Василий Масловский - На Cреднем Дону

• Название: На Cреднем Дону
• Автор: Василий Масловский
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1975

Повесть рассказывает о ратных и трудовых подвигах советских людей на донской земле в суровые годы Великой Отечественной войны.

---

Сначала вдоль дороги шли неубранные подсолнухи. Ветер повалял бодылья, переплел их между собой. Шапки гнули под под тяжестью снега. За подсолнухом пошли поля пшеницы, тоже неубранные: хлеб лежал в крестцах. Однообразно стучали моторы и гусеницы, дорогу переметали седые косицы поземки, в прогалинах между туч зябко поеживались звезды.

Незаметно с востока колонну догнала белая муть, укрыла небо, и началась метель. Головной танк вначале шел по вешкам вдоль дороги, а потом исчезли и вешки. Видимость сократилась до десяти метров. Колонна встала. У замерших машин тут же намело сугробы. Автоматчики теперь походили на снежных кукол. Только прорезь для глаз на подшлемнике темнела.

— А если на прямую? Мамоны выстлались километров на сорок вдоль Дона. Не промахнемся.

— Сороки тоже прямо летают, да редко дома бывают, — комбат танкистов нагнулся, крикнул в люк: — Кленов, куда ракетницу девал? — Взял поданную ракетницу, выстрелил. Белая муть вспыхнула молочным светом, отодвинулась неохотно и тут же погасла.

— Ильичев, ну-к пройдись, отыщи вешки.

Захрустел снег под валенками, и вскоре справа донеслось:

— Эге-ге-гей! Дорога здесь!

— Не люблю степи, хоть и сам степной, — комбат танкистов плотнее надвинул меховой танкошлем, скомандовал: — Трогай, Костя!

Из крутящейся мглы выдвинулась фигура, вздыбленная по-медвежьи против ветра. Ильичев помахал рукой и побежал вперед. Танк уперся в дощатый вагончик на тракторных санях. В занесенных снегом окошках желтел свет.

Танкистов встретила кургузая пухленькая дивчина в гимнастерке и ватных брюках.

— Это что у вас тут? — удивился пехотный комбат.

— Обогревательный пункт, товарищ капитан.

— Обогревательный пункт? — капитан поднял к танкисту стянутое морозом лицо. — Слышишь? — В углу вагончика пылала печка из бензиновой бочки. На печке пыхтел чайник и два ведра гоняли пары. У дверцы ковырялся солдат в замасленном ватнике. — Ну-к дай я тебя расцелую, дочка. Где ж ты раньше была?

— Теперь по всем дорогам будут. Командарм приказал.

— Вот те уха! — не переставал удивляться пехотинец. — Где же он сам?

— Нам не положено знать про то. Нынче, говорят, здесь был. — Дивчина, видимо, стеснялась своих пышных форм, поджималась всем телом, но курносое лицо ее все время таяло приветливой улыбкой: — Так попьете чайку?

— Нас много, голубушка. Всех не напоишь. Дорогу на Мамоны знаешь?

Откуда-то из угла выскочили два пацана.

— Мы знаем, дяденьки. Вам куда — на Верхний или на Нижний?

— Вот так явление! — танкист шутливо потрепал старшого за обмороженный нос. — Откуда такие?

— Мамонские. Нас домой не пускают, дяденька. А проведем хошь на Верхний, хошь на Нижний.

— В Мамоны им нельзя, капитан. Родители их в Пероволошном, не то в Хрещатом, — поднял красное от огня лицо тракторист у печки. — Из Мамонов всех жителей выселили.

— Как же так, хлопцы?

— У меня дед в Мамоне, а мамка за картохами послала. Исть нечего, — не смигнув, соврал тот, что с обмороженным носом и черными пятнами на щеках. — Да мы тут всех проводим, а он ничего не знает, — кивнул пацан на тракториста.

— Трогаем, наверно, капитан, — пехотный комбат покосился на пышащую огнем печку, зубами стащил рукавицу, шерстяной варежкой потер обмороженную щеку.

Танкист глянул в пройдошливые острые мордочки пацанов: «Отцы воюют, а они добытчики». Сказал решительно:

— Идемте, подвезем вас до Мамонов.

* * *

Льдистая полоска рассвета подрезала края горизонта. По ту сторону Дона величественно и хмуро застыл Трехгорбый курган, темнела церковь со звонницей. Выше синели не то посадка, не то лес. С южной окраины Осетровки, слепо ощупывая небо, ломаной линией взвились трассирующие пули, долетел треск пулемета. С высот левее ему отозвалось орудие. Пурга, наставив поперек улицы косых сугробов, утихла. Над печными трубами торчком вставали прямые дымы. Из ворот напротив выехала кухня. Из-под крышки курчавился пар. На козлах сидели повар и старшина. Они молча глянули на танки вдоль улицы, свернули в проулок, вниз к Дону.

— Тут, братцы, как у хлебосольного хозяина перед рождеством, — вернулись автоматчики, обегавшие ближние дворы.

— Только в скворечниках и не живут, видно.

— Мальцы куда же смылись?

— Держи, — Ильичев сунул Кленову в люк горячую, печеную в золе картошку.

Громыхая гусеницами, в улицу втянулись тракторы с пушками. С лафетов, занесенные снегом, махали артиллеристы. С трактора перегнулся солдат, оттянул рукавицей подшлемник.

— Здорово ночевали. Живыми ишо свидеться!

— Поночевщики вчерашние.

За вербами, куда убежал комбат, легла серия снарядов, другая. На высотах южнее Осетровки загромыхало. Простуженно забубнил станкач с окраины. Автоматчики и танкисты молча переглянулись. Из проулка, куда свернула кухня, выскочил связной, замахал руками: «Заводи!»

Кленов включил передачу, плавно тронул с места. И танк, словно проникаясь его настроением, сдержанно залопотал гусеницами. У поворота обогнали тягачи с пушками. Связной на ходу вскочил на крыло, нагнулся в люк:

— Так и держи по накатанной дороге.

У плетня лежала перевернутая вверх дном и занесенная снегом лодка, из черного зевла пониже дымился пар: бил ключ. Вдоль дороги там и тут валялись обдранкованные, в глине бревна.

— Вчера один чудак избу зацепил и растянул до самого Дона, — перехватил взгляд Кленова связной и зябко передернул плечами: — Дневать в лесу, должно… А начальства…

Сторонясь, к селу поднимались по одному и кучками солдаты. К обочине прижался сивоусый сутулый ездовой в шинелишке. Мохнатые кончата, обросшие инеем, безучастно опустили морды, подрагивали кожей и стригли ушами. Солдаты останавливались, всматривались, шли дальше. Было видно, что они ко всему привыкли за месяцы обороны.

Переправа с хода не удалась. Механик первой машины не справился с управлением на обледенелых бревнах моста, и танк свалился в Дон. Послали за песком. Пока песок привезли, рассвело совсем, и переправу прекратили. Танки замаскировали в лесу и под копнами сена, сверху закидали снегом, следы размели. Немецкие самолеты кружили весь день над Мамонами, Гнилушами, над лесами вдоль Дона, но так, видимо, ничего и не обнаружили.

На плацдарм вышли на вторую ночь. Бригаду разместили на неубранном ржаном поле левее яруги, как называли овраг у высоты жители хуторка под Трехгорбым курганом. На хуторок заходили греться. Солдаты жили там, наверное, и в печных трубах. Избы, чердаки, пуньки, сараи, сеновалы — сплошь забиты солдатами. На огородах и садах зенитки, счетверенные пулеметы. Выше Осетровки на полях — батарея на батарее. В яругах на обратных скатах — штабеля снарядов. Автоматчики разместились на хуторе, экипажи — в землянках летней обороны.

Танкисты, которые вышли на плацдарм раньше, устроились с полным комфортом. Для подогрева машин сложили под танками печи из кирпича: ни тебе расхода горючего, ни демаскировки и тепло.

Днем экипажи лазили у машин, маскировали, в десятый раз перещупывали давно проверенное. Прячась от начальства, включали рации на прием, слушали о боях в Сталинграде, продвижении деблокирующей группировки Манштейна. Осетровские женщины приносили им стираное белье, шерстяные носки, табак, скромные, такие милые сердцу солдата домашние постряпушки.

Глава 21

На переднем крае ничего не менялось. Итальянцы показывались над окопами редко, немцы бомбили лед по Дону от Павловска до Мамона.

14 декабря, под утро, пехотные разведчики взяли под Красное Орехово контрольного «языка», и, возбужденные миновавшей опасностью, громко переговариваясь, провели его через позиции танкистов.

Вечером 15 декабря саперы сходили в баню. Толстогубый Шаронов разбил в хозяйской кладовой старый сундук, жарко натопил печь. Андрей поставил валенки на лежанку, босиком, без гимнастерки, сушил у огня полотенце. Жуховский брился, пристроившись у осколка зеркала над печью, куда, управляясь, гляделась хозяйка.

— Не иначе на вечерку ладишься, — старшина почесал пятки одна о другую, выпустил колечки дыма. Он уже побрился, розовый, и свежий, лежал на сене и курил.

— К Чертовихе собрался.

— А ходили же на гулянки. А-а?

Вошел комбат, майор Коржицкий. Снял, протер очки с мороза, поздоровался. Впалые щеки малиново румянели: тоже из бани.

— Дело вот какое, — присел у стола, забарабанил костяшками пальцев. — Дело такое, — война никак не могла выжить из комбата гражданского человека. Особенно трудно ему давались сложные решения, где требовалась краткость. Сейчас, должно быть, тоже предстояло что-нибудь очень важное.

Саперы притихли, насторожились.

— Дело такое, в общем: старшина Одоевский, рядовые Шаронов, Киселев, Казанцев и, — майор снова снял очки, потер чистые стекла изнутри большим пальцем, кивнул головой на воронежского плотника с перебитым носом, — и вы. Пойдете в стрелковый полк. Берите все с собою.