Борис Поршнев - О начале человеческой истории

• Название: О начале человеческой истории
• Автор: Борис Поршнев
• Издательство: «ФЭРИ–В»
• Жанр: Биология
• Год: 2006
• ISBN: 5–94138–004–6

Впервые представлена в полном, не урезанном виде концепция антропогенеза (происхождения человека), выдвинутая профессором Борисом Фёдоровичем Поршневым (1905–1972).

Эта Книга, стоившая жизни её автору, знаменует начало полного пересмотра всех наук о человеке, сравнимого лишь разве что с коперникианской революцией в астрономии.

Официальная антропология оказалась неспособной воспринять идеи Поршнева. Ибо сама эта «наука о человеке», к сожалению, занималась и занимается преимущественно второстепенными вопросами и даже откровенной ерундистикой, она «не приметила» самого главного, а потому так и не смогла ответить на вековечный «вопрос всех вопросов»: как именно, как конкретно, как на самом деле произошёл человек? Исчерпывающий доказательный ответ на этот вопрос дал великий русский учёный Борис Фёдорович Поршнев.

Для философов, социологов, психологов, лингвистов, для самого широкого круга читателей.

Книга выходит при финансовой поддержке фирмы «Марков. Издательский дом».

---

Точно также появление и развитие палеоантропов знаменует существенный прогресс в морфологии обработанных и использованных ими камней. В терминах археологии это — вторая половина или конец ашёля и мустье. Характеристику этих новых приёмов обработки камня читатель найдёт в любых пособиях по каменному веку, а также в специальных исследованиях по первобытной технологии[401].

Возвращаясь ещё раз к нижнепалеолитическим рубилам, мы должны подчеркнуть, что они не оставались неизменными на протяжении нижнего плейстоцена. Определённая эволюция их замечается уже в шелльское время. При переходе к ашёлю и в ашёльское время эволюция становится более ясной и ускоряется. Каково же направление этой эволюции? Оно состоит, в основном, в усовершенствовании режущего края рубила. В конечном счёте, рубило из преимущественно рубящего орудия превращается в значительней мере в орудие разрезающее. Для нашей темы наибольший интерес представляет проблема происхождения и значения так называемой техники «леваллуа». Она возникает как раз в заключительной половине ашёля и сохраняется в течение всего занимающего нас времени. Суть её в том, что от толстой кремневой заготовки откалывались пластинки. Последние обладали острым краем, были явно не рубящими и не колющими, а режущими инструментами. Это значит, что по сравнению с нижним палеолитом функция обработанного камня смещается. Если раньше на первом плане стояла задача вспарывать и расчленять наружно не повреждённый, целый труп, то теперь вперёд выдвигается и уже доминирует задача резать само мясо. Ашёльские рубила ещё как бы сочетают в себе эти две задачи, но леваллуазские пластины, судя по всему, свидетельствуют о том, что теперь всё чаще приходилось иметь дело с трупами уже в той или иной мере раскромсанными зубами хищников. В хазарских отложениях, по сообщению Н. К. Верещагина, в отличие от более ранних, ясно заметны следы зубов хищников на многих костях зубров, носорогов, лошадей и особенно эласмотериев. Растерзанный хищниками труп — это уже не цитадель, как стеной окружённая толстой и крепкой кожей или шкурой, которую надо протаранить, а осваивать в нём надлежало именно само мясо, которое надо отрезать от костей, раскромсать на клочья.

Рассматриваемый третий этап характеризуется с точки зрения экологической тем, что «стоянки» или «памятники», т. е. места палеолитических находок уже не связаны обязательно с берегами и устьями четвертичных водоёмов, а сплошь и рядом сдвинуты далеко от них, на водоразделы. Конечно, и там палеоантропы нуждались в воде для утоления жажды, вероятно, также для вылавливания крабов, лягушек и другой мелкой добычи, но здесь не может быть речи о значительных сносах «падали» этой водой. Мустьерские находки лишь отчасти приурочены по-прежнему к берегам. Они теперь раскиданы в общем в очень неоднородных ландшафтах, в том числе и в горах. Можно оказать, что теперь налицо несколько вариантов нахождения мясной пищи не только там, где её преимущественно обнаруживали археоантропы, но также и всюду, где хищник застигал жертву или где систематически находились останки животных.

Это значит, что экология палеоантропов распадается на некоторое количество различных экологических ниш и способов добывания мясной пищи, несмотря на морфологическую общность рода и одинаковую популяционно-этологическую основу каменной техники. Биолога не испугает предположение о широкой вариабельности экологии одного и того же зоологического вида: бурый медведь, к примеру, имеет в разных зонах и ландшафтах весьма различный круг источников питания, жизненных повадок связанных с ними, пищевых стремлений.

Ниже я предлагаю краткий перечень намечающихся (но в очень разной степени исследованных и анализированных) вариантов подступов палеоантропов к мясной пище. Подчеркну, что эти варианты не предполагают абсолютную биологическую специализацию и, следовательно, в принципе не препятствуют неограниченному тасующемуся общению между особями. Но всё же расхождение этих вариантов в какой-то мере приспосабливало всякую популяционную группу к какому-либо ландшафту или кругу животных видов с их биологическими взаимосвязями, словом, к локальному биоценозу, и тем самым в некоторой мере благоприятствовало разобщению популяций (в особенности последнее может относиться к самкам с детёнышами).

1. Прямые отношения комменсализма между палеоантропами и тем или иным видом (может быть, точнее сказать, теми или иными особями) хищников-убийц. Палеоантропы держатся охотничьей территории данного хищника, приспосабливаются не слишком отставать от момента, когда тот забивает жертву и успевает утолить голод, после чего уходит от остатков трапезы или спит. Задача палеоантропа состоит в том, чтобы обогнать или отогнать других наземных и воздушных комменсалистов и паразитов, может быть, отрезать и унести часть добычи. Систематическое пользование частью плодов чужой охоты — явление известное в зоологии. Такие отношения, например, существуют между росомахой и рысью, между песцом и белым медведем. Несомненно, что описываемая ситуация, касающаяся палеоантропа, должна быть различной в зависимости от того, о каком роде хищников-убийц идёт речь, в частности, о представителях семейства кошачьих (тигро-лев, леопард, ирбис, гепард, рысь) или семейства собачьих (волк и другие). Можно предполагать особенно длительную пищедобывающую связь палеоантропов как раз с волками; до выведения из волков домашней собаки (а кости последней обнаруживаются уже в конце верхнего палеолита) прошло колоссально долгое время близких и сложных экологических взаимосвязей палеоантропов с волками. Допустимо думать о полуприрученном состоянии некоторых из них, об использовании враждебности между отдельными стаями, а также разновидностями. Известную шутку археологов: «собака человека в люди вывела», надо бы расширить, распространив её и на волков мустьерского времени.

2. Особняком следует поставить вопрос о симбиотических взаимоотношениях палеоантропа с гиеной. В отличие от современных видов гиен, плейстоценовая пещерная гиена, по-видимому, не была преимущественно комменсалистом или нахлебником при крупных хищниках, но и сама систематически вела охоту. В этом смысле и её следовало бы включить в предыдущий вариант. Однако мы не можем исключить здесь более тесного симбиоза с палеоантропом, большей степени взаимной выгоды от занятия общей пещеры, хотя, можно полагать, сменяя в ней друг друга в разное время суточной активности. Если же пещерная гиена всё же находилась преимущественно в отношениях комменсализма к большим хищникам, то отношения палеоантропа к ней самой должны быть названы субкомменсализмом.

3. Чрезвычайно много внимания не только археологов, но также художников и романистов привлекало так называемое медвежье, или альпийское мустье. Речь идёт о костеносных пещерах, содержащих останки несчётных поколений, подчас, сотен тысяч экземпляров пещерного медведя. Последний, со своей стороны, очень тщательно изучен, реконструирован, описан палеонтологами (в том числе, Абелем). «Медвежьи пещеры» нередко несут следы деятельности палеоантропов: обработанные камни ашёльско-мустьерского типа, признаки временного или даже длительного обитания.

Принято считать, что палеоантропы в соответствующих районах, в горах (а также и на равнинах, поскольку существовала и равнинная разновидность того же вида медведей) вели систематическую и опасную охоту на этого огромного зверя. Что касается опасности, то надуманность этого представления становится очевидной перед хорошо установленным фактом, что пещерные медведи отклонились от других представителей того же семейства медвежьих в сторону травоядности. В основном это были мирные существа, весьма изобильные в определённых биотопах, в большом количестве пасшиеся на альпийских лугах, травянистых горных склонах и в долинах. Конечно, при этом они были достаточно сильны и вооружены клыками и когтями для самообороны и поэтому хищники-убийцы на них, по-видимому, вовсе не нападали. Изучение костей пещерных медведей привело палеонтологов к заключению о быстро нараставших в среднем плейстоцене патологических изменениях, к представлению, что этот вид выродился сам собой, поскольку вредные и опасные мутации не выбраковывались. На этом основании И. И. Шмальгаузен пришёл к выводу, что пещерный медведь был обречён на прогрессирующее ухудшение генетического фонда и на патологическое вырождение самим фактом отсутствия в природе опасных для него врагов. Такое мнение можно считать хорошо аргументированным. А между тем, как сказано, авторы чуждые зоологии, уверяют нас в противном: у пещерного медведя якобы был грозный истребитель в лице охотников-неандертальцев.

Эта охота решительно ничем материальным не доказана, но зато щедро обставлена образами, порождёнными воображением. Вот для примера пассаж такого рода: «Не легко представить себе приёмы охоты на такого крупного и опасного хищника при несовершенстве охотничьего вооружения неандертальца. Силе и свирепости пещерного медведя человек мог противопоставить действия хорошо организованной сплочённой группы, внезапность нападения, хитрость, умение поразить зверя на расстоянии. Среди способов охоты можно предположить охоту облавой с задачей поднять зверя и загнать его в узкий горный проход, где его поражали из-за засады. Если раненый медведь уходил, предпринималась охота вдогон с добиванием зверя рогатинами и дротиками. Зверя подкарауливали у мест кормёжки, на водопоях, у солонцов, около падали и у выходов из занятых им пещер. Во всех случаях засады охотники располагались в безопасных местах на вершинах скал, откуда было удобно обрушивать заранее запасённые камни, брёвна, метать дротики. Нельзя также исключить возможность забоя животных с помощью каких-либо примитивных раздавливающих устройств, устанавливаемых в узких проходах, у входов в пещеры, около выложенных привад. Скалистые ущелья черноморских рек и закарстованные хребты с многочисленными пещерами и гротами как нельзя лучше способствовали успеху охоты такого рода»[402].