Игорь Данилевский - Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIVвв.). Курс лекций

• Название: Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIVвв.). Курс лекций
• Автор: Игорь Данилевский
• Издательство: АСПЕНТ ПРЕСС
• Жанр: История
• Год: 2001
• ISBN: 5—7567—0127—3

Учебное пособие продолжает курс лекций «Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XII вв.)» того же автора и изучает период от распада Киевской Руси до образования Московского царства.

Книга предназначена для студентов и аспирантов гуманитарных факультетов вузов.

---

Подведем итоги.

1. Куликовская битва, несомненно, стала поворотным пунктом в становлении нового самосознания русских людей. Выступления против Орды происходили все еще в рамках прежних представлений об отношениях между русскими князьями и ордынскими ханами улус-никами и царями. Пока еще не шла речь о собственно антиордынской борьбе.

2. Тем не менее, со временем сам факт сражения и победы! над ордынским войском вскоре стал рассматриваться как своеобразный прецедент, придающий сопротивлению царям (поначалу только беззаконным) легитимность, недаром в поздних редакциях произведений Куликовского цикла Мамая настойчиво титулуют царем.

3. Вместе с тем, русские князья постепенно обретают новый статус, все более приближаясь в собственном восприятии и в глазах окружающих к положению царя. Все это создавало совершенно новые условия для восприятия происходящего и, прежде всего, для осмысления отношений с Ордой и ордынскими ханами. Русь стояла на пороге нового этапа своего развития.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ В ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, мы подошли к самому началу XV в. Это, как мне представляется, определенный рубеж в истории Руси. На следующем этапе она начнет превращаться в Россию. И процесс этот займет все следующее столетие столетие обретения нашей родиной нового лица и нового имени, ему соответствующего.

Пожалуй, здесь самое время остановиться. Остановиться, чтобы оглянуться на пройденный путь и еще раз задуматься над тем, как и почему мы развивались именно так…

В данном курсе лекций я сосредоточил внимание лишь на одном из множества аспектов рассмотрения этой проблемы, показал (насколько это было в моих силах) возможности, которые для ее решения предоставляет лишь один из множества существующих взглядов на историю нашей страны. Что-то он позволяет увидеть лучше, нежели это можно сделать с других точек зрения, что-то остается ему принципиально недоступным. Полагаю, такой взгляд можно вполне назвать антропологическим. И не только потому, что он более человечен, чем другие. Просто он, по-моему, точно соответствует тому, что К. Леви-Стросс и П. Рикр называют антропологией, понимаемой как общая теория отношений[643]. В свою очередь это позволяет анализировать общества и их историю в зависимости от различных признаков, присущих системам отношений, которые их определяют[644].

С этой мысли мы начинали наш разговор, ею же, видимо, следует его и закончить…

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение 1 СЧАСТЬЕ И НЕСЧАСТЬЕ ДАНИИЛА ЗАТОЧНИКА

* * *

Тема счастья и несчастья для древнерусской культуры достаточно эфемерна. Даже в актуальной жизни переживание состояния счастья редко рефлексируется в сам момент переживания. Гораздо чаще это происходит задним числом. Тогда, правда, бывает трудно определить, с чем же собственно было связано чувство, которое ты испытывал (а может быть, и не испытывал во всяком случае, в такой остроте, как это тебе теперь кажется?) тогда и которое только начинаешь осмысливать сейчас (когда его уже нет)… Другое дело переживание несчастья. Осознание того, что ты пребываешь именно в этом состоянии, как правило, не заставляет себя ждать.

Тем более что сколько-нибудь точно и научно определить счастье, полагаю, вообще вряд ли возможно. Действительно, насколько научны и функциональны дефиниции типа: высшее удовлетворение, полное довольство; успех, удача (С. И. Ожегов)? или понятие морального сознания, состояния человека, соответствующее внутренней удовлетворенности своим бытием, полноте и осмысленности жизни (Советский энциклопедический словарь)? Хотя, конечно, и в них что-то есть… Хорошо хоть на интуитивном уровне у нас с пониманием счастья и несчастья полный порядок…

Что уж тогда говорить о прошлом? Для начала можно констатировать, что до конца XIV в. само слово счастье (съчастие, в значении удача) в источниках не встречается[645]. Более или менее широко слова съчастие, съчастливыи, начинают употребляться лишь с середины XVI в. Мало

того, лексикологам не удается даже установить слов, которые имели хотя бы приблизительно такое значение. Во всяком случае, скажем, в Старославянском словаре, в котором учтены все случаи словоупотребления во всех известных на сей день 86 старославянских и церковнославянских памятниках XXI вв., слов с такими значениями найти не удается. Естественно, это нельзя расценивать как свидетельство того, что в Древней Руси люди не имели переживаний, сопоставимых с нашими состояниями счастья или несчастья. Однако они явно не выделялись, понятия о них не были более или менее определенно сформированы, что, согласитесь, само по себе показательно.

В лучшем случае мы можем рассчитывать найти в источнике прямое (или косвенное) описание представлений о том, что люди того или иного времени, той или иной культуры, того или иного социума понимали под счастьем или, напротив, несчастьем…

При этом, естественно, вряд ли можно ожидать, что точка зрения одного автора может быть признана достаточно репрезентативной для всего сообщества, в которое он входил (или нам кажется, что входил). Еще бы. С детских лет каждый советский человек знал (и знает по сей день):

«…Что такое счастье — это каждый понимал по-своему»[646].

На первый взгляд, не менее размытая картина представлений о счастье предстает перед нами и в средневековых источниках. Приведу один довольно яркий пример из чужой истории:

«…Однажды Чингиз-хан спросил у Боорчи-нойона, бывшего главою эмиров, в чем заключается высшая радость и наслаждение для мужа. Боорчи сказал: “В том, чтобы мужчина взял своего сизого сокола, [до сих пор] остававшегося на привязи и потерявшего за зиму свое оперение и [теперь опять] оперившегося, сел на доброго мерина, которого он содержал в теле, и стал охотиться в [пору] весенней зелени на сизоголовых птиц и чтобы он носил добрые одежды”.

Чингиз-хан сказал Борагулу: “Ты тоже скажи!”. Борагул сказал: “Для мужчины [величайшее] наслаждение заключается в том, чтобы выпускать [ловчих] птиц, вроде кречета, на бурых журавлей, с тем чтобы они ударами когтей сбивали тех в воздухе и хватали».

Затем [Чингиз-хан] спросил у сыновей Кубилая. Они сказали: “Наслаждение человека в охоте и в пускании [ловчих] птиц».

Тогда Чингиз-хан соизволил сказать: “Вы не хорошо сказали! [Величайшее] наслаждение и удовольствие для мужа состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага, вырвать его с корнем и захватить все, что тот имеет; заставить его замужних женщин рыдать и обливаться слезами, [в том, чтобы] сесть на его хорошего хода с гладкими крупами меринов, [в том, чтобы] превратить животы его прекрасноликих супруг в ночное платье для сна и подстилку, смотреть на их розоцветные ланиты и целовать их, а их сладкие губы цвета грудной ягоды сосать!”[647].

В данном тексте поражает, однако, единство взглядов окружения Чингиса на то, что может считаться счастьем для мужчины (соколиная охота и хорошая одежда), как, впрочем, и отличие от них точки зрения самого Чингиса…

* * *

Короче говоря, так или иначе, человек, видимо, довольно часто формулирует свои представления о счастье и его противоположности, хотя, кажется, далеко не всегда может описать само переживание состояния того или другого. Остается ответить лишь на один вопрос: сохранились ли древнерусские источники, фиксирующие интересующие нас представления? Такой вопрос тем более правомерен, что оригинальные тексты, создававшиеся в Древней Руси, имели довольно специфический характер. Они чаще всего закрыты для индивидуальных переживаний. В них мало определений (основа познания для их авторов интуитивное постижение, тем более в столь деликатной и неопределенной сфере). К тому же, древнерусские авторы, кажется, никогда не увлекались саморефлексией…

Тем не менее, практически любой историк, знакомый с древнерусской литературой, почти сразу назовет произведение, в котором речь, несомненно, идет о счастье и несчастье. Это, конечно, Слово (и/или Моление) Даниила Заточника.

* * *

Даниил Заточник одна из самых загадочных фигур древнерусской культуры. Кто он? Почему называет себя Заточником? В чем смысл этого произведения? Ни на один из этих вопросов пока нет более или менее ясного ответа. Даже жанр его (или для историка вид этого письменного источника) трудно определить. Недаром Д. С. Лихачев отнес его к памятникам, стоявшим вне жанровых систем XI–XIII вв.[648].

Загадки подстерегают читателя Слова буквально на каждом шагу. Вряд ли можно сомневаться, что само прозвище Даниила первая из них. Возможно, ключ к ее разгадке кроется в том, что чаще всего Даниил пародирует притчи Соломоновы. А как известно, в Древней Руси Соломона называли Приточником. Отсюда один шаг до Заточника.