Джайлз Макдоно - Последний кайзер. Вильгельм Неистовый

• Название: Последний кайзер. Вильгельм Неистовый
• Автор: Джайлз Макдоно
• Издательство: АСТ
• Жанр: История
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-023641-7, 5-9660-0108-1

Вильгельм II. Внук королевы Виктории. Последний кайзер Германии, вынужденный бежать из страны. Тот, кто начал Первую мировую войну, погубившую его империю. Сложная, противоречивая фигура на шахматной доске Истории.

Так кем же он был?

Кем считал себя сам?

Как выглядел в глазах современников — и каким предстал для потомков?

---

Вальдерзее по-прежнему делал ставку на освященный временем союз с Австрией, но сведения о формировавшейся франко-русской коалиции его изрядно нервировали. Лучшим выходом в данной ситуации было бы, по его мнению, заключение пакта с Великобританией, но он понимал, что это невозможно: англичане «заинтересованы только в том, чтобы ставить нам палки в колеса, поскольку речь идет о колониальной политике». Заставить англичан силком пойти на установление союзнических отношений? Попытка была, но она не удалась.

В январе 1896 года Вильгельм заявил, что воздержится от ежегодного визита на родину своей матери. Заговорили о «континентальной лиге», которая была бы направлена против Англии, но тема эта как-то быстро сошла на нет, только российская сторона в январе 1897 года сделала попытку вдохнуть новую жизнь в этот проект.

31 января 1896 года кайзер принимает решение о форсировании строительства германского военно-морского флота. Мотив защиты растущей колониальной империи тесно сплелся здесь с мотивом мести за нанесенную обиду. Решение не было единоличным. Тирпиц в своих мемуарах считает своей заслугой то, что именно он направил гнев кайзера в соответствующее русло. Логика была подкупающе проста: англичане продемонстрировали образчик «ненависти, зависти и злобы» по отношению к Германии, и прекрасно: это можно использовать, чтобы дать наконец необходимый импульс военному кораблестроению. Тирпиц, разумеется, категорически отрицал, что военно-морской флот строится для экспансии. Тем не менее он отметил, что «истерическая реакция» по ту сторону Ла-Манша наглядно показала опасность того, что англичане «при первом удобном случае не преминут расправиться с беззащитными немецкими конкурентами».

Горько размышляя над событиями тех лет в своем голландском изгнании, Вильгельм рисовал такую картину: англичане (напомним — он никогда не употреблял выражение «британцы») считали себя «богоизбранной» нацией, для них экономическая конкуренция со стороны немцев — это было нечто равноценное смертному греху, германская колониальная активность рассматривалась как вмешательство в их внутренние дела, а намерение создать довольно скромный по своим размерам и задачам военный флот они сочли непозволительной наглостью. «Между тем утверждать, что флот, предназначенный, по сути, для береговой обороны, является инструментом для достижения каких-то темных замыслов — на это способны только люди, которые сами питали такие замыслы». Ни Великобритания, ни Россия, утверждал Вильгельм-мемуарист, не желали рассматривать Германию в качестве равного партнера. Более того, после смерти королевы Виктории «дядя Берти» попытался даже убедить Франца Иосифа, чтобы тот порвал свои связи с Германией!

V

18 января 1896 года состоялся торжественный банкет по случаю 25-летия нового рейха. Вильгельм лично распорядился украсить карточки с меню репродукцией с картины Вернера, где был изображен происходивший в Версале акт провозглашения империи. Конечно, кайзер заказал репродукцию не картины, а одного из эскизов к ней — того, в котором центральным персонажем был его дед. (Главным героем окончательного варианта был Бисмарк.) В речи, которую кайзер произнес в этот вечер, говорилось о том, что Германия наконец-то вошла в клуб мировых держав-империй; немца теперь можно встретить в любой точке земного шара, повсюду — немецкие владения, немецкие ученые, немецкие предприниматели. Разумеется, Вильгельм не упустил случая вновь подчеркнуть необходимость создания немецкого флота — немцы за рубежом нуждаются в защите!

Продолжались акции по прославлению предков. Как обычно, это принимало довольно экстравагантные формы. 37-летний монарх решил позировать для скульптора Йозефа Уфюса: тот работал над статуей Фридриха Великого в ранней юности. Скульптура предназначалась для «Пуппеналлее» в Тиргартене. Эта попытка увековечить историю Гогенцоллернов в камне вызвала лишь всеобщее недоумение и насмешки. Вильгельм не унимался: он решил изобразить Фридриха «живьем». Дважды на протяжении 1897 года он появлялся на публике одетым в мундир «короля-философа» в окружении великанов-гренадеров (впрочем, такое окружение было больше характерно для отца Фридриха). Один раз это было на костюмированном бале-маскараде 27 февраля, другой — в Мраморном дворце, на вернисаже художника Адольфа Менцеля, который специализировался на сюжетах из жизни Фридриха II.

У Гогенлоэ явно не хватало сил противостоять стремлению Вильгельма лично «порулить» государственным кораблем. Маршалль фон Биберштейн пытался по мере возможности руководить внешней политикой рейха, но все больше убеждался в безнадежности этого предприятия. 4 февраля в ходе откровенного разговора с Вальдерзее он выразил ту мысль, что Вильгельм — сам себе канцлер, министры — простые исполнители распоряжений кайзера. Он, правда, признал, что в случае с «телеграммой Крюгеру» инициатива принадлежала ему и Гогенлоэ. «Это невыносимо — сегодня одно, завтра другое, через несколько дней совсем ни на что не похожее» — в таком виде занес Вальдерзее в свой дневник высказывание Маршалля.

В апреле 1896 года Вильгельм с супругой были гостями итальянской королевской четы. Эйленбург покинул свою посольскую резиденцию в Вене, чтобы составить им компанию. Все вместе собрались на борту «Гогенцоллерна». В Венеции Вильгельм с другом поплавали на гондоле. 12 апреля у них состоялся задушевный разговор. Эйленбург пожаловался, как его тяготит разукрашенная золотым шитьем парадная форма посла. Вильгельм поделился своими переживаниями по поводу бесконечных министерских свар и интриг, припомнил и «невыносимое дело Котце». Тяжелые мысли не помешали Вильгельму порезвиться в Венеции. К этому времени относятся слухи о его романе с местной красавицей графиней Морозини. Эйленбург считал эти слухи необоснованными, однако точно известно, что германский монарх был гостем графини в ее дворце. Надо сказать, об увлечениях монарха ходило множество историй. Его имя связывали с именами таких знатных дам, как княгиня фон Фюрстенбург, герцогиня фон Ратибор, княгиня Хенкель фон Доннерсмарк, графиня Зиршторп. Встречались в этом списке и иностранки — итальянская графиня Морозини, англичанка Дейзи Плесс (по мужу — немецкая княгиня), американская оперная певица Джеральдина Фаррер… Вильгельм отмахивался от этих слухов. По поводу своей предполагаемой связи с Морозини он замечал, что вообще ни разу не имел возможности остаться с ней наедине. Что касается певицы, с которой он якобы имел тайное свидание в королевской ложе театра, Вильгельм заметил, что такое было невозможно: даму наверняка бы заметили.

Императрице все эти слухи, разумеется, не доставляли удовольствия. Вильгельм не жалел комплиментов в адрес супруги; «бриллиант, который сверкает рядом со мной» — эту формулировку он повторил по меньшей мере дважды. У него постепенно развилась черта, которая была свойственна его отцу, — зависимость от мнения и настроения своей дражайшей половины. Дона была ханжой. Достаточно было малейшего ее подозрения в аморальном поведении, чтобы немедленно получить характеристику «сатаны». Как-то она прослышала, что Герберт Бисмарк пытался подсунуть ее супругу любовницу, и с тех пор он стал «пьяницей» и «развратником». Она ревновала мужа даже к. Филиппу Эйленбургу. По ее мнению, Вильгельм просто убивает себя частыми отлучками из семейного гнезда. «Ах, Ваше Превосходительство, — жаловалась она Вальдерзее, в котором видела единомышленника, — эти вечные путешествия! Императору нужен покой и сон, ведь он настоящий комок нервов!»

Весной самым ярким событием для берлинцев стала большая торгово-промышленная выставка, которая открылась 1 мая в Трептов-парке. На церемонию открытия собралось избранное общество: увешанные цепями члены магистрата, генералы, университетские профессора в красных мантиях, придворные с пряжками на туфлях, вплоть до журналистов в их сюртуках вольного покроя. Рядом с Вильгельмом и Доной находились царь Болгарии Фердинанд I и кузен Вильгельма принц Фридрих Леопольд. Принц недавно отсидел несколько месяцев под домашним арестом за жестокое обращение со своей женой — родной сестрой Доны. Теперь он был прощен и выглядел «очень счастливым», как ядовито отметил публицист Керр. После того как министр торговли Берлепш открыл экспозицию, кайзер обошел павильоны, с удовольствием внимая крикам «Хох!» и строфам национального гимна, которыми его приветствовала толпа.

Гогенлоэ неожиданно попал в немилость. В отчаянии ничего не понимающий канцлер обратился к Эйленбургу. Тот дал ему мудрый совет: «Покуда мы желаем оставаться монархией, мы должны принимать в расчет особенности характера монарха», который сочетает в себе черты разных эпох — «современной» и «рыцарской». В середине мая Вальдерзее писал, что в настоящее время на кайзера определяющее влияние оказывают Эйленбург, Кидерлен-Вехтер и Бюлов. Между тем, как и раньше, Вильгельм не осознает, что им манипулируют. Вдобавок он все меньше обращает внимания на конституционные нормы. К счастью, общественность этого пока не замечает. И никого не находится в его окружении, кто попытался бы как-то умерить антидемократические поползновения кайзера. В устах Вальдерзее, которого трудно было заподозрить в приверженности демократическим идеалам, эти слова звучали, конечно, несколько странно. Но, видимо, Вильгельм действительно зашел слишком далеко.