Давид Шраер-Петров - Велогонки

• Название: Велогонки
• Автор: Давид Шраер-Петров
• Жанр: Короткие истории

---

А молчать было о чем. И тут я оказался в психологическом капкане, который я сам помог поставить Шварцу. Я был влюблен в Наташу, и эта влюбленность диктовала мне руководствоваться правилами рыцарской чести, то есть исполнять желания Прекрасной Дамы. А главным желанием Наташи было находиться вместе со Шварцем. Но та же самая влюбленность заставляла меня страдать именно потому, что моя Дама проводила время с ним, а не со мной.

Между тем велосипедные гонки продолжались, и Шварц всегда побеждал. Каждый раз это была наша победа, победа одного из тех, кто принадлежал нашему двору.

Чаще всего Шварц появлялся в нашем дворе на велосипеде в послеобеденные часы, когда мы все крутились во дворе: курили, играли в карты, в пристенок на деньги, в футбол или рюхи. Наташа училась в десятом классе и приходила домой около трех. Наступил июнь. И наша жизнь окончательно переместилась из комнат на улицу. Шварц давал мне свой велосипед, и я уезжал кататься на целый час, а то и дольше. Никому больше он не доверял свою гоночную машину. Иногда тайком я давал покататься на чемпионском велосипеде моему другу Борьке Смородину. Теперь уже Шварц не стоял около Наташиного окна, а, передав мне велосипед, шел к ней в комнату. Считалось, что он помогает Наташе готовиться к экзаменам по математике. Шварц оставлял мне свой велосипед, я гонял по просторам Выборгской стороны, возвращался через час — полтора и стучался в Наташино окно. Вскоре Шварц выходил во двор и уезжал на своем велосипеде. Иногда он приезжал на трамвае. И еще, гораздо реже, Шварца привозило такси. Он заходил за Наташей, и они отправлялись в кинотеатр «Гигант», поблизости от Финляндского вокзала, или в кафе — мороженое «Улыбка», которое было в двух остановках от нашего дома, около Светлановского рынка. Все — таки чаще всего он появлялся на велосипеде. Шварц работал тренером в каком — то спортивном обществе. Я ревновал Шварца к Наташе, но не мог устоять перед состоянием обожания, которое, несмотря на ревность, заставляло меня ждать его появления, брать велосипед, который он давал мне в знак особой дружбы, (и одновременно для того, чтобы не оставлять эту драгоценность на улице без присмотра), брать велосипед и гонять по округе, наслаждаясь счастьем скорости и мучаясь оттого, что я предаю самого себя.

Все это тянулось месяц или полтора. Была середина июля. Самое роскошное время в Ленинграде. Мы роились во дворе целыми днями. Или отправлялись купаться в Озерки. Или шатались в парке Лесотехнической академии. Конечно, в промежутках между шатаниями, играми и купаниями в Озерках кое — кто из нас читал, посещал библиотеку, ходил в магазин или отправлялся погостить к родственникам. Но все это были вторичные занятия. Главным оставалась коллективная жизнь нашего двора. И вершиной этой жизни был сумасшедший роман Шварца и Наташи. Мне кажется, что в какой — то момент я остыл к ним обоим. Моя влюбленность в Наташу ушла, как вода в песок. И одновременно с ней — моя восторженность перед Шварцем. Мне даже надоело кататься на его чемпионском велосипеде.

И все — таки я продолжал встречать Шварца во дворе в условленное заранее время, брать велосипед и кружить по осточертевшим — внезапно осточертевшим — окрестным улицам и шоссе. Наверно, все ушло вместе с моей влюбленностью и восторженностью. Однажды в условленный заранее час я ждал Шварца под Наташиным окном. Или взгляд у меня был пасмурным, или поздоровался я с ним без обычного энтузиазма, или предчувствие чего — то выражалось в моем взгляде и неохотных словах, но Шварц как будто заметил мое охлаждение и спросил:

Даня, ты что, раздумал стать велогонщиком?

— Нет, — ответил я, — не раздумал.

— Так бери велосипед и тренируйся. Осенью я определю тебя в подростковую группу нашего спортивного общества.

— Идет! — ответил я. — Отлично!

Возвращайся часа через полтора. Нам с Наташей надо повторить бином Ньютона. Надо знать на зубок бином Ньютона, чтобы поступить в экономический институт.

Я катался с неохотой. Лениво кружил по аллеям Лесотехнического парка. Время от времени возвращался к огромным висячим электрическим часам около железнодорожной станции Ланская — не пора ли обратно?! И все — таки не выдержал. Вернулся во двор раньше положенного. Надо верить предчувствиям. Я поставил велосипед под Наташиным окном и присоединился к нашим мальчишкам, которые на крыльце прачечной резались в карты. Играли в покера на абсолютную мелочь, но при везении (фарте) из мелочи могла образоваться сумма, вполне достаточная, чтобы купить пачку самых дешевых папирос «Звездочка» или даже — билет в кино. Мы все курили тогда и были заядлыми киноманами. Мне повезло в карты. На руках оказался джокер и к нему бубновый туз. Можно было заказывать еще одну карту и блефовать. Не успел я попросить у банкомета третью карту, как Борька Смородин воскликнул:

— Наташкина мать на горизонте!

Действительно, из — за поворота Новосельцевской улицы переваливаясь с боку на бок, шла старая черкешенка. В обеих руках у нее были тяжелые продуктовые сумки, что еще более усиливало ее маятникообразное покачивание. Почему она возвращалась домой в такое необычное время, никому было неведомо, но все, конечно, подумали о Шварце. Что будет с ним и Наташей, когда ее мать войдет в комнату?! Я метнулся к окну и постучал. Никто не ответил. Старуха уже свернула с улицы и шла по дорожке между сараями и лужайкой с вековыми дубами, направляясь к дому. Я метнулся ко входу в коммунальную квартиру, в одной из комнат которой жила Наташа и где у нее в гостях находился Шварц, с которым она повторяла бином Ньютона. Я пробежал по коридору, который служил одновременно коммунальной кухней с общей плитой, раковиной, уборной и кухонными столиками, прилепившимися к простенкам между комнатами жильцов. Одна из комнат была Наташина. Я знал это, потому что однажды ранней весной, когда она долго болела бронхитом, принес ей яблоко. Да, это была ее комната. Я прислушался. Голосов Наташи и Шварца не было слышно. Я постучался в дверь. Никто не ответил. Какой — то внутренний прибор для измерения скорости передвижения старухи — черкешенки, отстукивал истекающие минуты. Я толкнул дверь. Она открылась. Шварц и Наташа были в постели. Смуглая спина Шварца закрывала Наташу. Я видел только ее лицо с полузакрытыми глазами и полуоткрытым ртом, который издавал какие — то непонятные мне в те времена жалобные и радостные возгласы. Я услышал, как хлопнула квартирная дверь. Усилием воли и ума, рожденным неизвестно чем (сочувствием? презрением? рыцарством в духе шиллеровской баллады «Перчатка»? мужской солидарностью? когдатошней любовью?) я подтащил обеденный стол к двери и уперся в него.

Старуха толкнулась в дверь. Постучалась. Крикнула: «Наташа, открой!» Стала шарить в сумках, ища ключ.

— Бегите в окно! — крикнул я Шварцу и Наташе.

Да они и сами знали, что делать. Под стуки и крики старухи они напяливали одежду, подставляли стул, распахивали окно, выпрыгивали наружу. Настала моя очередь бежать. Я перелезал через подоконник, когда старуха, сдвинула стол и ворвалась в комнату. Она бросилась к окну и успела увидеть меня, бегущего через двор в сторону парка. Это было наше спасение — Лесотехнический парк.

Разразился дикий скандал. Старуха черкешенка была уверена, что я развратничал с Наташей. Да, все улики были против меня. А двор дружно молчал. Наташа вернулась на следующее утро, переночевав неизвестно где. Мать избила ее до синяков и запретила выходить из дома. Конечно же, не обошлось без того, что старуха потребовала у моей мамы наказать меня самым жестоким образом. Мама спросила меня:

— Это правда, Даня, что ты был в постели в Наташей?

— Нет, мама, неправда.

— Кто же тогда?

— Другой, — ответил я.

Зачем же ты в это вляпался, Даня! — сказала мама. — Добро бы за свои грехи отвечать.

Вскоре у Наташи открылась тяжелая форма легочного туберкулеза с бесконечными приступами кашля, лихорадкой и легочными кровотечениями. Ее положили в туберкулезный диспансер как раз рядом с нашим домом. Велосипедные гонки продолжались до самой осени, но Шварц больше не выступал в соревнованиях. В толпе болельщиков поговаривали, что он переехал в Москву. Стал тренером столичной команды велогонщиков из общества «Крылья Советов». Я не знаю, как долго пролежала Наташа в туберкулезном диспансере. В наш дом она не вернулась. Старуха черкешенка не могла вынести позора и обменяла свою комнату на какое — то жилье в дальнем от нас районе Ленинграда.

Обо мне Наташа наверняка позабыла. Да и у меня все отлетело намного раньше, еще до того, как они со Шварцем бежали через окно, а я прикрывал их бегство от старухи матери. Я женился и переехал в Москву. Однажды мы с Милой отдыхали в Крыму. Мы остановились в Ялте. Сняли какую — то хибару, бросили чемоданы и отправились подышать вечерним морским воздухом на ялтинскую набережную, где когда — то прогуливалась чеховская молодая дама с белым шпицем. Та самая Анна Сергеевна, в которую влюбился Гуров. Словом, однажды, лет пятьдесят — семьдесят спустя, то есть в наше уже время, и вполне возможно, именно в тот вечер, когда мы с Милой пошли прошвырнуться по ялтинской набережной, за одним из столиков кафе сидели Шварц и Наташа. Они пили вино и целовались.