Рэй Олдридж - Сумеречное вино

• Название: Сумеречное вино
• Автор: Рэй Олдридж
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1989

Дойдя до последней черты, остаётся надеяться только на чудо. Такое, как появление мифического существа.

Рассказ опубликован в майском номере «The Magazine of Fantasy & Science Fiction» в 1989 году.

☼ endorfin, перевод на русский язык, 2013

---

Когда я продал свою первую книгу, мой издатель, повинный в выдаче желаемого за действительное, выплатил мне неприлично оптимистичный аванс.

На эти деньги я купил в Аннаполисе свою первую яхту. До этого мне доводилось лишь прогуливаться на лодках приятелей по озеру. Легкий бриз, спокойная вода.

До сих пор помню, насколько был шокирован, когда вышел в первый раз под парусом в Атлантику. Как испугался.

Легкий ветерок, дувший, когда мы покинули пристань, вскоре окреп, и к полудню его скорость стала под двадцать узлов при высоте волн шесть футов. Ничего особенного, на самом деле, просто свежий ветер. В эту ночку он сильнее раза в два. Но я понял тогда, с уверенностью, никогда меня не покидавшей, как злобно и бездумно море, насколько оно жаждет жизни ничтожных воздуходышащих, рискнувших выйти в него.

Когда мы вернулись, я привязал лодку к причалу, и не подходил к ней больше в течение шести недель. К этому времени я убедил себя, что моя первая реакция просто какое-то помрачение ума. Что скоро я преодолею свой испуг, и начну видеть ту же красоту, чувствовать ту же радость, о которых писали мои герои.

Но этого никогда не произошло.

Почему я продолжаю пытаться? Потому что… Потому что хождение под парусом оказалось единственным настоящим делом, которым я когда-либо занимался. Неважно, насколько меня скрючило от ужаса (прямо сейчас я чувствую себя больным от страха и узо), но я все-таки могу назвать себя моряком. Авантюристом, путешественником, бросающим вызов непреодолимой силе. Иначе я просто несостоявшийся писатель. Старый, пьяный, в одиночку.

Чтобы я сделал, если бы нашелся какой-нибудь олух, купивший «Олимпию»? Когда я воображаю такую картину, то вижу себя ещё старше и толще, еще более обветшавшим, прозябающим в каком-то захолустном недоколледже, опирающимся на свои скудные лавры, обучающим прыщавых подростков написанию безмозглых эссе, трахающим случайных привлекательных студенток…

В последнем пункте, конечно, я могу желать слишком многого. Вряд ли найдутся настолько глупые студентки, даже в колледже с сокращенной программой, чтобы их ослепили моя крошечная слава и изношенный шарм.

Или, возможно, я мог бы получить работу по написанию путеводителей.

* * *

НЕ ВСЕГДА я был таким жалким. Я помню, давным-давно, пристань в Пирее.

Это был день, когда я встретил мою бывшую жену.

Моя относительная молодость позволяла мне верить, что, несмотря на плохие продажи и недоброжелательность критики, в один прекрасный день я стану хорошим писателем. И я научился изображать бесстрашие, иногда настолько хорошо, что обманывал сам себя. Я выпил от радости, а не для анестезии… или, по крайней мере, так было в теории.

Я сращивал трос, сидя с краю палубы и свесив ноги, рядом со стаканом красного вина нового урожая.

Это мелочная работа, требующая сосредоточения — но постепенно я осознал присутствие на причале пары сильных, соблазнительных ножек. Мое внимание переключилось, пустившись в странствие по крутым бедрам в обтягивающих белых шортах, гладкому обнаженному животу, и небольшой, идеальной формы, груди в полупрозрачном топе.

У нее было узкое, привлекательное лицо, особенно примечательное ясным и непосредственным взглядом. Блестящие темные волосы. Длинная, изящная шея. Она казалась немного старше, чем обычные куколки, трущиеся у доков; её светящиеся глаза обрамляли несколько морщинок, выдававших насмешку и интерес. Она была красивой женщиной, не просто миленькой. — Чем это ты занимаешься? — спросила она, на приятном слуху английском Среднего Запада.

— Прямо сейчас сращиваю свои глаза, — ответил я. В этот момент я держал одну из распушённых нитей троса в пламени зажигалки. Я выключил огонь, окунул пальцы в вино, а затем свернул ими кончик расплавленного нейлона в точку. Раздалось шипение, и, обжигая меня, нить прилипла к моей коже.

Ругаясь, я затряс рукой. Она рассмеялась, без всякого злорадства. — Что случилось?

— Легкое ранение, — сказал я, заметив, какая у неё замечательная улыбка. — Обычно я просто сплёвываю на пальцы. Но мне не хотелось показаться невежей.

Она перестала улыбаться и посмотрела на меня, с этим всегда распознаваемым напряжением, полным сладкой энергии плоти-зовущую-плоть. — Давай, — произнесла она, облизывая губы заостренным розовым языком. — Используй слюну, я не буду возражать.

У нас был хороший пробег, у Лиссы и меня. Мы получились. Наконец она ушла от меня, после восьми чудесных и ужасных лет. К богатому голландцу с большой «Суон»[12], действительно отличной яхты. Но я никогда не поверю, что это произошло потому, что его корабль был лучше, чем мой, или из-за денег, или, потому что он всё ещё был полон сил, в то время как я… Я уже заработал это раздутое лицо пьяницы, которое сейчас так прекрасно скрывает того, кого я когда-то считал собой.

Нет. Она была слишком тонко чувствующей личностью, женщиной милосердной и сострадательной. Слишком хорошей для меня.

Нет, полагаю, что она не могла перенести зрелище того, как я иду ко дну. Она никогда не была многословна; я думаю, она хотела скрыть свою жалость от меня. Последний акт доброты.

Я не видел её много лет. Она и голландец подняли якорь и вернулись на его большую тюльпанную ферму. Смешно. Месяцами я избегал любых мыслей о ней, возможно, в надежде на какое-нибудь событие. И вот, на прошлой неделе, кое-кто, знавший нас в лучшие дни, сказал мне, что у нее есть маленький мальчик, всего три года.

Не знаю, почему это немного неактуальная информация так повлияла на меня; я был почти в слезах. Не знаю, почему. Да, я не знаю.

Пожалуй, я переключился на рецину немного поздно. Мне бы надо что-то сделать, чтобы облегчить положение «Олимпии», но я сижу на истерзанном непогодой кокпите, и всхлипываю над своими гнилыми воспоминаниями. Нас потряхивает в огромных чёрных волнах. Море так злобно и громко шумит, что я больше не слышу звука корабля — обычного обнадёживающего скрипа, скрежета и стука старого стального корпуса. Высокие струи брызг висят в зеленом свете фонаря бокового огня, врываясь с наветренной стороны, и непрерывные потоки воды заливают палубу. Я весь промок и дрожу; очень плохо, что я был слишком пьян, для того, чтобы вовремя надеть штормовку и сделать что-нибудь полезное.

Мачта изогнулась, как дерево в бурю. Слишком большая парусность для такого ветра.

По идее, я должен быть в ужасе; в действительности, мне не особенно страшно, не так, как боялся бы любой здравомыслящий человек на моём месте. Ведь я продолжаю закутываться в старые раны, в полной безопасности среди своих сожалений.

Что за чёрт. Время для терминальной анестезии. Я выплеснул остатки рецины в стакане и нащупал бутылку узо. Это не так-то просто — стол на карданной подвеске весь трясётся от качки, и я рискую сломанным запястьем.

Однако долгая практика не подводит меня, и я достаю узо. Но затем случается трагедия, и я теряю бутылку. Она выскальзывает из моей мокрой руки и разбивается на полу кокпита.

Похоже, это была моя последняя бутылка узо, и это не та ночь, чтобы обойтись вином. Не знаю, что делать.

Пока я сижу в прострации, ошеломленный потерей, большая волна разбивается о борт. Стаксель ловит ее вершину и рвётся от передней до задней шкаторины, со звуком, похожим на выстрел из пистолета. Парус моментально превращается в рваные клочья, и Ахиллес больше не в состоянии справиться с несбалансированной оснасткой. «Олимпию» разворачивает с подветренной стороны, и я хватаюсь за руль.

Контакт с «Олимпией» немного проясняет мой взор, хотя каким-то чудом я всё ещё не боюсь. Рулевое колесо пульсирует в моих руках, как если бы «Олимпию» пробивала дрожь от каких-то страшных вещей, которые могла видеть только она. Внезапно мне припомнилась опасная гряда с подветренной стороны этого фарватера.

— Замечательно, — говорю я, хотя хлёсткий ветер уносит слово прочь прежде, чем оно смогло преодолеть крошечное расстояние между ртом и ухом.

Я почувствовал «Олимпию», барахтающуюся среди горок волн, несомой прямо к её могиле среди острых камней. Когда мне пришло в голову, что там же упокоюсь и я, то ничего не ощутил, разве что большое удивление.

Видел ли я её тогда, эту богиню или демона, эту потерянную сущность, которая недоумённо стенает по Александру Великому? Приходила ли она ко мне, вызванная моим оцепенением и горечью?

Видел ли я её опустошённое лицо, её черную, обвисшую на костях кожу? Это безжизненное, высохшее нечто в грязных лохмотьях, стоящее в гроте из причудливых зубцов неподвижной воды? Слышал ли её жалкий вопрос во внезапной тишине?

Не знаю; я не знаю. Я боюсь знать. Но я знаю, что ответил ей, крича, как если бы ветер еще бушевал.

Чудесным образом «Олимпия» преодолела свой путь через скалы. Было ли это делом потерявшейся во времени? Потому что я дал ей правильный ответ?