Авраам Шлёнский - Избранные стихи

• Название: Избранные стихи
• Автор: Авраам Шлёнский
• Жанр: Поэзия

---

Шлёнский — автор ряда книг для детей, в том числе «Алилот Мики Маху» («Похождения Мики Кто-Он», 1947), «Ани ве-Тали бе-эрец Ха-лама» («Я и Тали в стране Почему», 1957), пьеса «Уц-ли гуц-ли» (1965), где проявилась его склонность к словесной игре, аллитерациям, каламбуру.

Авраам Шлёнский скончался в 1973 году в Тель-Авиве.

И ВСЁ ЖЕ – НЕ ПРОСТО /Перевод Е. Бауха/

Муза, спой мне песню ныне —

петь ее ты вправе —

о селе на Украине,

городе Полтаве,

про село в дремучих весях,

листопад и скуку,

спой мне дедушкину песню,

ту, что пел он внуку.

О прохожем, что по селам

стародавним шляхом,

молчаливый, невеселый,

шел, покрытый прахом.

Из какой бы дальней дали,

из какого края?

То — Илья-пророк — гадали,

или, может, Каин?

Непричесанный, суровый,

в скудной одежонке...

Из сумы своей холщевой

высыпал избенки...

Крюков — Крюково — село ли,

знак недоброй воли?

У сынов его по свету

обнаружишь мету:

каждый — странен, неприкаян

одинок, бездетен.

То Илья-пророк иль — Каин

каждого отметил.

Перевод Е. Бауха

«Чахоточным надрывным кашлем…» /Перевод Е. Бауха/

* * *

Чахоточным надрывным кашлем

над днем моим, уже вчерашним,

хрипел закат — и харкнул облачною пеной.

(И крови лужица из горла

его стекла с последним кашлем).

О день мой, память о нем благословенна!

О, древние Псалмы — стихи что золото —

на небесах моих до синевы глубоких.

Кто вытрет спезы осиротелым,

из дома в дом пойдет утешить

всех обездоленных и одиноких?

Ведь их так много на свете белом.

Несите факелы похоронного шествия! Громче

провозглашайте: «Йитгадал...»[1] Пылайте, свечи!..

Как евреи в сумерках ранних к молитве —

придут, закутавшись, ночи

и молча подымут гроб на свои плечи.

Перевод Е. Бауха

«Наездник Мира — солнце…» /Перевод Е. Бауха/

* * *

Наездник Мира — солнце — в небе день-деньской все скачет

через тридевять земель.

Натянув лучи-поводья, колесница быстро мчится, —

только где же — цель?!

Задрожал в седле вдруг всадник, ощутил свое сиротство,

тайный лед сердец.

С трепетом читает "Каддиш". Черный гроб везут, выносят,

а в гробу — мертвец.

Отпустил поводья всадник, в плащ укутался и скрылся

в темноте.

Тут и вышла ночь, повесив башни, замки световые

в пустоте.

И все поняли: таится дрожь сиротская, под спудом

сдержанность храня.

В черной траурной одежде, ластясь, ночь-вдова прильнула

к телу дня.

Перевод Е. Бауха

ДРУГ ПЕРЕД ДРУГОМ /Перевод Е. Бауха/

Геройство — оно человечно всегда,

за это пред ним преклоняем колени,

и начав с азов, не жалея труда,

пришли мы продолжить дела поколений.

Пришли — и восстали, чтоб твердой рукой,

по праву наследников, рушить запреты.

Недаром мой дед, как будто живой,

глядит на меня из рамы портрета.

У книжного шкафа все дали видны...

Из ночи к заре, кто с лопатой, кто с плугом,

шагаем безверья и веры сыны,

а летом — снопы нашей древней страны

снесем,

и склонимся друг перед другом.

Перевод Е. Бауха

ОТПЛЫТИЕ /Перевод Е. Бауха/

Откуда-то вышли,

придем не навеки

куда-то, сюда лишь свернув по пути.

Зачем нам на каждой горе ставить вехи?

Здесь ночь проночуем, чтоб дальше идти.

На этой короткой стоянке, скажите,

ну кто среди нас — у ветрил, у руля —

пришелец, чужак,

постоянный здесь житель?!

Мы все — моряки с одного корабля.

Здесь только привал.

Вон — луна в поднебесье —

серебряной лодкой на синей волне.

Не знаем их танцев,

не знаем их песен,

мы — гости на пире в чужой стороне.

Не будем сердиться

и мешкать не станем,

назад не свернем.

Путь один лишь нам дан.

Грехи моих братьев простил я заране.

— Отчалить! —

из рубки кричит капитан.

Перевод Е. Бауха

ДРЕМОТА /Перевод Е. Бауха/

Всё суета. Стих этот — древний,

не первый я его изрек.

И не единственный из всех я,

кто поздно встал и рано лёг.

И так я буду бесконечно

лежать с ленцой; мне всё равно,

что мордою усталой полдень

глядит ко мне через окно.

Мне всё равно, мне безразлично,

придет ли кто иль не придет.

Вон — улица, как я, зевает,

тоскливо разевая рот.

Мне всё равно, сновать ли будут

такси иль улица пуста.

Господь сегодня подтверждает

тот древний стих: всё суета.

Перевод Е. Бауха

ГРАНИЦА СТРАХА /Перевод Е. Бауха/

От Кременчуга до Крюкова — час и четверть ходу,

час с четвертью дорога Крюков — Кременчуг.

Не понимал ребенок, что тут — закон природы,

и думал: что за волшебный странный круг!

Что означало «там» — глухой далекий остров? —

наивный и доверчивый ребенок все гадал.

Однажды в одиночестве он дошагал до моста,

но тут он встал, как вкопанный,

и горько зарыдал.

Рука печали вдруг

неслышно, но упрямо

меж «здесь» и «там» границу провела навек.

Не понимал ребенок, что папа здесь и мама,

а там, в ночи зверея, точит когти человек.

С тех пор как будто сдернут с вещей покров красивый,

в отчужденность — холодом взошла на лицах вдруг.

Теперь он знал:

покров — лишь оболочка взрыва,

и потому испуганно внимал всему вокруг.

Так значит, могут дерево вырвать вдруг из почвы,

Дома внезапно сдвинуть с своих обычных мест.

Под этим звездным куполом, во мгле застывшей ночи,

всегда таится кто-нибудь и замышляет месть.

И город лишь темнел, вставала мгла в округе,

а чьи-то руки шарили кругом...

Он, как овца в овчарню, вдруг убегал в испуге —

искать спасения —

в знакомый отчий дом.

Перевод Е. Бауха

РАМБАМ И БАКУНИН /Перевод Е. Бауха/

Стены комнат — пергамент: пугающ, ветвист,

глас пророка сокрыт в каждом миге.

Плоскость каждой стены, словно титульный лист

за семью печатями Книги.

Кто пылинки твои может счесть, прах времен?

Стрелки хрипнут в натужности бренной.

Вдруг сойдет (о наивное детство мое!)

чей-то облик из рамы настенной?

Вечер входит на цыпочках в сумрачный зал.

О, как давят меня стены эти!

Реб Моше бен Маймон строго смотрит в глаза

Бакунина — на портрете.

Что вдруг полем вечерним запахло? И где

тайна прячется солнечным бликом?

Два крыла, два сиянья-нимба: Эс Де[2]

— видит мальчик над маминым ликом.

Среди стен, среди тайн — полумрак, полусон,

хор "Эй, ухнем" — раскатисто-ровный...

А в углу — голоса, и дядя с отцом:

Ха-шилоах[3].

Хабад[4].

Центр духовный...

Все так странно. Таинственно.

Трепет в груди —

мальчик слышит (навострены ушки):

спорят в книжном шкафу Мохарар из Ляди[5]

и Александр Сергеевич Пушкин.

Перевод Е. Бауха

НА МОТИВ ШЕВЧЕНКО /Перевод Е. Бауха/

У Михаиле голос звучный

чудного оттенка,

все поет мне в ночь, все учит

песенкам Шевченко.

Ночью мать — отцу: — В подполье...

Решено... Кто знает...

Революция... О воле

хлопец распевает.

О бессилье и надежде,

хлебе и восстанье.

Каждый вечер, как и прежде,

папа мой — над "Таньей"[6].

Перевод Е. Бауха

Как страстно и странно...

*  *  *[7]

Как страстно и странно

мой взгляд вдруг отпрянул,

рука моя зря потянулась — погладить

сухой сикомор, что корнями поляну

обвил, обезводил. Глотну-ка из вади.

Пытаюсь прошамкать слова то и дело:

быть может, узнают — терновник, овца ли

и поле мое, что совсем облысело, —

узнают меня и признают? Едва ли.

Гора, что горбом напряглась, словно к бою

готовится бык,

пыль равнинную месит.

В ноздрях дикаря — кольцо золотое:

Днем — солнце, а ночью — серебряный месяц.

 Перевод Е. Бауха