ли он по дальним деревням Христовым именем, или кто-нибудь из доброхотов, знавших и скрывавших его местожительство, приносил ему еду, – осталось неизвестно и до сего дня. Только один человек, кажется, мог бы, если бы захотел, сказать это – Иван-мельник, но он упорно молчал…

Много народу ходило к Андрею Прохорову. Один шел к нему за советом, другой за утешеньем, а иному просто хотелось послушать его ободряющих умных речей. Ходили к нему в лес и мужики совещаться об общественных делах, но баб ходило больше. Старик охотно выслушивал всех и со всеми говорил равно ласково, давал всякие житейские советы, утешал, читал им места из Евангелия, поучал жить по правде, в мире и незлобии. Слушатели с умилением внимали ему, разумели каждое его слово и тяжко вздыхали: слова были хорошие, святая правда в них, но людям казалось трудно исполнить их на деле. Старик часто говорил об «умиренье»… Да кто ж «умирит» людей, кто укротит их мелочную, но лютую злобу, кто вырвет из сердец их жгучую зависть? Старик кончал все одними и теми же словами: «Покайтесь, покайтесь, братцы!»

К его пещере иногда собиралось человек по сту, по двести и более. Молва о нашем старце прошла далеко. Из соседних уездов приходил к нему народ… И без всякого уговора, сами собой устраивались сборища в лесу, под открытым небом. Люди приходили с котомками, с кузовками и рассаживались, – как придется. Сидели на земле, на кочках, на пнях, на мшистых колодах… Иной отдыхал с дороги, полулежа в густой траве и опершись на локоть, иной закусывал, посыпая хлеб крупной солью, иной рылся в своем дорожном мешке и вытаскивал оттуда головку луку или чесноку. Вечером разводили костер – и тогда ярким отблеском красного пламени озарялись мшистые, дуплистые стволы столетних деревьев, темные нависшие сучья сосен и елей и безобразно торчащие там и сям вывороченные пни… Эта картина с ее резкими, яркими тонами, – картина, полная таинственности, – своею дикою, мрачною обстановкой невольно уносила мысль к тем далеким временам, когда бродячая Русь – голь перекатная – скрывалась в лесах, спасаясь от преследований лютых волостителей или пускалась на поиски за «Царствием божиим»…[5] При красноватом свете огня, на фоне темной зелени видны были красные, загорелые лица бородатых людей, видны были темные загорелые руки, словно вылитые из бронзы, мускулистые, жилистые, мозолями покрытые руки; видны были сермяги, рубахи-косоворотки холщовые, пестрые, кумачные; пестрядинные и холщовые штаны; видны были босые ноги, ноги в сапогах, в лаптях, завернутые в онучи. Порой выступали из тени взъерошенные, косматые головы, приближались к костру – и охапки сухого валежника летели в огонь. Треск шел по лесу, пламя вспыхивало ярче и все выше и выше взлетало к темному ночному небу…

А по сторонам, куда не досягал свет костра, тени сгущались и местами ложились черными пятнами. Причудливая игра света и тени отражалась на листве и хвое вокруг стоявших деревьев на их разметавшихся и нависших сучьях… Осенью всего чаще происходили эти сборища. Ночи выдавались темные, когда месяц бывал «на ущербе»… Из-за ветвей виднелись золотые звезды, ярко сверкавшие на синем небе… В сыром, прохладном воздухе пахло сильнее травой и цветами – и особенно багульником. При наступавшей тишине было слышно, как жалобно скрипело надломленное дерево, слышался иногда в чаще дикий крик ночной птицы; порою шелест проносился по лесу, словно чье-то могучее дыхание пролетало над потемневшими вершинами леса, и вершины под его веянием тихо вздрагивали и качались… В среде собравшихся иногда слышались вздохи и восклицания: «О, господи боже!»… «Охти мне, грехи, грехи!»…