Давид Шраер-Петров - Любовь Акиры Ватанабе

• Название: Любовь Акиры Ватанабе
• Автор: Давид Шраер-Петров
• Жанр: Короткие истории

---

Литовская еврейка из Каунаса написала историю о том, как ее отец разыскивал могилу ксендза, прятавшего еврейских детей. Старика-священника расстреляли немцы. Памятник ксендзу поставила община при каунасской синагоге.

Я написал о страшной истории, произошедшей в детстве. Шел июнь 1941 года. Мне было пять лет. Меня отвезли с детским садом на дачу в Акуловку под Псковом. Началась война. Конечно, мы ничего этого не знали. Почему-то нас не отправили сразу обратно к родителям. Или все произошло так неожиданно и развивалось так молниеносно, что нас не успели сразу вывезти, хотя немцы были совсем рядом. Я проснулся от грохота. Другие дети тоже проснулись. Была ночь и небо пересекалось полосами прожекторов, как молниями. Сначала я подумал и другие дети подумали, что это гроза: молния и гром. Но это была стрельба зениток, рокот самолетов, взрывы бомб и лучи прожекторов. И тут я увидел над самым нашим окном в желтых сполохах света самолет с черными крестами на крыльях. С тех пор всякое зло, происходившее в моей жизни, было отмечено черными крестами на крыльях немецких самолетов.

История Акиры Ватанабе, записанная на магнитофоне (для учительницы), напечатанная на компьютере, розданная каждому из нас и прочитанная молодым японским математиком вслух, была необычной, короткой и трагической. Она была даже слишком короткой, чтобы вполне соответствовать жанру true story. Скорее это была краткая исповедь.

Акира назвал свою true story «Как и почему я навсегда ушел из дома». Начал он примерно с такой фразы: «В двадцатидвухлетнем возрасте я окончательно осознал, что не люблю ни мать, ни сестру. И ненавижу отца. Я не мог больше оставаться с ними в одном доме. И ушел навсегда. Вот почему…»

Это был тягостный рассказ о том, как он, Акира, родился нежеланным ребенком в семье, принадлежавшей старинному самурайскому роду. Все мальчики в их роду сызмальства готовились к военной службе — это было единственное достойное занятие для мужчины-самурая. Война закончилась поражением Японии. Нечего было и мечтать о военной карьере. А если это так, зачем рождаться сыну, думал отец Акиры, поглядывая на беременную жену. Но вопреки желанию отца родился мальчик. Отец не обращал на него внимания. Старшая сестра никогда не играла с Акирой, а мать наполняла его тарелочку последней. Так повелось с младенчества, протянулось через детство, дошло до последних классов школы и перекинулось на студенческие годы в колледже. Акира приходил домой после занятий. Никто не обращал на него внимания, не спрашивал, как дела, что нового или, в конце концов, не промок ли он под проливным дождем, не продрог ли от студеного океанского ветра, не проголодался ли за долгий день в колледже? Отец читал газету. Мать стряпала. Сестра собиралась к подруге на вечеринку. Акира разогревал еду. Кормил золотых рыбок в аквариуме. Смотрел, что попало (лишь бы сбросить бремя одиночества!) по телевизору. Шел заниматься в свою комнату. Акира закончил колледж. Его приняли в аспирантуру в Киотский университет. Осенью перед отъездом в Киото он попрощался с родителями и сестрой, сказав им, что уезжает навсегда.

Была весна, конец апреля. Вокруг университетских строений цвели вишни. Мы договорились с Акирой выпить по чашке кофе.

«Дерево цветущей вишни — это символ жизни мужчины. Обрубленные ветки вишни — смерть мужчины. Как харакири. Знаете, самураи были военной аристократией Японии. Замки их были окружены цветущими вишнями», — сказал Акира. Я пошутил: «Чеховский „Вишневый сад“». «О, это сущая правда! — воскликнул Акира. — Японцы любят Чехова».

Я проводил Акиру до кафедры математики. Мы обменялись визитными карточками и договорились звонить друг другу. Наши занятия кончились. «Вы пойдете на прощальную вечеринку к Маргарет?» — спросил меня Акира. «Да, конечно, если не…» — ответил я неуверенно. Я не люблю прощаться. Стал сентиментален, что ли? Или так много прощаний-провожаний за спиной, что с некоторых пор предпочитаю уходить не оглядываясь и не затягивая горькие минуты. Как от еврейской могилы — уйти без оглядки.

«Приходите, поболтаем о дрейфах человеческих генов», — настаивал Акира. Я сдался: «Что с вами поделаешь, приду!» «А как вы думаете, Маргарет позовет этого Мишеля?» — вдруг спросил Акира. «Мишеля? Ах, да! Понятия не имею». Я совершенно забыл про этого мифического Мишеля, с которым нежно перезванивалась Маргарет. Вернее, меня он совершенно не интересовал. Акира думал о нем.

По странному совпадению мы подъехали к дому Маргарет одновременно. Акира на «Тойоте», я на «Форде». Маргарет жила в деревянном зеленом «кондо». У крыльца, ведущего в квартиру Маргарет, раскинуло бело-розовые крылья дерево вишни. Акира нес букет пурпурных роз. Не меньше дюжины роз на длинных, как у цапель, ножках. Как будто мы не расставались. Опять цветущее вишневое дерево. Опять меня потянуло к любимой теме — разговору о дрейфе еврейских генов. А надо было не стоять под застывшим водопадом вишни и не болтать о недоказуемых вещах, а подниматься по ступенькам в квартиру Маргарет Браун, нашей учительницы. Не тут-то было.

«Говорят, что в некоторых самурайских родах течет еврейская кровь», — задумчиво сказал Акира, повторив виток мысли, посетившей меня в первый день занятий. Я тогда обратил внимание на семитский нос молодого японца и белизну его кожи. «Я видел самурайские мечи и доспехи в музее караимов в Тракае», — ответил я. «Это могли быть хазарские мечи и доспехи», — сказал Акира. «Гениально! Часть хазар из Поволжья вернулась на восток, через Китай, дальше, дальше, пока не приплыла к японским островам», — полунасмешливо (над ним? над собой?) воскликнул я. «Не исключено, — согласился Акира. И добавил: — При том, что хазары-тюрки к этому времени слились с евреями Персии, став хазарами-иудеями. Не исключено». «Отсюда у японцев тяга к вишневому саду. Из русского Поволжья», — я продолжал язвить. Он словно не замечал моего тона, оставаясь задумчиво-серьезным. Наш разговор был просто-напросто фоном, шумом, background-ом, как говорят в кибернетике. Фоном, на котором виделись Акире иные картины.

Маргарет отворила нам, мило улыбаясь и заталкивая внутрь квартиры, словно смущенных детей, пришедших на именины в незнакомый дом. И спросила вполне по-американски: «Что вы будете пить?» Я попросил водки. Акира сказал, что поскольку он обещал жарить ребра на грилле, лучше всего — красное вино. Маргарет принесла нам дринки и ушла на кухню.

Я выпил водку и стал осматриваться. Из гостиной одна дверь вела в спальню. Там стояла широкая кровать. Над кроватью висела большая фотография с двумя молодыми дамами. Одна из дам, которую я не знал, была постарше Маргарет. У нее была короткая стрижка вроде мальчишеского полубокса и кроткий взгляд глубоко посаженных глаз. Другая была наша Маргарет. Она счастливо улыбалась, прижимаясь левой щекой к щеке подруги. Или родственницы? Да, да, ясно было, что именно Маргарет прижимается к угловатой щеке другой дамы, ища защиту. Я не очень хорошо вижу издалека и продвинулся внутрь спальни, чтобы убедиться. Все правильно. То есть, я все правильно понял.

Что же касается Акиры, то он пребывал в каком-то необъяснимом (мне во всяком случае) состоянии эйфории-нирваны. Он бродил по комнатам с бокалом вина, отхлебывал, добавляя к эмоциональной нирване эйфорию легкого опьянения.

Я к этому времени вернулся в гостиную и, подсев на диван к сербу-баскетболисту, обсуждал с ним и литовской еврейкой проблемы Боснии-Герцеговины. Серб настаивал на том, что славянские гены и славянский язык (практически сербский) вернет боснийцев к единой южно-славянской федерации. Литовская еврейка, напротив, отстаивала примат религии, настоянный, конечно, на мифах. У евреев — на библейских мифах. Я ратовал за религиозно-языковую автономию в рамках общеевропейского экономического сообщества.

В это время Акира забрел в спальню. Как долго он рассматривал фото, не берусь утверждать. Я увидел, однако, что он с пустой рюмкой проследовал на кухню, где стояли бутылки с напитками, налил себе вина и подошел к нашему дивану. Заметим, что у турков диван — место важных дискуссий. Это относится к боснийцам, которые, по мнению балканцев-христиан, есть отуреченные сербы.

Японцы запредельно вежливы. Так что отпивая кьянти и поглядывая на меня победно, Акира ждал паузы в нашей дискуссии. Слово было за литовской еврейкой. Она после каждой фразы прикладываясь к пластиковой бутылочке с минеральной водой, как к источнику вдохновения, в который раз убеждала серба-тренера в том, что надо отступиться от боснийцев-мусульман и дать им независимость. «То же самое ждет албанцев в Косово, — вещала она. — Это вам не Израиль, где через два-три поколения перемелятся ашкенази, сефарды и эфиопские евреи. Мы можем гордиться этим!» «Почему же мы здесь, а не там?» — вставил я. Она задохнулась от моей прямолинейности и умолкла, нервно отпивая минералку. Этим воспользовался Акира, потянув меня за руку в спальню. «Видите? — он показал на фотографию. — Это Мишель! Маргарет сказала, что это та самая (тот самый!) Мишель, которая звонила ей иногда. Какой же я идиот! Начал ревновать, вообразив, что это был приятель Маргарет. Или даже ее жених!» И он, счастливый, отправился на балкон жарить ребра на грилле.