Эмиль Айзенштрак - Диспансер: Страсти и покаяния главного врача

• Название: Диспансер: Страсти и покаяния главного врача
• Автор: Эмиль Айзенштрак
• Издательство: Периодика Дона
• Жанр: Современная проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-86616-005-3

…

---

Я перебиваю его:

— Э нет, дорогой, она Сорбонну не заканчивала, на ее уровне санитарочном это разные профессии: одно дело подготовить вскрытие, другое дело — обмыть труп, одеть, обуть и вид придать.

Красавчик еще сопротивляется:

— А это с какой стороны посмотреть…

— Верно, — говорю я, — для того мы с тобой и принцип сначала определили. Да, чтобы прах человеческий осквернить и чтобы его родных оскорбить и густо им душу заплевать, и чтобы дело важное разрушить, которое не ты делал, и руки хирурга чтоб укусить, и санитарочка бедная чтоб заплакала — для всего этого нужно разделения профессий не увидеть, не узреть, не заметить. Но чтобы тебе человеком, а не злодеем остаться, придется, однако, это разделение в акте указать, зафиксировать его. Начинай от принципа!

— Ладно, — согласился, наконец, Красавчик, — что-нибудь придумаем.

Он улыбнулся нам по-человечески, и мы распрощались. Я усмехнулся:

— Сейчас покажу тебе статью по деонтологии, один почтенный доктор написал, в летах, некто Лившиц.

— Чего же он хочет?

— Да, по-моему, он хочет выкопать туннель между имением Павла Ивановича Чичикова и своим собственным, Маниловским, и общаться тогда и беседовать на темы возвышенные и чудные.

— И куда же он предлагает копать, как это ему представляется?

— А он предлагает содержать мозг врача в такой же чистоте, как и руки хирурга. Ибо к моменту встречи с больным этот мозг не должен быть загрязнен посторонними мыслями и эмоциями.

— А если не получится?

— Он и это предусмотрел. «Тогда, — говорит, — нужно взять бюллетень, отпуск, перейти временно на не лечебную работу».

— А ну, покажи статью, действительно забавно… Ну, да Бог с ним. С чем приехал? Что привез?

— Во-первых, откушать с Божьей помощью. Вот они: котлеты, капуста и курицы кусок, жена прислала…

— А у меня… а у меня, — забормотал он, — свежая булочка, найсвежайшая, — и царским жестом ее на стол. — Как это вовремя! Сегодня женщину оперировал срочно. Она закровила, понимаешь, неожиданно и сильно. Пока увидели, пока испугались да приволокли ко мне, у нее и нос уже заострился, пришлось впопыхах своей крови ей отлить пятьсот грамм во время операции. Хорошо, группы сошлись.

— А после что-нибудь поел?

— Чай пил сладкий крепкий и булочка вот… Ну, ничего, мы теперь все котлетой и курицей возместим, и булочка еще свежайшая, и чай тоже.

Усталость уже проходит, пищеварение веселое, как печка-буржуйка в мороз гудит, и тяга хорошая.

— Ну, что привез, — спрашивает Юрий Сергеевич, — какие новости?

— Да тут у меня препараты — пересмотреть. Мои Гурин-Лжефридман в отпуске, а больше у себя никому не верю. Пусть ваши глянут.

— Что-нибудь интересное?

— Весьма и весьма. Например, вот деликатные стекла, щепетильный вопрос. Молодая женщина, красавица, опухоль на шее — огромная, вколоченная, лечилась у знахаря. Операция тяжелая — от сосудистого пучка едва отошел, на разрезе рыбье мясо — саркома типичная, а гистолог дает воспалительный процесс, разрастание чего-то куда-то, но доброкачественное все. В этакое счастье и поверить нельзя, да вот узнали, что муж у нее садист, и в наказание укладывает ее на тахту и бьет по шее ребром ладони… У них традиция такая семейная. Так может, прав гистолог?

— Все может быть, — говорит Юрий Сергеевич, — в этаких традициях всякое может случиться. Давай посмотрим твои стекла.

Звонок: телефон.

—Да-да, — говорит Юрий Сергеевич, обозначая свое присутствие.

— Нет, нет! — кричит он уже по смыслу разговора. — Не делайте этого ни в коем случае!

И, перебивая кого-то, наперекор и шурупом в чью-то башку:

— Нельзя! Нельзя! Нельзя! Вообще нельзя, понимаете?

Теперь ему нужно набрать воздух, а там ему что-то в трубку метут, и, видать, быстро, споро. На меня рядом телефонное бульканье сплошной морзянкой идет, неразличимо. А он слушает, кривится, сокрушается, но говорит спокойно, убедительно:

— Так вам и ведь и скажут, моя дорогая, что у вас была с ним связь, и все подтвердят, вы же знаете наших людей… Но и не в этом одном дело, понимаете, просто такие вещи делать нельзя. Запомните: этого делать нельзя! Никогда!

Он ловит ответ, успокаивается, говорит: «Слава богу, правильно», — и кладет трубку. Я спрашиваю его глазами.

— Моральный ликбез, — отвечает Юрий Сергеевич, — объяснял одной заведующей, что нельзя писать жалобу на бывшего любовника.

— А чего же она?

— Да из ревности. Он ей изменил: с операционной сестричкой связался.

— На это и жалуется?

— На это, представь…

— Так с какой же позиции?

— А позиция у нее гражданственная: аморальщину тот развел, устои он подрывает… коллектив не может молчать, терпеть его… что за пример для молодежи… общественные организации должны его… всеобщий позор и отпор ему… — Но в конце вдруг всплакнула: «Шлюшка он!» и согласилась в конце жалобу не писать.

— Отелло, Дездемона, царица Тамара, ах, страсти-мордасти! — Еще Арбенин на маскараде.

— И все, заметь, остается людям.

— И людям. А что же нам остается?

— А нам с тобою остается еще сегодня написать блистательный доклад для первого международного учредительного съезда по медицинской метрологии в городе Таллинне. Это — измерения в медицине. Проблема не новая, но уровень современный: метрология.

— А какое мы отношение?

— Имеем прямое: у нас авторское свидетельство на установку для измерения подвижности тазового дна у женщин.

— Положим, не у нас, изобретение твое, я так первый раз даже слышу. Но не в этом дело…

— А в чем?

— А в том, что блистательного доклада не получится, мы не блестим, не блещем.

— В самом деле?

— Конечно. Ну, представь: международная конференция, приходят японцы со своими микро-черти какими процессорами, генную инженерию кто-то уже настраивает, иные ДНК измеряют, электроны щупают, обмеривают, обвешивают, на дисплеях играют, разминаются. Датчики, кристаллы у них, микросхемы, и мы туда же в калашный ряд со своими дощечками и пружинками из восемнадцатого столетия — здрасьте!

— И вам здрасьте, — говорит директор, — и все же доклад нужен блистательный, и мы его обязательно сделаем.

Тут уж ничего не поделаешь: Сидоренко не уступит и не отступится. Он в слабости и себе самому не признается — интуитивно, чтобы из формы не выйти.

Уверенность заразительна, и я проникаюсь. С ним, конечно, работать интересно — сам другим человеком становишься.

— Ладно, — я говорю, — начнем с другого бока, поищем.

Он соглашается. А я задумываюсь, в голове мелькают какие-то обрывки, кадры, беспорядок, но что-то вяжется, формируется уже, и, как всегда, из хаоса и дряни.

Я говорю:

— Понимаешь, до войны был на базаре у нас один ларек, там сидел гражданин по фамилии Городецкий. Он был не грамотный, но деньги умел считать… И еще он умел их делать, не прямо, а косвенно, через ларек на базаре. И все это было несколько чуждо эпохе, и у Городецкого были конфликты с милицией, его периодически сажали в КПЗ, и он оттуда как-то выскальзывал, не задерживаясь, и снова в ларек, и всегда у него было хорошее настроение. И гешефты, что особенно интересно, он продолжал творить во все периоды своей разнообразной жизни, и даже когда его хватали и уводили, то и оттуда он свои дела не сворачивал. Он же не мог остановиться, у него не было свободного времени — слишком часто его уводили. Но изо всех капканов он уходил, крутил без остановки и выныривал молодцом оттуда.

Короче, его полировали до блеска, он ртутью переливался, шкурой дышал и нюхал воздух, как легавая.

— Ну, — сказал Сидоренко.

— Ну, значит, грянула война. Городецкого тут же призвали, и он уже на фронте предложил себя в качестве специалиста по строительству ложных аэродромов. Проверять было некогда, ему дали в помощь настоящих инженеров и рабочих, он их возглавил и начал строить свою липу. Он же всегда этим занимался. У него талант и практика. Получилось прекрасно. Он отвлекал на себя бомбовые удары. Какую пользу принес, сколько народу спас — кто посчитает? Потом он строил ложные укрепления, и никогда у него не было двух одинаковых решений. Его оппоненты по ту сторону: лощеные, с моноклями, фаршированные северной своей хитростью, книжной своей мудростью, академическими приемами, Мольтке и Шлиффеном, — все они были дети против нашего базара! И тогда они просто решили Городецкого убрать или выкрасть. Но ведь и здесь не дураки сидели, и хорошо его перекрыли. Он начал войну рядовым, закончил полковником, ордена — иконостасом.

—Да-да, — сказал Сидоренко, — это не технология, не академия, это психологический фактор, и он специфически заострен сюда — на базар. Значит, в эту плоскость ты клонишь? Сюда переносим?

— Разумеется, — ответил я, — здесь мы будем посильнее, это наша карта, мы полированные.