Хансйорг Шнайдер - Смерть докторши

• Название: Смерть докторши
• Автор: Хансйорг Шнайдер
• Издательство: Текст
• Жанр: Детектив
• Год: 2006
• ISBN: 5-7516-0583-7

Еще вчера комиссар базельской полиции Петер Хункелер не предполагал, чем обернутся для него ближайшие летние недели. Начались отпуска, город опустел, а те, кто не уехал, не собирались ни грабить, ни убивать, ни воровать. Спокойная работа, любимая женщина, выходные дни, проведенные на природе, — что еще нужно немолодому полицейскому? И вот на тебе: доктор Криста Эрни найдена мертвой в своем кабинете. Кто убийца? Пациент, родственник, любовник, а может быть, родной сын?..

---

— Четверть часа.

— Вот то-то же. Ты бы все-таки сходил посмотрел, что там за комната.

Хункелер проехал мимо «Разъезда», возле которого было припарковано несколько тяжелых мотоциклов. За столиком под каштаном сидели парни, упакованные в черно-красную кожу; защитные шлемы лежали на земле. Над Вогезами висело у горизонта огненно-красное солнце.

Он медленно подрулил к Старой Почте и остановил машину. Рюфенахт был в саду, в тех же, что и прошлый раз, грязных штанах, в том же драном пуловере. Гостю он, похоже, обрадовался.

— Потоп миновал, — сказал он, — скоро возродятся райские кущи.

— Я бы хотел поговорить с вами.

— Пожалуйста, я к вашим услугам. Зайдемте в дом.

Они прошли на кухню. Рюфенахт порезал несколько помидорин, посолил. Достал сало и сыр, откупорил бутылку «Кот-дю-Рон». Они чокнулись. Жуткая кислятина.

— Либо вы ненастоящий алкоголик, либо у вас нет денег, — сказал Хункелер.

— Почему?

— Алкоголики с деньгами пьют хорошее дорогое вино, потому что беспокоятся о своей печени.

— У меня денег нет.

Оба не спеша принялись за еду. Помидоры были просто объедение, видать, со своего огорода. И сало отличное.

— Кое-кто нашел скарабея, — сказал Хункелер, — под деревьями на ферме возле Шпицвальда. Я показав его эксперту. Скарабей подлинный, эпохи Тутмоса Третьего.

— Надо же, какой случай! — воскликнул Рюфенахт. В уголках губ опять проступила усмешка. — Кто же выбрасывает такие вещицы?

— Наверно, кто-то разочарованный в любви.

Рюфенахт кивнул:

— Вы хороший психолог. Я вам уже говорил. Потому мне и нравится с вами беседовать. Больше я почти ни с кем не разговариваю.

Он медленно, мелкими глотками, пил вино. На лице ни малейших признаков алкоголизма.

— Позвольте узнать, на какие средства вы живете.

— Мне ничего почти не нужно. Проценты за дом невелики, картошка и овощи с собственного огорода.

— И все-таки деньги вам требуются.

Теперь Рюфенахт ухмыльнулся открыто, во весь рот.

— Вы же знаете. До сих пор я жил за счет Регулы Хеммерли.

— А теперь?

— Теперь с этим кончено.

— А литературным трудом вы не можете зарабатывать?

Рюфенахт покачал головой. Игра в вопросы и ответы явно его забавляла.

— Вероятно, мог бы. Но не уверен, я ведь не следую моде. Нынче все пишут про секс, а этого я предоставить не могу.

— Что же вы пишете?

— Я пишу с двадцати лет. Как раз в ту пору закончил коммерческое училище. И мне предложили хорошую работу. Надо было сделать выбор — принять это предложение или нет. Прими я его, я бы наверняка зарабатывал вполне достаточно, чтобы обзавестись семьей. Но такая работа мне не нравилась. Хотелось попробовать что-то новое, особенное. Я купил десяток школьных тетрадей в клетку и решил их заполнить, записывая каждый день по одной фразе. Не больше и не меньше. Жил я очень скромно, через некоторое время сдал на аттестат зрелости, пошел в университет. Как я уже говорил, было это в Базеле. Немногим позже я познакомился с Регулой. Она всегда за мной приглядывала, а месяц назад ее не стало.

— Как же звучала самая первая ваша фраза?

— Человек живет на свете, чтобы делать выбор, и я выбрал свободу быть самим собой.

— В сущности, это две фразы.

— Нет. — Улыбки на губах Рюфенахта как не бывало.

— Да. Человек живет на свете, чтобы делать выбор. Это первая фраза. И я выбрал свободу быть самим собой. Это вторая.

— Бросьте цепляться к мелочам, критикан несчастный. Я сам решаю, что одна фраза, а что нет. Для меня одна фраза заключена между двух точек. А что помешается между двух точек, определяю я сам.

— И с тех пор вы каждый день заталкивали меж двух точек произвольное количество слов?

— А вы не лишены чувства юмора, — сказал Рюфенахт, — мне это нравится.

— Как звучит последняя из записанных вами фраз?

— Жить — значит любить, любить — значит становиться виновным, становиться виновным — значит нести наказание, нести наказание — значит умереть, умереть — значит жить.

— Печальная фраза. Правда, я не вполне ее понимаю.

— Печальная, но верная.

— Вы часто писали о любви?

— Конечно. Любовь — загадка жизни.

— Что это значит?

— А то и значит, что без любви жизнь невозможна. Она и начинается актом любви, зачатием. Любовь — единственная животворящая сила, какой владеет человек. Но что такое любовь, никто в точности не знает. Производство гормонов, чувство, инстинкт продолжения рода? Любовь — загадка, ведущая к жизни.

— Хорошая фраза.

— Верно. Это моя предпоследняя фраза. Я записал ее в минувший понедельник.

Рюфенахт налил еще вина, сунул в рот кусок сыру. Ел он как человек, давным-давно отвыкший есть в компании. Решительно, жадно.

— Значит, вы целый день тратили на обдумывание одной-единственной фразы, — сказал Хункелер.

— Да. И вечер тоже, до двадцати двух часов. Потом прекращал раздумья.

— После вас останется труд целой жизни.

— Точно. Не знаю, правда, увидит ли он свет. Да это и не важно. Важно, что все это записано.

Он опять улыбнулся, едва ли не самодовольно. Отпил глоток вина.

— Поэзия — штука отстраненная. Потому-то она и важна.

— Откуда вы, живя в такой изоляции, черпаете опыт, черпаете свои премудрости?

— Я живу вовсе не в изоляции, а среди природы. Наблюдаю природу. Разговариваю с осликами, с курами, с овцами. Примечаю, когда им хорошо. А когда им плохо, я их подбадриваю. Они меня слушают. И все-все понимают и отвечают.

Он достал из ящика стола коробку «Рёссли-20», открыл, вытащил сигару, закурил. Сигара была последней в коробке.

— Мне казалось, вы курите «Премиум».

— Обычно да. Эту кто-то оставил в «Разъезде». И Марго отдала ее мне.

Он с удовольствием вдохнул дым, выпустил его через нос.

— Раньше были отшельники, которых все почитали. Столпники, ясновидицы, брат Клаус. Люди приходили к ним за советом. Нынче над ними смеются. Нынче все в кучу сбиваются. Кто громче кричит, тот и лучший.

— Вы живете отшельником?

Странная улыбка опять исчезла. Взгляд стал жестким.

— Что вы имеете в виду? У меня есть свои знакомства. Марго, например, хозяйка «Разъезда». Она всегда помогает мне в трудных ситуациях.

— Регула Хеммерли оставила вас семь лет назад. Почему?

Рюфенахт встал, на миг словно бы задумался, потом подошел к двери, открыл ее. Вошла черная кошка. Он опять сел, кошка прыгнула к нему на колени.

— Я больше люблю кошек, чем женщин, — сказал он. — С кошкой всегда сразу понятно, что она будет делать, что она хочет. Женщина клянется тебе в верности. А потом бросает…

— Вы давно знали, что она лесбиянка?

Рюфенахт закрыл глаза, плаксиво скривил лицо. Но не заплакал, слез не было.

— Перестаньте бередить открытую рану.

Оба замолчали. Слушали мурлыканье кошки, крик сыча, которому ответил другой. Потом взревели мотоциклы. Моторы работали на полных оборотах, едва не захлебываясь. Мало-помалу грохот удалился в сторону Кнёренга и стих. Рюфенахт опять открыл глаза, улыбнулся.

— У каждого свои печали. Свои я утоляю писанием. То есть утолял до последнего времени. А теперь не могу.

— Не понимаю. Кто всю жизнь писал, будет писать до самой смерти. Особенно когда на душе тяжело.

— Я уже говорил, что вы хороший психолог. Однако понимаете вы не все.

— Чего же я не понимаю?

— Бывает печаль настолько огромная, что ее даже не осознаешь как печаль. Она становится нормальным состоянием. И тогда жизнь прекращается, хотя ты по-прежнему дышишь.

— И вы достигли такого состояния?

Рот опять улыбнулся, бескровный и странно вялый.

— Записать слово — это жизнь, любовь. Слово — ответ на смерть. Я уже не знаю ответа.

— Может, вам бы стоило побольше бывать среди людей. Разговаривать с людьми.

— Я так и делаю. Сами видите — я ведь разговариваю с вами. И это замечательно.

— Ладно. — Хункелер встал. — Мы продолжим этот разговор. Если не возражаете, завтра я зайду снова.

— Буду очень рад.

Рюфенахт проводил гостя к выходу. На прощание они пожали друг другу руки, как старые знакомые.

Наутро Хункелер часов до десяти провалялся в кровати Хедвиг. Она разбудила его в восемь, спросила, не хочет ли он позавтракать. Он только отмахнулся. И она уехала в Базель повидаться с приятельницей.

Сейчас он нежился на простынях, которые пахли Хедвиг, наслаждался утром. Слушал, как насвистывает зяблик, как щебечет лазоревка. Сидит, наверно, на ветке ивы, стучит по ней клювиком. С деревенской улицы доносился рык трактора, где-то завывала циркулярная пила.

Хункелер поднялся с кровати, поставил на кухне чайник. Съел йогурт, миску овсяных хлопьев с молоком и глазунью из двух яиц. Яйца, правда, были не от своих кур, но когда-нибудь и своя птица будет. Хедвиг не отступится, он ее знает.