Эмиль Айзенштрак - Диспансер: Страсти и покаяния главного врача

• Название: Диспансер: Страсти и покаяния главного врача
• Автор: Эмиль Айзенштрак
• Издательство: Периодика Дона
• Жанр: Современная проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-86616-005-3

…

---

Генетику, пожалуй, можно обойти. Сидят же в одной клетке огромный свирепый волк и маленькая собачка. Эта собачонка волку на один зуб, но он ее чтит и подчиняется. А все потому, что собачонка в оное время выкормила его, еще слепого щенка, своим молоком. Теперь он как бы помнит, как бы благодарит, вроде обязан. Но это — среди волков. А как будет между людьми? Во всяком случае, вопрос с Петром Ивановичем пока остается открытым.

Все эти воспоминания и соображения проносятся в голове мгновенно, и в следующий момент я перевожу взгляд на второго члена комиссии. Ее фамилия Лидина. Мне о ней рассказывали. Она работает в поликлинике врачом. Любит выступать на собраниях с критикой, вскрывать и заострять. У Лидиной хорошая фигура, матовая кожа, она не замужем, и, вероятно, потому весьма принципиальна. Хорошую комиссию мне прислали, нечего сказать. И как всегда, многое зависит от первого шага, от первого контакта. Нужно начинать самому, не ожидая, пока они начнут. Нужно казенную бумажную засушенную смертяшку отодвинуть и живую человеческую ниточку, протянуть. Сначала, чтобы можно было дышать, а потом уж и разговаривать.

Они смотрят на меня отчужденно и строго, в руках у них — мандаты с печатями. Я дружески, широко и чуть фамильярно киваю Петру Ивановичу, как бы напоминая о нашем давнешнем знакомстве, и поворачиваюсь к Лидиной. Наши глаза встречаются. Неожиданно (не только для нее, но и для себя) я спрашиваю: «Вы любите Высоцкого?». — «Люблю», — отвечает она, не задумываясь.

Тогда я читаю стихи Солоухина на смерть поэта. Слушают внимательно. У Лидиной на глазах — слезы. Петр Иванович деловито сопит: «Дайте переписать». И нет смертяшки, попрятались мандаты и сгинули печати. Спасибо тебе, Володя, за это и за ВСЕ! Начало вышло случайное, интуитивное. А в развитии — модель: Володя Высоцкий. Его имя очищает, как и его песни. Одна дама командированная примчалась за многие километры в какую-то громадную семиэтажную контору на окраине города. И добираться туда трудно, и солнцепек. А в конторе у девиц — фарфоровые личики и оловянные глазки. Они озабоченные, занятые, отстраненные. Им не до посетителей. И отшили они измученную командированную: чего-то не хватало, кого-то не было, в общем — придите завтра. Она еле дышит, потная, усталая, а им плевать — не разговаривают, а челюстями лязгают. Пока препирались и перелязгивались — перерыв наступил. И здесь откуда-то взялось имя Володи. И наша командированная начала на память читать разные стихи Высоцкого. И фарфоровые личики стали человеческими лицами, и оловянные глазки проросли теплыми родничками, и нашелся тот, кого не было, и хватило того, чего не хватало, и, хоть и перерыв был, решили все ее вопросы, и к столу пригласили, и накормили, как люди. Главное, чтоб как люди. В моем случае так и получилось.

Мы сидим в служебном кабинете — я и комиссия на меня. Между нами злобная анонимка, тяжелые мандаты, фиолетовые печати, свирепые инструкции, клыкастое их исподнее и ледяное обличье — все на месте и вроде бы нет ничего. Сгинула нечистая сила: сидим и разговариваем, как люди, смотрим в глаза друг другу. Я объясняю, что анонимку написала Баруха, рассказываю почему, из каких именно низменных соображений. Она Сивой мстит, старшей сестре, и Людмиле Ивановне. Этим обеим, кстати, я совсем не симпатизирую. Только дело не в них. Гнусные бабы рвут мясо друг на друге. Но не в подворотне, не на улице, а в онкологическом диспансере. Сейчас в орбиту этой склоки втянется коллектив. Работа взорвется и станет. А здесь лежат раковые больные, их время не ждет.

В это мгновение раздается стук в дверь, и в кабинет заглядывает секретарь райкома. Боже мой, неужели уже так серьезно, что и секретарь лично? Быстро выхожу в приемную. Секретарь — милая и скромная женщина, пришла не одна. С нею видный, почтенный и очень нужный городу человек — Иван Семенович Лебедев. У него беда. Жена долгое время скрывала опухоль в грудной железе. Теперь уже вся грудь изуродована громадным раком — четвертая стадия. Все это я увижу через несколько минут, когда посторонние уйдут из приемной, и больная разденется. Пригласить ее в кабинет не могу — там комиссия. «А кто у Вас в кабинете?» — осведомляется секретарь райкома. — «Да там одна комиссия разбирается по анонимке». — «Ох, как это уже надоело», — махнула она головой устало и вышла из комнаты. А я объясняю пациентке и ее мужу, что нужно очень энергично лечиться и что конечная цель лечения — радикальная операция. (В этом месте больная скривилась и окрысилась.) И вот уже меня охватил профессиональный интерес и азарт: опухоль огромная, грудь резко деформирована. А если дать сюда огромную дозу эндолимфатически, да на фоне гормона — она пожилая, гормон хорошо пойдет. Уменьшить, створожить эту опухоль, сделать ее подвижной, а потом все убрать радикально. У меня это получается иногда, тут я собаку съел. И растет ощущение собственной значимости. Да не подсудимый я вовсе, а хирург со стажем и опытом. И это чувство в себе я умышленно подогреваю: сейчас зайду к ним опять, а у меня не жалкий вид, а спокойная уверенность и даже чуточку гусарства, и они тоже почувствуют — такие вещи всегда передаются. Хорошо, что пришли именно сейчас высокие гости. Опять повезло мне. Беседу с комиссией закончили спокойно. Они проверят аптеку и опросят всех сестер, каждую в отдельности. Главное же до них дошло — не нужно раздувать кадило. Комиссия уходит.

Теперь опять наваливается усталость — не только за этот день, но и за все прочие. Отдыхать, однако, еще рано. Осталась больная с полипом в прямой кишке. Беру ее в операционную. Собственно, это не полип, а довольно-таки приличный рак из полипа. Гистологический анализ уже есть. У женщины, между тем, диабет, больные почки и выраженная сердечно-сосудистая недостаточность. Ее полип озлокачествился на конце, и здесь пошли разрастания. В результате образовался своеобразный гриб — ножка доброкачественная, а шляпка раковая. И находится этот гриб довольно глубоко — на расстоянии 12 см от заднего прохода. Вот сюда нужно добраться трубкой ректоскопа, провести через трубку длинные щипцы, перекусить ножку гриба у самого основания, а кровоточащее место прижечь электродом, и придавить тампоном, смоченным в адреналине. Вот это — самый опасный, самый нервный момент. Кровотечение нужно остановить обязательно и незамедлительно. Потом не остановишь. Известны трагические исходы, когда больные после удаления даже небольших полипов из прямой кишки погибали от кровотечения — в прославленных клиниках, в руках знаменитых хирургов. А в моем случае шутки плохи: у пациентки диабет, больное сердце, стоит ей хорошо плюхнуть кровью, и я ее потеряю. Не нужно бы этого делать сегодня — слишком много уже было впечатлений, устал. Уверенность и гусарство исчезли, растворились, и снова что-то екает и подрагивает внутри. Снаружи не видно. Однако же больная с хориным оттенком. Она негодует. Ее готовили к операции (кто знал, что будет комиссия?), делали клизмы, она уже сутки ничего не ест. Ее права ущемлены. Мне только еще одной жалобы не хватало!

Подбираюсь ректоскопом к цели, вывожу весь гриб и перекусываю ножку у самого основания. Хорошо вижу, откуда кровит. И в это время в городе отключают свет!!! И угасает лампочка в трубке ректоскопа, и тьма кромешная. И в этой тьме хлещет кровь — это я знаю, но уже не вижу. Я каменею. Главное, не сдвинуть ректоскоп ни на сантиметр, ни на градус. Другой рукой во тьме проталкиваю тампон и наугад сильно прижимаю. Попал или не попал? Так стоим 25 минут. Наружу ничего не льется. Значит попал. Снимаем больную со стола и бережно укладываем в постель. Теперь лежать, не подыматься. Объясняю ей это несколько раз. Первое напряжение прошло. Но еще не все ясно. Кровотечение может начаться в любой момент. Вводим внутривенно все, что есть под рукой для остановки крови. Проходит несколько часов — все спокойно. Поздно вечером иду домой: опасность уже миновала. Засыпаю во время обеда (или ужина?), едва добираюсь до заветной тахты, и здесь в путаных сновидениях мне представляется какое-то безглазое чудовище, которое все это и организовало: анонимку, комиссию и отключение света.

На следующий день.

Петр Иванович и Лидина проверили документы по аптеке, просмотрели полтора десятка контрольных актов предыдущих аптечных ревизоров, обратили внимание на захламленность помещения, вызвали сестер по одиночке, допросили (анонимщица очень просила вызвать сестер и допросить каждую в отдельности). Попрощались и отбыли. Я понял, что большого разгрома на сей раз не будет.

Вновь появилась возможность немного поработать. Пришла Лебедева. Она с мужем успела побывать в онкологическом институте. Там подтвердили рак четвертой стадии и направили больную к нам. Начинаем гормонотерапию и делаем первую инфузию эндолимфатически ударной дозой. Опухоль хорошо поддается, тает на глазах, становится постепенно подвижной. Снова мне везет. В глазах ее мужа прорастает надежда, я чувствую, он уже молится на меня. Но в это время разверзлись хляби небесные и откуда-то из преисподней хлынул вдруг новый страшный поток анонимок. Много лет спустя после этого случая одна наша внутренняя сестра-психопатка, настрадавшись от болезни тяжелой и характера своего, обратилась к религии, раскаялась, покаялась и рассказала нам, что автором этого второго железного потока была она сама. Мы простили ей тот грех содомский, ибо возбудила она разом народный контроль, горжилуправление, прокуратуру и партийные органы. Атака яростная: Пелагея Карповна, оказывается, пытается захватить чью-то квартиру, а пока суть да дело — организует в этой квартире пьяные оргии и афинские ночи, в рабочее время спекулирует арбузами (это уже в мой адрес), а предыдущая комиссия смотрела формально, поверхностно. Нужно копать глубже и заодно разоблачить Людмилу Ивановну Паршину, с которой Сивая безобразия творит сообща. Впрочем, Людмиле Ивановне анонимщица обещает посвятить отдельное письмо. Подпись, как и раньше, «сотрудники диспансера».