Нина Алексеева - Одна жизнь — два мира

• Название: Одна жизнь — два мира
• Автор: Нина Алексеева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9551-0363-1

В своей автобиографической книге Нина Ивановна Алексеева (1913–2009) повествует о судьбе своей семьи в разные периоды жизни в СССР и за рубежом, куда ее мужа, Кирилла Михайловича Алексеева, направили по линии Наркомвнешторга в Мексику в начале мая 1944 года. После гибели в авиакатастрофе посла СССР в Мексике К. А. Уманского, в ноябре 1946 года, семья Алексеевых эмигрировала в США. Одна из причин вынужденной эмиграции — срочный вызов Алексеевых в Москву: судя по всему, стало известно, что Нина Ивановна — дочь врага народа, большевика Ивана Саутенко, репрессированного в 1937 году.

Затем последовали длительные испытания, связанные с оформлением гражданства США. Не без помощи Александры Львовны Толстой и ее друзей, семья получила сначала вид на жительство, а затем и американское гражданство.

После смерти мужа и сына Нина Ивановна решила опубликовать мемуары о «двух мирах»: о своей долгой, полной интересных встреч (с политиками, людьми искусства и науки) и невероятных событий жизни в СССР, Мексике и США.

Живя на чужбине в течение долгого времени, ее не покидала мысль о возвращении на родину, которую она посетила последний раз за три месяца до своей кончины 31 декабря 2009 года…

---

— Ну, знаете, — вскипел Костя, — такого цинизма трудно придумать. Он считает себя большевиком, а знает ли он, что из тех, кого мы раскулачиваем, 90 % были до революции бедняками или середняками. Новая экономическая политика дала им возможность окрепнуть, мы пошли им навстречу, поощряли — выдавали им субсидии, премировали образцовые хозяйства, чтобы за ними тянулись другие. Мы многое сделали для того, чтобы заинтересовать крестьянство к работе. Мы достигли того, что в деревнях не стало той части крестьянства, которое не хотело бы работать. Следовательно, мы дали возможность значительной части крестьян, да — значительной, подчеркиваю, стать зажиточными. А теперь… — Пусть подыхают, как классово-чуждый элемент, так получается?

— Зачем горячиться, разве нельзя потише, — вмешалась Наташа.

Надя нервно зашагала по комнате:

— Я понимаю Костю, спокойно об этом не скажешь, кричать нужно об этом. Беда наша в том, что мы окружены вражескими странами, подстерегающими каждое наше слово и со злорадством ожидающими наших ошибок и промахов. Это заставляет нас молчать в печати о наших недостатках, но между собой мы обязаны говорить откровенно, иначе притупится все наше партийное чутье и мы, привыкнув считать, что у нас все хорошо, перестанем стремиться к лучшему (мне эта ее реплика очень понравилась). Костя, ты докладывал о положении на Днепрогэсе?!

— Представь, доложил, что народ живет там в невыразимо тяжелых условиях: жилищные условия ужасные, снабжение отвратительное, оборудование до-по-топное, — протянул он. — Лопате надо дать орден, она все вывозит.

Ты знаешь, я предложил некоторые практические меры для улучшения жизни и условий труда рабочих, а некоторые умники, такие, как Каганович, знаешь, что ответили? «Мы строим там не курорт, а промышленный гигант, когда достроим, тогда выдадим путевки на курорт тем, кто этого заслужил».

— Вернее тем, кто жив останется, — присушиваясь к их разговору, не выдержала даже я.

— Если бы ты видела, как на меня набросились, от «твоего» досталось больше всех: «Ты еще партизан, на работе не нужна партизанщина, у нас все идет по плану».

— Да, Костя, тебе нелегкая борьба предстоит, держись крепче, пусть кричат «партизанщина», в этом ничего нет оскорбительного. Не уступай, ты хозяин производства.

— Я-то не уступлю, да меня могут «уступить», — засмеялся он. — Ты бы видела, какая радость была у этих людей, когда им выдали по буханке белого хлеба по случаю такого торжества.

Надя заторопилась.

— Ну, куда ты торопишься, посиди еще немного, — просила Наташа.

— Не могу, в другой раз, я и так засиделась.

Проводив Надю, Наташа вернулась и сообщила:

— Это жена Сталина, у нее разные домашние неприятности, а вообще она очень веселая и остроумная.

На меня не произвело никакого впечатления это сообщение, она мне просто сама понравилась.

Кто бы из присутствующих мог в эту минуту подумать, что эта молодая, цветущая женщина за два месяца до окончания Промакадемии покончит жизнь самоубийством. И что у этой, с виду такой хрупкой, женщины хватит мужества дважды нажать курок, когда она почувствует, что первый выстрел не смертельный.

Завидный жених

Вскоре после встречи с Надей, Наташа познакомила меня с Николаем Васильевичем Гриневым. Он преподавал в Военно-воздушной академии и в Промакадемии. Выглядел он очень солидно, мне казалось, старше моего папы. С первого дня нашего знакомства он начал усиленно за мной ухаживать. У него была жена где-то в Свердловске, с которой он не то разводился, не то уже развелся. Ходил он чаще всего в военной форме, иногда переодевался в гражданскую форму — желтое кожаное пальто, голубой шарф — и старался выглядеть моложе. У него была большая трехкомнатная квартира на Большой Пироговке. Продукты получал в правительственных магазинах, питался в правительственных столовых, от женщин у него не было отбоя.

Надежная опора

Подходил к концу голодный 1932 год. Еще более тяжелый, более страшный голод ожидал всех в 1933 году, особенно ужасно было на Украине, в Казахстане, на Урале, да, собственно, повсюду.

Я никак не могла забыть голодную забастовку рабочих в Красноуральске.

Я еще очень хорошо помнила голод 1921 года, да не только я, его очень хорошо помнили Костя, Наташа, и, наверное, так же хорошо помнила и Надя. В те годы даже быть рядом с Лениным вовсе не значило быть полностью сытым, но тот голод произошел в результате стихийного бедствия и послевоенной разрухи. И тогда Ленин, стараясь спасти людей от голода, обратился ко всему миру с просьбой о помощи, не обращая внимания на стремление и желание всех капиталистических стран стереть с лица земли этот вновь возникший ненавистный им строй. А теперь Сталин, как будто всем назло, как будто стараясь кого-то наказать, делает все с точностью наоборот.

Я, вспоминая то, что происходило во время коллективизации на Мариупольщине, Мелитопольщине, да вообще там, где я жила, твердо считала, что этот голод произошел в результате преступных методов коллективизации, разоривших все производительное сельское хозяйство, и преступной бесхозяйственности. Какие же «кулаки» были Зоины родные, у которых было две коровы, пара лошадей и восемь человек семьи? И это я привожу как пример, потому что все, кого я знала и кого раскулачивали при мне, были точно такие же «кулаки».

А чего стоил идиотский закон, который был издан совсем недавно, 7 августа 1932 года, который запрещал подбирать «колоски» — колоски, оброненные по дороге, когда везли снопы с поля, или колоски оставшиеся в поле после уборки урожая, и это в то время, когда люди уже пухли и погибали от голода. За «колоски» могли сослать человека в лагерь на 10 лет, как расхитителя социалистической собственности. Колоски были дороже человеческой жизни. Кто придумал этот издевательский закон, который потряс всех?!

Лозунг «опираться на бедноту» сам по себе тоже был, по-моему, самый идиотский. Как могла беднота накормить всю страну, если она сама была голодная и нуждалась в помощи. Надо было, по-бухарински, опираясь на зажиточную часть населения, помочь бедноте разбогатеть, и тогда никакого голода не было бы в стране и в помине.

Так думала я и с горечью вспоминала картину, которую видела на станциях по дороге сюда, в Москву. Тогда требовали сдавать зерно, а из-за недостаточного и иногда полного отсутствия элеваторов или каких-либо других хранилищ драгоценное зерно ссыпали прямо под открытым небом, вдоль железнодорожного полотна, где, поливаемое осенним дождем, оно гнило и прорастало, втаптываемое в грязь. Так же погибала голодная скотина из-за отсутствия корма, отвратительной подготовки к содержанию, уходу, а вернее, из-за отсутствия всякой подготовки к проведению коллективизации в таких грандиозных масштабах. Все, что творилось в это время, даже мне казалось, было похоже на сплошное издевательство.

Меня ужасно злило, почему сидят где-то люди за Кремлевской стеной и издают на бумаге законы, не понимая и не соображая, что творится на самом деле вокруг. Почему никто из них не проедет, не пройдет и не посмотрит, во что обернулись эти законы? Подумаешь, тоже мне, новые аристократы объявились!

Благие намерения

Осенью 1932 года уже было ясно, что в стране бушует катастрофических размеров голод. И из боязни, что будет хуже, у некоторой части ответственных партийных работников и некоторых членов Политбюро ЦК партии появилось чувство, что надо что-то предпринять, попробовать уломать самую твердолобую часть членов Политбюро немножко смягчить, изменить жесткую политику, чтобы хоть как-нибудь улучшить ситуацию и предотвратить надвигавшийся голод 1933 года.

Незадолго до Октябрьских праздников, рассказала мне Наташа, у них собралась небольшая группа: Н. К. Крупская, Надежда Аллилуева и кто-то еще. Они обсуждали вопрос, что хорошо было бы уломать Сталина и всех, кто его поддерживает, занять более мягкую позицию по отношению к крестьянам и объявить об этом как раз во время празднования пятнадцатой годовщины Октябрьской Революции в 1932 году.

Наташа сказала, что Надежда Константиновна высказала мнение, что такие товарищи, как Бухарин, Рыков, Орджоникидзе, Бубнов и кое-кто еще поддержат эту идею, так как они такого же мнения. Их также поддержит самый ярый защитник НЭПа и противник насильственной коллективизации М. П. Томский. И что было бы хорошо, если бы больше товарищей поддержало их, вот если бы Жемчужина могла повлиять на Молотова.

О Калинине вопрос якобы стоял особо. Надежда Константиновна ему не доверяла:

— Прежде чем мы выступим с этим предложением, Сталин будет знать все, — уверяла она. — Человек он беспринципный, таким он был всегда.

Надя ответила, что Михаил Иванович ее поймет и что она с ним кое о чем уже говорила и уверена в его поддержке.