Давид Шраер-Петров - История моей возлюбленной или Винтовая лестница

• Название: История моей возлюбленной или Винтовая лестница
• Автор: Давид Шраер-Петров
• Жанр: Современная проза

---

Мне она просто нравилась. Все прошедшие семь лет я вспоминал о ней, как об эталоне молодой красивой женщины, которую можно любить, как парную полусферу этого необъяснимого состояния: любовь. Я много раз задумывался: что мешало моей любви к Ирочке Князевой? Конечно же, необходимость делить ее с другими. Чувство коллективной игры не по правилам, потому что все мы, окружавшие Ирочку, нарушали правила, совершали коллективный грех. И, конечно же, этот коллективный грех открывал ворота остальным грехам, разрушившим мою связь с Ирочкой и нашей компанией. Правда, может быть, ко времени моего сотрудничества с театром все давно изменилось, и я сужу по прошлому, которого нет и в помине. Да, верно, пожалуй — что именно необходимость делить Ирочку с другими, подчиняясь ее воле и ее желаниям, была главной причиной моего разрыва с нею. Ну, и конечно, история с подпольной торговлей препаратом чаги. С Настенькой было все наоборот. Она слишком привязалась ко мне. Я чересчур владел ею. Она слишком резко отошла от правил театральной среды, допускавшей многочисленные и неглубокие связи. Слишком быстро погрузилась в псевдосемейный быт, надеясь привязать меня к себе. Я не хотел ни делить, ни быть привязанным. Сидя в баре писательского клуба рядом с красивой, милой, умной, молодой замужней женщиной, я поймал себя на мысли, что и в Михалково, и на Патриарших прудах, и теперь, за стойкой бара, в день моего разрыва с Настенькой, я боялся, что достигну времени, когда придется делить Ингу с ее мужем — Сашей Осининым. Я не хотел ни с кем никого делить. Достаточно было того, что я делил с авторами переводимых мною стихов свое вдохновение, время творчества, свой интеллект. Я не хотел любви, построенной на лжи. Наверно, так и должно быть. Начало новой любви должно быть полным освобождением от прошлого, которое неминуемо делилось с кем-то. Надо было все до конца рассказать друг другу, чтобы начать с самого начала. То есть, зародить начало. Так, наверно, начиналась Вселенная, когда одни пространства открылись другим и поглотили друг друга, превратившись в единственную точку — начало начал вселенской любви и вселенской материи. Big Bang.

Мы просидели в баре до закрытия, и все время говорили, говорили, рассказывали все о себе, как будто повторяя первый разговор на заднем крылечке дачи в Михалково, продолженный на Патриарших прудах, и добавляя недосказанное тогда и произошедшее за последние семь с половиной лет. Инга рассказала мне о Саше, какой он хороший отец, муж и врач. Как много работает, чтобы купить машину, обменять кооператив на больший, поехать летом на Черное море, и т. д. Все для того, чтобы добиться большего, получить, показать, доказать. Как будто бы его точит комплекс неполноценности цыгана, допущенного в общество европейцев, но вынужденного постоянно показывать пропуск в это общество. Это приводит к тому, что с некоторых пор Саша сторонится людей, отгораживается занятостью, предпочитает заменять общение с коллегами или друзьями чтением. Они никуда не ходят вдвоем. Ей приходится самой находить развлечения. А потом я проводил Ингу домой на Речной Вокзал.

Я ведь прикинулся, в разговоре с Баркосом, что не знаком с Ирочкой. Конечно, я все знал, живя в Ленинграде, но упорно делал вид, что метаморфоза произошла с другой, которой я не должен признаваться в своей слабости и своем восхищении. Даже переезд в Москву был фактически бегством от Ирочки Князевой, которая в своей новой ипостаси — актрисы — все-таки настигала меня. По словам Баркоса, Ирочка должна была приехать в Москву через два дня рано утром «Красной стрелой», остановиться у театрального художника Юрия Львовича Димова, а потом уже приехать в Театр на читку пьесы. «Хорошо бы кому-нибудь из нашего Театра заехать за ней на такси. Ну, хотя бы вам, Даниил?» — Баркос с вопросительной уверенностью посмотрел на меня. Так что надо было продолжать актерствовать, изображая иду, не зная куда, встречаю того, не знаю кого. Я согласился заехать, прикинув, что если встреча неминуема, то лучше всего это проделать без посторонних. Юрочку Димова я никак не относил к посторонним и потому терзался низкочастотными угрызениями совести по поводу того, что, переехав в Москву, ни разу не дал ему о себе знать.

«Вот и его изба», — увидел я замшелую хатку с высокой пристройкой, напоминающей голубятню. Я вышел из такси около калитки. Сколько лет прошло с тех пор, когда я по просьбе Ирочки ездил в Москву разыскивать Юрочку Димова: пять? семь? десять? Я оставил таксисту десятку и попросил подождать. Он нехотя положил денежную бумажку между рулем и лобовым стеклом и проворчал: «Ну, если недолго…» Ждать не пришлось. Хлопнула тяжелая дверь, и на крыльцо выбежала Ирочка Князева. Я так и замер перед приоткрытой калиткой, не решаясь войти, приблизиться. Она была ослепительно красивой. Или я давно не видел Ирочку, и ее красота поразила меня, как поражала алхимиков красота философского камня. Сама по себе красота и ее магическая сила. Она так радостно и откровенно рассмеялась, сбегая в высоких сапожках с крыльца, распахивая калитку и обнимая меня своими горячими руками, целуя жаркими губами и прижимаясь легким телом, закутанным в немыслимый по красоте пылающий рыжий мех, что не надо было объяснять и невозможно было допускать, чтобы змейка сомнения снова проползла между нами. Мы забрались на заднее сидение и болтали без начала и конца, потому что нынешнее начало было в пьесе, а началом всех начал была наша любовь, которая, как оказалось, никуда не исчезла. «Да, чтобы не забыть, Юрочка приглашал тебя заглянуть. Привезешь меня из театра после читки, и мы загудим, как в былые времена». «Я все про тебя знаю и знал, Ирочка! — но сообразив, что сказал нелепость или неуклюжесть, поправил себя. — Даже тайком ходил на твои спектакли». «Я тебя видела, Даник. Ты, когда в восторг входишь, орешь, как бык во время оргазма. Ты орал: Кня-зе-ва! И букеты швырял на сцену».

Я остановил такси неподалеку от гастронома «Грузия», в двух шагах от площади Маяковского. Мы прошли боковыми ходами и оказались в царстве, простиравшемся от улицы Горького чуть ли не до Малой Бронной, где располагался Театр. В этом огромном внутреннем дворе были разбиты скверики, газоны, клумбы и песочницы, посажены цветы, построены сараи и установлены баки для хранения всякого хлама, выброшенного из магазинов, лечебниц, музеев и даже еще одного театра, но не моего на Малой Бронной, а другого, драматического, имени знаменитого театрального режиссера. Между клумбами, сквериками и просто отдельными деревьями, посажеными, наверняка, сразу после пожара Москвы 1812 г., прогуливались взрослые, дети и голуби. Время от времени голуби взмывали шумными тучами, подражая зрительским аплодисментам. Среди взрослых встречались пьяницы, бомжи, инвалиды, пенсионеры и грузчики из магазинов, санитарки, рабочие сцены и прочий люд, которому опасно было вылезать на просматриваемый простор официально приукрашенной улицы Горького. Наш Театр владел в этом пространстве, в этом задворном архипелаге собственным репетиционным залом, куда я и привел Ирочку. Но прежде опишу репетиционное помещение. Это было прямоугольное дощатое строение, напоминающее аэродромный ангар, только с плоской крышей. Мы открыли дверь и оказались в огромном зале, в котором доминировала сцена с распахнутым коричневым занавесом. Перед сценой на расстоянии десяти-пятнадцати метров стояло несколько рядов складных стульев, которые обычно служат публике дешевых кинотеатров и клубов. Посредине первого ряда за столиком сидел главреж Илья Захарович Баркос. Неподалеку курили актеры Михаил Михайлович Железнов и Лев Яковлевич Зверев. Железнову предполагалась роль богатого американца Фрэнсиса Макомбера. Звереву — охотника Роберта Уилсона. Около столика главрежа с текстами пьесы ждала нашего прихода Настенька. Я подвел Ирочку к Баркосу, который взметнулся и поцеловал руку приезжей гастролерши, а потом они обнялись и расцеловались в обе щеки. Так же трогательно поздоровалась Ирочка с Настенькой, Железновым и Зверевым. «Что ж, за работу! — выкрикнул Баркос, остерегаясь, как бы домотканые нежности не разрушили суровые будни репетиции. — Начинаем читку!» Настенька раздала всем присутствующим, в том числе осветителям, костюмерам, завлиту театра и даже бригадиру рабочих сцены текст моей пьесы, на титульной странице которого было напечатано:

Эрнест Хемингуэй

«Короткое счастье Фрэнсиса Макомбера».

Пьеса в двух действиях.

Инсценировка Даниила Новосельцевского.

Четвертая картина реконструирована автором инсценировки на основе оригинального текста рассказа.

Я ждал какой-нибудь экстравагантной выходки. Больше всего боялся, чтобы Ирочка как-то нарочно или ненароком задела Настеньку. Я до сих пор чувствовал себя виноватым перед этой миловидной, ласковой и сговорчивой неудачницей. Хотя, как сказать! Она быстро утешилась после того, как съехала от меня, и даже по слухам (мне об этом проболталась завлитша), нашла новое убежище и нового покровителя. На этот раз маститого прозаика, только что развязавшегося с очередной пьяницей-женой. Нет, Ирочка и не помышляла задевать Настеньку, а напротив, проявляла к ней чуть ли не сестринские чувства. Предполагалось, что будет прочитана по ролям ночная сцена из пьесы, реконструированная мной на основе рассказа американского классика. Текст моей инсценировки был стилистически близок к тексту Хемингуэя. Другое дело четвертая картина, которая в оригинале отсутствовала. Я написал этот текст заново, с нуля. Для этого я привязал к ночной сцене все ниточки сюжета, настроения, биографий героев, протянутые мне щедрым Хемингуэем из каждой строчки рассказа. Я нарочно даю читателю возможность соединить в своем воображении рассказ и мою инсценировку, то есть, рассказ, в котором отсутствует ночная сцена, с той частью инсценировки (ночная сцена), текст которой был роздан Настенькой всем, кто присутствовал в репетиционном зале. Сказать откровенно, еще за неделю до первой читки я начал убеждать Баркоса начать с ночной сцены. И убедил! И не ошибся. Текст Макомбера практически отсутствовал в этой сцене, а диалог происходил между Маргарет (Ирочкой) с охотником Уилсоном (Зверев). Это не помешало знаменитому Железнову (Макомберу) по окончании сцены поздравить исполнителей с первым, но несомненным успехом. Удостоился похвалы и я: «Отлично написанная сцена, Даниил Петрович!» — похвалил Железнов и направился к Баркосу поздравлять с чутьем на инсценировщика, как он не без ядовитой иронии озаглавил меня.