Ксения Кривошеина - Пути Господни

• Название: Пути Господни
• Автор: Ксения Кривошеина
• Жанр: Религия: прочее
• Год: 2012

Мемуары писателя, художника, публициста, видного деятеля французского Православия Ксении Кривошеиной. Автор расскажет о своем детстве, матери, няне, встрече с мужем, паломничестве в Дивеево и т. п. Но эта книга выходит их рамок чистой автобиографии: читатель найдет здесь замечательные рассказы о православном Париже, "Православном Деле", Сопротивлении, Владыке Василии (Кривошеине), вере в условиях гонений и эмиграции, в постсоветский период. И главное - во всем этом автор пытается увидеть руку Божью, не свои пути, а "Пути Господни".

По благословению митрополита Санкт–Петербургского и Ладожского Владимира

Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви

---

Никита объездил и облетел вокруг шарика несчётное количество раз. Благодаря тому, что он работал переводчиком в разных международных организациях, ему повезло, он всюду побывал, «да ещё возили бесплатно» (и тут он гнусно хихикает), а вечная жизнь на колесах и в небе, смена стран и континентов срослась не только с профессией, но стала второй натурой, и от этого ему до сих пор кажется, что он чего‑то не досмотрел.

Наши мотопробеги начались давно, в 1979 году. Тогда Иван и моя мама были еще в СССР, и тем, кто не знает, хочу напомнить, что очень непродолжительно, буквально год, можно было без всякой телефонистки в любой заграничной телефонной будке бросить монетку, набрать номер Москвы и Ленинграда и услышать родной голос. Кажется, эта свобода связи была «открыта» под Олимпийские игры. Так, однажды заехав на вершину горы в Юре, где вокруг лежал снег, из‑под которого пробивались первые подснежники, мы увидели красную будку. Оттуда я и позвонила в Ленинград, а сказав, где я нахожусь, крайне поразила свою маму. В одном из таких путешествий нас занесло в город Пуатье. Мы ехали по улице, зажегся красный свет светофора, и перед нашим мотоциклом возникло странное существо. Оно было белое, квадратное, носатое, малошерстное и очень противное. «Это он! Я всегда мечтал только о таком!» — вскричал Никита, спрыгнул с мотоцикла и подбежал к человеку, который вел эту образину на коротком поводке. Долго что‑то выяснял, записывал, вернулся и сказал: «Мы сюда приедем через несколько дней, но на поезде». Через десять дней мы опять вернулись в Пуатье. Я прекрасно помню, как мы пришли по заветному адресу, как раздвинулись большие, достаточно массивные железные ворота и нам навстречу выехал мальчик лет семи верхом на белом монстре. На длинной поросячьей морде без намордника красовались боевые шрамы, он больше походил на квадратный шкафчик, чем на собаку, — покрытый жесткой белой шерстью, с маленькими свинячьими глазками. Прошло пять минут, и на нас с лаем и визгом кинулась стая таких же гладких, мускулистых свинушек все на одну морду. «Господи, — подумала я, — ну и семейка! И именно о таком чудище Никита мечтал всю жизнь?!» С момента нашей роковой встречи с белым монстром он долго и нудно капал мне на мозги, что Иван, якобы, должен расти с собакой, а иначе вырастет мальчик–эгоист. Он мне впаривал, что ещё в Москве, в шестидесятые, видел английский фильм, где главный герой обладал «булем», что со времен своей холостяцкой жизни в Англии спал и видел у себя бультерьера — белого! И вот сейчас такой случай подвернулся! Надо сказать, что у меня в прежней жизни в СССР было несколько собак, все они были хороших кровей и даже мирно сосуществовали с нашими котами, но главное — они были приятной, красивой, нормальной внешности. А эта шумная галдящая орава никак не походила на мои представления о собаке. Мы были окружены плотным кольцом акуло–свиней, от вида которых тряслись поджилки. «Сейчас мы выберем себе щенка, — сказал Никита. — Ты знаешь, что их папа — чемпион мира, он голландских кровей, редчайшая порода белых бультерьеров, а мама из Англии и тоже большая аристократка.» «Опять эмигранты и беженцы, — подумала я, — неужели нельзя обойтись простой, без выкрутасов, местной породой?» И в это мгновенье к нашим ногам прижался беленький «поросенок», трясущийся от страха. Он жалобно скулил, просил защиты от семейной братвы, которая так и норовила его покусать. «Никита, возьмем этого, видишь, он совсем не злобный…» Я всегда любила мальчиков, но тут я сильно прокололась, оказалось, что это девочка.

Она росла кроткой, ласковой, тихой, но упрямой «зайкой». Её сердечные и душевные «антенны» всегда были настроены на нас — на её семью. Потом она много, очень много болела, а могла бы погибнуть в первый день нашего знакомства. На железнодорожном перроне Пуатье, обалдев от незнакомых шумов, «зайка» чуть не сиганула под подходящий поезд. Никита растерялся, двухмесячный белый комочек выскользнул у него из рук, длинный поводок–лебедка как‑то неловко раскрутился, и в последнюю секунду перед наезжающим составом я подхватила её!

Хозяева были рады сплавить нам девочку, таких идиотов, как мы, видимо, было не очень много — все покупали её братишек. Нас горячо убеждали, что мы сможем разбогатеть на потомстве, так как сейчас бультерьеры в большой моде и цене. Это была чистая правда, по тем временам мы выложили за неё приличную сумму и, конечно, никогда ни о каком «детрассаднике» не помышляли, потому что в нашей парижской малогабаритке она должна была приносить нам только радость. Но знали бы мы, во что это нам обойдется, в какие бессонные ночи, лекарства, клиники и тысячи франков выльется минутная слабость нашей (моей!) души. Но и теперь, поверни я колесо времени вспять, я опять купила бы только её.

Все семнадцать лет этот полноправный член семьи радовал нас своей лаской и умом. Ей нравилось, когда за ней ухаживали, выхаживали после многочисленных операций, вывозили на испанский пляж, где она зарывалась носом в песок, жарилась на солнце, мокла в море, а через неделю от соленой воды покрывалась гнойниками почище ющенковских… Но все это было позже, а тогда мы привезли её на Гандон и стали думать, как же её назвать? В королевском родословном паспорте стояла дата рождения 8 марта 1981 года и буква U. Мама моя предложила дать ей имя Урча — Urtcha, что по–нанайски — «девочка». Если верить, что данное имя является своеобразной Кармой жизни, то наша Урча вполне оправдала свою судьбу — она так и осталась девственницей. Никаких миллионов мы на её потомстве не заработали, но зато она полностью вписалась в ряды перемещенных лиц, легко войдя в семью русских эмигрантов в тринадцатом округе Парижа, населенном китайскими беженцами.

Урчу пора было воспитывать. В этот минимум входили прогулки без поводка, знание своей подстилки, уважение к ближнему и прочий собачий кодекс чести. Получалось все наоборот, дрессировке подвергались мы. Гулять она не любила, и как мы ни тянули ее, бросая приманки в виде мячиков и конфет, дело дальше пяти метров не шло. Она упиралась, отчаянно тормозила, прохожие оглядывались и смеялись… Приходилось брать упрямого «слоника» на руки, нести до ближайшего садика. В результате мы так и не научили ее ходить «у ноги», садиться и ложиться по команде, знать свое собачье место на коврике, от которого, кстати, она наотрез отказалась и прочно поселилась на нашей двуспальной кровати, нахально улегшись между нами тяжелым бревнышком. Чем старше она становилась, тем чаще казалось, что Урча обладает неким чутьем, не свойственным животному. Нет, она не становилась похожа на хозяев (хотя это было бы не лишним), но в ней созрела личность, которая привела к некоему очеловечиванию. Она тонко угадывала атмосферу дома, настроения, с каждым членом семьи у неё была своя повадка. К больному она прижималась своим гладким, розовым пузом, и было чувство, что ей удается вытянуть из тебя недуг. Она чуяла наших гостей: если то были добрые друзья, она не реагировала на них, уходила в другую комнату и, зарывшись носом в подушки, спокойно дрыхла, если же люди с дурными мыслями, она забивалась в угол комнаты и начинала мелко дрожать. Иногда дело доходило и до хулиганства. Помню, к нам приехал Виктор Балашов из Америки, старый лагерный друг Никиты, по прозвищу «Балаш–побегушник». Мы сидели на кухне и ужинали, шарф и пальто Балаша остались в соседней комнате, где Урча мирно спала на диване, ничто не предвещало бури… Разговор и застолье наше затянулись, и я не пошла проведать собачку. К последнему метро Витя заторопился, пошел одеваться, мы вошли в комнату и обомлели: пальто, шарф и шляпа гостя были изодраны в мелкие клочья. «Этот шарф мне связала любимая девушка», — как‑то удивленно и беспомощно пролепетал Балаш. Наша «зайка» мирно посапывала, поскуливала и подрагивала ногами во сне, наверняка она видела весёлый собачий сон.

В воспитании детей мы чаще всего полагаемся на свою интуицию, реже — на книжные советы, иногда — на опыт родителей, хотя ответную радость и благодарность получаем не сразу. С животными проще: вкладывая в них свою любовь, взаимность получаешь сразу. Ур–ченька была напрочь испорчена нашим воспитанием. Из нее выросла эгоистка, она ревновала нас не только к гостям (таким, как друг Балаш), не выносила нашего отсутствия. Как‑то мы ушли в гости и вернулись далеко за полночь. Сразу показалось странным, что нас не встретил обычный радостный лай и прыжки до потолка. Мы прошли в комнаты, собаки не было, на балконе, дверь которого была открыта, ее тоже не оказалось, я заглянула в платяной шкаф — пусто… Мне бросилось в глаза, что дверь на кухню плотно закрыта. Подергали дверную ручку — казалось, будто с другой стороны дверь что‑то держало. Прислушались. Странные шуршащие звуки, потом скулящий лай… Поняли, что собака жива. Возились мы долго, кое‑как открыли дверь (оказалась — табуретка), вошли и увидели жуткую картину: мука с горчицей и вареньем, рассыпанная крупа, разгрызенные пластиковые бутылки. Вода, перемешанная с бумажными упаковками, разодранными в клочья, образовала на кухонном полу настоящий слой папье–маше… Из‑под кухонного стола вылезло настоящее чудище с перемазанной мордой. Она не чувствовала себя виноватой, хвост не поджала, не убежала в уголок, а с радостью принялась носиться по комнатам, сметая все на своем пути. Утром я обнаружила, что в коридоре ножки книжных полок она хорошо обгрызла…