Даль Орлов - Место явки - стальная комната

• Название: Место явки - стальная комната
• Автор: Даль Орлов
• Жанр: Разное

---

Книга «Лев Толстой и кинематограф» — хорошее подспорье в такой работе. Ибо, как пишет автор, «может и не позади у нас Лев Толстой, может быть, он — впереди у нас…»

«Советский экран», 1981

«Имеются ввиду фильмы «Зеркало» (1974) и «Сталкер» (1979).

КРУГЛАЯ ДАТА С ОСТРЫМИ УГЛАМИ

— Его расчет на то, что «закон всеобщей любви» победит «закон насилия», пока не оправдался — 20 ноября 1910 года, ровно 90 лет назад, не стало Льва Толстого, гениального русского писателя и мыслителя.

— Лев Толстой не боялся смерти. Страх перед ней прошел у него, наверное, еще в молодости, когда командовал батареей на 4-м бастионе в Севастопольскую оборону, за что был удостоен ордена Анны с надписью «За храбрость». А в старости он рассуждал о смерти так: «Когда я есть, ее нет, а когда есть она, то уже меня нет».

Они все-таки встретились ровно девяносто лет назад… Ему было 82 года, но, когда его обмывали, Сергей Львович, сын, поразился, какое молодое у отца тело. Он не собирался умирать. Но так получилось. Многое тогда скорбно сошлось, о чем написаны миллионы страниц.

До всего в России ему было дело. И всем в России было дело до него. Он долго шел сквозь время, и время проходило его насквозь. Цепкий и расчетливый Ленин не случайно только о нем одном написал семь статей. В той России важно было авторитет Толстого притянуть к своим целям. Факт оставался фактом: массовые возмущения отлучением Толстого от церкви стали весомой составляющей первой русской революции, а демонстрации и митинги, вызванные уходом и смертью писателя, оказались началом подъема забастовочного движения в стране, приведшего в конце концов к февралю семнадцатого с известными последствиями.

Ленину претили нравственные императивы Толстого, он объяснял их крестьянской патриархальностью гения. Но вот что интересно, ошельмованное русскими вождями то же «непротивление» через общение Толстого с молодым Ганди отозвалось в далекой Индии, сумевшей таким образом избавиться от колониальной зависимости и стать тем, чем она стала. Недаром великий индийский писатель Рабиндранат Тагор создал под Калькуттой свой центр «Обитель мира», где люди изучали Толстого и жили по его заветам.

Домашний доктор Толстых Душан Маковицкий перечислил в дневнике языки, на которых приходили письма в Ясную Поляну — их оказалось 42! «Языков с Зандских островов, — добавляет доктор, — и из Индии мы не смогли узнать…»

Ничего сходного в мире не было и, наверное, уже не будет. Нити к нему протягивались со всего света. Просили совета и взыскали истины. Никуда не избранный и никем не назначенный, избегавший всяческих по своему поводу юбилейных торжеств, в 1906 году попросивший и на Нобелевскую премию его не выдвигать, он высился надо всем суетным как общепризнанный духовный и ителлектуальный авторитет.

Нам, горячечно переживающим за итоги даже заокеанских выборов, вспомнить бы, что мы не их протектората жители, а все-таки гордые соотечественники самого Толстого, с ним говорим и мыслим на одном языке.

Издатель газеты «Новое время» А.Суворин писал: «Два царя у нас: Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой несомненно колеблет трон Николая и его династии».

Нам и в этом, похоже, недосуг разобраться неторопливо: в чем же тут дело? Какие были у графа к царям претензии? Ведь он писал и Александру III, и Николаю II… Гениев не поучать надо, а изучать. Почему же все-таки он считал нужным «колебать трон», а иные нынешние сыиые актеры сублимируют в ролях императоров и тем очень горды и счастливы. И нас призывают разделить их радость…

Расчет Толстого на то, что «закон всеобщей любви» победит «закон насилия», пока не опарвдался, во всяком случае в России. После того, что случилось с анми, с нашими отцами и дедами, в пору только удивляться неистовой искренности и поразительной наивности нашей «великой медведицы пера» Но, может быть, рано подводить итоги. Не нами заканчивается жизнь и история. Как знать, в какую пору придется философское наследие Толстого у тех, кто придет потом.

Одно следует признать с печалью: на долгие десятилетия от нас было отлучено громадное наследие русской философской школы — Н.Федорова, Вл. Соловьева, Н.Бердяева, вклбючая К.Циолковского и, конечно, Льва Толстого. Изучался не Толстой, а статьи Ленина о Толстом. А в них вождь не скупился на эпитеты, организуя компромат на, по его словам, «гениального художника». Он у него и помещик, юродствующий во Христе, и истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигенетом, он и проповедник «одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии…»

И вот странным образом круглая дата ухода Толстого из жизни вплотную подступила к еще более круглой — столетию «Определения» Святейшего Синода об отлучении Толстого от церкви — «свидетельствуя об отпадении его от церкви», если дословно. Вдохновителем и организатором этого поистине исторического документа был обер-прокурор Синода Константин Победоносцев. Примечательная во многих отношениях личность. Преподавал законоведение наследникам Александра II и Александра III, имел на царей большое влияние, составлял для Николая II манифесты и рескрипты. Он лично вносил правку в текст определения Синода, обоситряя и ужесточая формулировки. По России ходила эпиграмма:

Победоносцев он — в Синоде.

Обедоносцев — при дворе.

Бедоносцев он — в народе.

И Доносцев он — везде. Победоносцев узнал себя в романе «Воскресение» в образе «тупого и лишенного нравственного чувства» Топорова. Эта глава романа и две с описанием богослужений в «России, которую мы потеряли», к публикации были запрещены, они распространялись нелегально в гектографических оттисках и рукописных копиях, контрабандой привозились из-за рубежа. Среди высказываний Победоносцева было, например, такое: «Русскому народу образование не нужно, ибо оно научает логически мыслить». А Софье Андреевне, жене Толстого, он сказал: «Я, графиня, в вашем муже ума не вижу…».

Очищая христианство от церковного догматизма, что далось Толстому с огромными душевными муками и великими трудами изучения всего, что можно было изучить по проблеме, он находил аргументы огромной доказательной силы. Это правда. Но отлучение-отпадение — это была не дискуссия на уровне аргументов, это была расправа. Благо еще, не удалась попытка упрятать писателя в арестантское отделение Суздальского монастыря, предпринятая обер-прокурором и министром внутренних дел. Царь не поддался. «Я нисколько не намерен сделать из него мученика, — сказал он, — и обратить на себя всеобщее негодование».

Отлучение, как уже было сказано, вызвало в стране волну возмущения. Но оно же спровоцировало на активность все темное и грязное, что таилось в обществе. Ко дню 80-летия писателя, например, в Ясную Поляну пришла посылка. В ней оказалась веревочная петля и записка: «Сделай это над собой сам». Так иные россияне благодарили за «Севастопольские рассказы», «Войну и мир», «Анну Каренину» — короче, за вклад в художественное развитие всего человечества.

В рассказе А.Куприна «Анафема» (рассказ был запрещен цензурой, а тираж журнала сожжен) прототипом отца Олимпия, вместо анафемы провозгласившего «болярину Льву» «Многая лета!», был протодьякон Гатчинского собора Амвросий. Олимпий заявляет после случившегося: «Верую истинно, по символу веры, во Христа и в апостольскую церковь. Но злобы не приемлю». И добавил слова из толстовских «Казаков»: «Все Бог сделал на радость человеку».

Не нам, наверное, детям своего времени, посещающим храмы в основном с культурологическими целями, рассуждать о столь тонких материях. Но и нас, не только в день 90-летия со дня смерти снимающих с домашних полок тот или другой том знаменитого 90-томника Толстого, посещает напряженная мысль: неужто и сто лет спустя ориентируемся на документ Победоносцева?

Задаются таким вопросом, знаю, многие взыскующие ныне веры и откровения — и не пережившие, и пережившие десятилетия безверных заморозков. А за отказ Толстого примириться перед смертью постановил тогда Синод «не разрешать совершения поминовений и панихид по графе Толстом». Но вся Россия скорбела по своему буйному сыну, да и весь мир притих тогда в скорби.

Чингиз Айтматов рассказал о несчастных манкуртах, о людях, лишенных памяти. Круглые даты хороши хотя бы тем, что будоражат ее, даже исчезающую. Я знал советского писателя, который на склоне лет гордился тем, что так и не прочитал «Анну Каренину». Толпы школьников, приходивших в ТЮЗ на спектакль «Наташа Ростова», никогда не читали и, видимо, не прочитают «Войну и мир». Да и то сказать, не комично ли сегодня читать про потрясение, пережитое Наташей Ростовой от первого поцелуя, в виду представительниц нашего подрастающего поколения, счастливо избегнувших рядов комсомола, но рядами вставших вдоль Ленинградского проспекта во главе с мамками.